Ну, граждане тунеядцы-хулиганы-алкоголики, кто хочет поработать?
15:11, 15.05.2013 webomsk
Игорь Коновалов попросил меня объявить о субботнике, который он планирует провести в ближайшую субботу около старого памятника в Старозагородной роще.
Это надмогильный памятник жертвам массовых расстрелов в 1919 году. Я писал о нем много раз http://omchanin.livejournal.com/376704.html В свое время удалось привлечь внимание к этому памятнику обкома КПРФ, который даже вроде как взял над ним шефство. Поэтому я прошу Евгению Лифантьеву там кому надо передать просьбу Коновалова. Она писала тоже несколько раз http://skadi-omsk.livejournal.com/276033.html
Сбор 18.05. в 12-00 у "кубика" - нового памятника в Старозагородной роще.
Мне последнее время поступают вопросы - а что это ты, Федоров, разговорился так в последнее время? Уж не пляшешь ли ты под чью-то неведомую дудочку. Например, того же Каримова, у которого у самого "рыльце в пушку"? Тиль ему не нравится, архитекторы не нравятся...
Теперь что касается "дудок"и Каримова. Я уже писал - про дудки и танцы пишет только тот, кто сам это делает. Безусловно, Каримов несет полную отвественность за происходящее тогда в своей вотчине, как и Тиль. Но, безусловно что и тот, и другой - люди подчиненные. Поэтому определить - где собственно решение Тиля/Каримова, а где - кого-то более влиятельного - непросто. Тем более, у каждого был верный зам Зоммер, который всегда мог подписать то, что не хотели бы подписывать Тиль или Каримов.
ТЕм не менее, позиция Каримова и тогда и сейчас кажется мне более взвешенной и последовательной + он постоянно публично признает свои ошибки и честно говорит, что, например, дома в крепости остановить просто не мог, не его уровень. Хотя, ессно, и его ошибок было немало.
В праздники, шляясь по городу, набрёл на памятник. Думал, известный экземпляр, а оказалось, что Главный-По-Технопамятникам mib55 не знает о его наличии! Тогда пусть будет фотозагадка - где установлен данный памятник БРДМ-2?
Интервью с ветераном Второй Мировой войны (записано в 2011 г. в г.Омске, опубликовано в русской газете в Австралии "Единение") *
Великая Отечественная война явилась крупнейшим событием 20 века, определившим судьбы многих народов. Эта война была нечеловеческим явлением, которое с большим трудом далось советскому народу.
Главным поворотным событием во Второй Мировой Войне стала Сталинградская битва (1942г.). Сражение включило в себя немецкую осаду южного российского города Сталинград (ныне – Волгоград), противостояние в городе, и советское контрнаступление. В результате него Немецкая Шестая Армия и другие силы союзников Германии внутри и вокруг Сталинграда были окружены и уничтожены. Суммарные потери обеих сторон в этом сражении превышают 2 миллиона человек. Для Советского Союза победа в Сталинграде положила начало освобождения страны и победного марша по Европе, приведшего к окончательному поражению Нацистской Германии в 1945 году.
Об участии в Сталинградской и Курско-Орловской битве рассказывает Виктор Васильевич Балабанов, награждённый двумя орденами «Великой Отечественной войны», двумя медалями «За отвагу» и восемнадцатью юбилейными медалями. Виктор Васильевич проживает сейчас в сибирском г.Омске.
Корр: Виктор Васильевич, откуда вы родом?
В.В.: Из Пензенской области. Родился в 1923 году в семье военного фельдшера. У нас было 8 детей. Жили мы тогда в татарском селе Кутюнюмбетьево Оренбургской области, поэтому 7 классов я закончил на татарском языке. Моего отца назначили в это село заведующим здравпунктом. Как фельдшер, он и зубы лечил, и роды принимал. Было это в 1930-ые годы, время коллективизации. Тогда в этом селе никто не знал русского языка.
Корр. – А русский язык в школе преподавался?
В.В.: И татарский, и русский язык нам преподавала Руза Апа. Апа – учительница. Родной язык переводится как анатели. Ана - мать, т.е. «мамин язык». На уроках русского языка учительница говорила: «Ну, ребята, сегодня будет учить русския языка». В школе я учил немецкий и русский как иностранные языки. В целом, я хорошо учился. Помню, как одному татарёнку Руза Апа поставила 2, а мне – 4 и сказала ему: «Ты не знаешь свой язык, а русский мальчик лучше тебя знает».
Корр. – Куда вы пошли после школы?
В.В.: Поехал на соседнюю станцию Абдулино, Оренбургской области и поступил в ветеринарный техникум. Друг отца был ветеринарным фельдшером. Увидев в школе на анатомии, что я хорошо рисую животных, он сказал, что я буду ветеринаром. Я с детства хорошо рисовал: собак, кур, лошадей; все тетрадки были разрисованы. Причём, научился сам: в нашей школе не было рисования.
На фото: корреспондент (я) и Виктор Васильевич на фоне его картин (дома у Виктора Васильевича):
Корр. – Вы ещё учились, когда началась война?
В.В.: Не успел я закончить фельдшерскую школу, как началась война. Обучение нам сократили с 3-х лет на 2 года. Исключив паразитологию и пчеловодство, нам стали преподавать военную ветеринарию, делая акцент на изучении лошадей – ведь одна половина армии была кавалеристской, а вторая - артиллерийской. Учили мы содержание армейских лошадей, их кормление, как ковать лошадей, перевозку грузов, перемещение артиллерии. Поначалу у нас в группе училось 3 девочки. Помню, когда мы учили искусственное оплодотворение, наш преподаватель, хохмач, сказал, что и обычную женщину можно оплодотворить тем же свиным шприцом миллиграммом спермы, а в ней - тысячи сперматозоидов. Мы ухахатывались, а девочки смущались: потом они перевелись на зоотехническое отделение.
Корр. – Затем вас призвали в армию?
В.В.: Не сразу. Сначала меня распределили заведовать ветеринарным врачебным пунктом на 18 сёл. В некоторых сёлах было по 2 колхоза. Чтобы побывать в каждом из них, требовалось 20 дней. До войны в каждом селе работал фельдшер. Нелегко мне приходилось: у животных было немало болезней – экзема, стригущий лишай, язва. Помню, как подписывал гумаги, что животные, больные ящуром, пригодны для употребления в пищу. А сейчас по телевидению показывают, что тысячи голов крупнорогатого скота, хорошо упитанного, например, в Англии обливают горючим и сжигают. А тогда нельзя было вывозить в соседнее село. Если только корова заразная дыхнёт на другую – всё, корова заболеет. Однажды, в райвоенкомат пришёл запрос, что в такую-то часть нужен фельдшер или ветеринар. Меня обязали явиться с личными вещами: чашкой, ложкой, полотенцем. Но затем на меня наложили бронь. Позже, получив очередную повестку, я опять поехал в военкомат. После расспросов о моей биографии, меня определили в учебный дивизион разведки. Я тогда ещё подумал, что ветеринаром ещё наработаюсь, а тут более интересное подворачивалось, похожее на приключения... Я хорошо стрелял на учениях, бегал, нырял: пацаном облазил все деревья – за грачиными яйцами, так что подготовка была хорошей.
Корр. – Как началась для вас война?
В.В. – Свой первый бой я принял под Сталинградом. На Сталинградском фронте с нашей стороны было больше миллиона человек, с немецкой – тоже. Наш полк стоял на правом фланге фронта - станции Котлувань. За немцев воевали ещё итальянские и румынские дивизии. Каждый старался показать себя. Представьте, что если там 2-3 миллиона солдат и каждый стрельнёт, и кроме того, пушки палят и бомбы рвутся день и ночь - мы их, а они – нас, так там такая гарь стояла! Это был невыживаемый ад ... Ни есть, ни пить толком не могли, даже патронов давали ограничено. Такие вот плотные военные бои шли под Сталинградом.
Корр. – Расскажите о работе разведчика, пожалуйста, что можно.
В.В.: Обычно мы уходили ночью на целые сутки: занимали наблюдательный пункт, ставили перескоп разведчика - стереотрубу. У немцев тоже были такие пункты на передовой. На следующую ночь уходили по-пластунски, нам на смену приходили другие разведчики, также, по-пластунски. Чтобы противник не знал, что у них под носом – телефон, наблюдательный пункт. Во время дежурства мы очень внимательно смотрели по сторонам: если где-то вдруг блеснуло стёклышко, значит, в том месте мог быть наблюдательный пункт немцев или даже целый полк артиллерии. А возможно и просто - солдат в очках. Наносили эти места на карту. Затем корректировали, после нас и артиллеристы тоже корректировали. Начинали стрелять. Если бабахнули и в воздух поднялся котелок или лоскут шинели - цель поражена. Вот такая работа была у разведчика.
Корр: Как всё-таки обстоял вопрос с питанием в экстренных случаях?
В.В.: Нашим старшиной был татарин. Он обрезал у дохлой лошади задние ноги, клал их в котелок, наливал воды из лужи и варил нам суп. Соль всегда у кого-нибудь находилась. Если где-то лежала убитая лошадь, наш старшина был уже там: срезал мясо, обдирал кожу. Из соседней дивизии нам даже завидовали: «Нам бы в дивизию татарина...!»
Корр. - И все ели?
В.В. - Если вы день не поедите, то скушаете. Конина – суховатое мясо, но есть можно.
Полевая кухня на фронте
Корр.- Расскажите о наиболее запомнившихся случаях на войне.
В.В. – Как-то сидели мы, телефонист и два разведчика в укрытии. Когда смена закончилась, пришли новые разведчики. Наши ушли, а я что-то задержался. Затем пошёл один. Иду себе потихоньку и вдруг передо мной «вырос» забор... Раньше его не было... Заблудился! Мандраж схватил – куда забрёл? К немцам, по идее, не мог... Сталинград южнее - там тёмные ночи и яркие звёзды, а это хороший ориентир. Здесь же совсем не так. И вдруг началась такая пальба, рёв! Даже ушам стало больно. Позже оказалось, что в то место подошли несколько установок русской артиллерии Катюша и по оврагу, ближе к немцам, дали огонь. От них был вышивной заряд, температура, рёв, огонь, длиною в 3 метра. Я прижался к земле. Потом всё стихло. Я поднял голову: начинало светать. Обычно «Катюши» приезжали, давали залп и поскорее уезжали, скрываясь в том же овраге и маскируясь под сетками. Затем тут же налетали немецкие самолёты: для них это было отличной «закуской» - уничтожить такую артиллерийскую установку. В момент моего ухода, меня тяжело ранило. Стало светать. Я с трудом поднялся и увидел у железной дороги насыпь и станционную будку. Ребята говорили, что там дежурит немецкий спайпер. Удивительно, что стреляя, он промахнулся: обычно снайпер стреляет сразу в голову. А мне в ногу попал. Он мог сделать и второй выстрел, но, видимо, ему опять что-то помешало. Так я смог прорваться к своим. В медсанбате меня перебинтовали и эвакуировали с разбитой ступнёй.
Корр. – И вас повезли в госпиталь?
В.В. – Да. И когда меня везли в санитарном вагоне в поезде, мы проезжали через село Абдулино, где я учился на ветеринара. Подъезжая к нему, я сказал начальнику поезда, что в 25 км отсюда живут мои родители. В то время поезд уже имел телефонную связь. Если по пути следования поезда где-то стоял военный госпиталь, то по закону военного времени, он должен был принять тяжелораненого. Когда наш поезд остановился, за мной пришли с носилками. Но я был на костылях. Представители госпиталя засомневались, какой же я тяжелораненый... Но начальник поезда специально сказал им, что мне стало полегче, но есть опасение гангрены... Благодаря этому, меня ссадили с поезда, положили в сани и увезли в госпиталь. Стоял декабрь. А так поезд ехал на Сибирь – туда бы и увезли в какой-нибудь госпиталь. Когда моё лечение закончилось, меня направили в оздоровительный батальон в г.Уфу. Тогда я подумал, что в 25 км от госпиталя - деревня, где живут мои родители. Ко мне до этого приходила из дома сестра Рая, лет 12 -13. Было уже холодно. Сказала, что папа плохо себя чувствует, хочет меня увидеть. Кроме меня, у него ещё 2 сына служили на фронте: Санька – лётчиком, от которого не было ни слуху, ни духу, и Василий. Он ушёл ещё на Финскую войну и от него тоже давно не было известий. Я понимаю, кто может отправит с передовой письмо? Для этого надо иметь карандаш или ручку, которую тогда надо было ещё и в чернила макать. Такие вот сложности были. Отец решил, что раз Витька, то есть, я, рядом, то могу отпроситься и приехать домой на побывку. Мой врач выписал меня на несколько дней раньше. То есть, меня выписали 5 числа, а в справке поставили 12. Приехал я к родителям. Отец сказал матери: «Белого (младший брат был блондином) тоже скоро заберут. Но из 4-х сыновей кто-нибудь да вернётся». Вскоре отец умер. Родня уговорила меня побыть дома до 9 дней, помянуть моего отца Василия Ермолаевича. Я остался. Тем самым, просрочил две недели. Потом, вместо оздоровительного батальона, я поехал сразу в райвоенкомат. Приехал, написал заявление, чтоб взяли меня куда-нибудь добровольцем. Пришёл военком-майор и строго сказал: «Ты не знаешь устав? Тебя назначили в оздоровительный батальон, а ты ещё пишешь тут ...» В общем, отправили меня как проштрафившегося на Гаупвахту. Затем судили на военном трибунале и дали три месяца штрафного батальона, сделав командиром отделения пехоты на Курско-Орловской дуге.
Корр. – Что было для вас воевать в штрафном батальоне?
В.В. – Нас послали в деревню Прохоровку, получившую мировую известность в связи с тяжёлыми танковыми сражениями: из-за горения маслов и керосина, на которых работали двигатели, там стоял сильный чёрный дым... В штрафном отделении нас было 1200 человек. В моём отделении - 17. Оно было правофланговым. Если на немцев идти в спину, то мы находились справа. На фронтовой полосе мне приказали не создавать разрывов, потому что в них просачивались немцы: один взвод, два и начинали стрелять нашим в спину. У любой армии возникала паника: попали в окружение! Пошли мы как-то в бой. Немцы наступали. На 17 человек у меня были автомат и 2 ручных пулемёта. Вокруг пули летали сотнями! Одна такая пуля могла прострелить двух-трёх солдат как шашлык на шампур. Когда нам оставалось менее 50 метров, прозвучала пулемётная очередь. В моём отделении (штрафников) ранило казаха Жилина, из Самары. Мы с ним разговорились, а татарин и казах понимают друг друга как русский и украинец. Русского языка казах не знал и я помогал ему, переводил. Радостный, он рассказывал мне, что у него есть 4 красивые дочки и если мы останемся живы, то: «приезжай, выбирай любую!». Мне тогда не было ещё и 20 лет, а ему - под 40. Глаза у него были, на удивление, серыми.
Однажды как-то ранили другого нашего казаха Балыкбаева. Ранили в кирзовый сапог, вытащил я ему пулю из пятки и сказал: «Держи её у себя. Иначе тебе могут приписать самострел. А пуля эта, сразу видно по длине и по нарезу, - немецкая. Хорошее доказательство, что ты не сам в себя стрелял». Он положил пулю себе в карман. Позже, когда я был ранен и меня доставили в госпиталь в Новый Оскол, то во дворе вдруг я услышал, как казах Балыкбаев зовёт меня. Я понял, он рад, что меня ранило: значит, и я буду жив. Разговаривали мы с ним половину по-русски, половину по-татарски. Из 1200 человек в живых нас осталось всего 50... На нейтральной зоне.
На фронте
Корр. – И нелегко же вам пришлось – на самом опасном рубеже фронта воевать...
В.В. Мы наступали на немцев всё больше и больше. А они постепенно отступали на запад России. Помню как-то наступали мне с левой стороны. Затем наступил вечер. Утром мы продолжили наступление. Немцы отступали, всё дальше и дальше. Затем мы зашли в деревню, в которой раньше находились немцы. Местные жители рассказали нам, что всю ночь немцы грузили машины трупами: это мы с двумя пулемётами набили столько немцев. На другой день мы стали наступать в другом месте. Предстояло форсировать Северский Донец. Там меня ранило в губу и глаз. Помню, как иду я с перевязанной головой, а командир кричит мне: «Ложись, а то убьёт! Твою белую голову сразу видно!» Затем меня положили в медсанбат. Там сделали перевязку и сказали: «Руки ноги целы – будешь грузить тяжелораненных на машины!» Через 2 недели возвращаюсь я в свою часть, а там все солдаты уже новые, никого из старых не осталось: кого убили, кого ранили и отправили в госпиталь. И командира, спасшего меня, тоже не было. Один из грустных случаев. Посылают меня, однажды, как разведчика найти брод, чтоб перебраться на другой берег. А пополнение в нашей части состояло, в основном, из узбеков и казахов. Из них никто не умел плавать, к сожалению. Мы связали бочки и положили их в виде мостика от берега до берега. Еле перешёл я этот брод, с раненой рукой и плечом - течением сбивало. Трудно приходилось: бочки прыгали, поручня не было. Некоторые солдаты шли, падали в воду и больше уже не выныривали – плавать не умели и боеприпасы тянули на дно... Я потом рассуждал про себя: на бочки прибиты доски. Один солдат прошёл, второй, всё, кажется, удобным: мост как мост. Но все торопились, шли гуськом, поручня не было... Так половину своих солдат и утопили в той речке. Это только в кино показывают, что всё хорошо, а на самом деле...
И здесь я снова получил ранение - попал под снайперский огонь. Думал, шальные пули... Забрался в воронку, перевязал себя. И тут мимо меня просвистела пуля. Я мигом прилёг. Затем всё стихло. Я встал и пошёл в место понтонного моста. Тут появился наш связист. Говорит, ты с подбитой рукой, если пойдёшь здесь, тебя унесёт течением к немцам и те тебя дохлопают. Пошли с нами другим путём, примерно с километр, где разливается река Северский Донец и воды – всего по колено. Туда они меня и привели.
А до этого 500 метров я прошёл с перевязанным глазом по минному полю с противотанковыми и противопехотными минами. Наш охранник, выскочив из землянки на этом участке, крикнул мне: «Тебя что, Господь нёс? Теперь стой и не двигайся. Ты на минном поле. Иди за мной: куда я наступаю, туда и ты следуй». И так прошли мы минное поле. Мне всегда везло
Самое главное, когда мы прибыли на передовую линию фронта - Курско-Орловскую дугу, опять там был голод... В Сталинграде голод и тут тоже. Основные причины - не было подвоза, доставки продуктов. А ведь там были тысячи солдат! И все кушать хотели. Но... разбомбили эшелон, машину, кухню. В небе господствовали немцы, а не мы.
(прод.) Лишь в 1943 году, я заметил, что на фронте появились хорошие русские пушки и танки, лучше, чем были в битве под Сталинградом. И в небе стало летать больше наших самолётов. С тех пор и начался перелом войны.
"Катюша"
Корр. – Захватывали ли вы в плен немцев?
В.В. – Обычно нам давалось задание – достать языка (пленного немца). Лучше офицера, ещё лучшего - старшего офицера, а если генерала захватишь, то сразу Героя СССР получишь. Достать значит украсть. Но человек же - не овца... Он вооружён и поймать его нелегко поймать: кругом немцы, а пленного нужно было протащить к своим войскам. Если я ночью возьму ракетчика, то смогу дотащить его до нейтральной полосы. Сначала его можно стукнуть по башке и сразу закрыть ему рот. Он нужен нам живым. Если овцу тащить, и то будет орать, а живого человека...Если орёт, то другой ракетчик услышит, будет освещать и начнётся стрельба из пулемётов и винтовок. Поэтому делали мы так: сначала следили за немецким ракетчиками, изучали их ходы по траншеям. Обычно у ракетчика был «козырёк». Если он слышал хотя бы шорох, то тут же выпускал ракетницу. А от неё вокруг становилось светло, как днём. Ракетчики были самой лёгкой наше добычей. Немецкие разведчики тоже ловили в плен наших солдат: следили за нашими, усиливали охрану. Однажды, немцы поймали в плен нашего казахского солдата. Из окопа его взяли. Конечно, в окопе нельзя спать. Но тот казах задремал: ведь солдат днём намёрзнется, устанет, а потом спит, где получится. Словом, немцы его выследили и схватили. Помню только молящий голос казаха: «Котелок, котелок»... То есть, хотел котелок с собой в плен прихватить. Мы с ребятами тогда ещё смеялись: для него котелок был дороже винтовки или гранаты.
(прод.) Однажды, мы втроём поймали высокого рослого немца. Связали ему руки, закрыли кляпом рот. Дошли с ним до реки Северский Донец. В любую минут нас могли осветить ракетницей и начать стрельбу. Кое-как мы протащили немца к реке. Затем обвязали его телефонным проводом. Потом двое из нас перебрались через речку и третий толкнул немца в воду. Затем мы протащили его по дну и быстро вытащили наверх. Переживали, как бы не захлебнулся... Столько наблюдали за ним! Как только вынули из его рта кляп, он тут же счастливо выпалил: « Комрад, гуд, гуд!». Он думал, что мы его утопим, а мы его вытянули на берег. Затем привели его в штаб на допрос. Нашим же было нужно знать, какое у немцев вооружение, где до этого стояли их войска, чтоб понять, куда перебрасывать наши дивизии.
Корр. – Вы сказали, что вам всё время везло... Как-будто около вас находился ангел-хранитель...
В.В. – И случилось мне встретиться как-то с прорицателем... Когда мы прибыли на Курскую дугу, где было голодно, старшина сказал мне: «Возьми мой кусок хозяйственного мыла, сходи в ближайшую деревню, обменяй на хлеб, или картошку, чтобы поесть». Я пошёл. Придя в деревню, увидел там сидящего на завалинке старика. Походил он на Льва Толстого: те же нос, волосы и длинная борода. Руки у старика были здоровыми и жилистыми. Увидев меня, он сказал: «Служивый, садись рядом, поговорим». Человек он был пожилой, я пришёл к ним в деревню. Он мог бы и отказать мне в помощи: с неделю назад из их деревни ушли немцы, какой у них может быть хлеб? Я присмотрелся: штаны и рубаха у старика были холщёвыми, точно такмими же, какие любил носить Лев Толстой. Я присел около него. Он смерил меня взглядом и произнёс: «Какая нищая у нас армия-то, ты - в обмотках, а на немцах-то - всё суконное, и в сапогах оккупанты. У тебя вещмешок, а у немцев – кожаные ранцы». Потом опять посмотрел на меня и добавил: «А ты боишься, что тебя убьют на войне». Я ответил: «Так это каждый боится.» Старик продолжал: «А ты уже был ранен на фронте...» Я подтвердил. Он спросил: «А где именно?» Я ответил: «Под Сталинградом». Старик произнёс: «Верно говоришь. Не бойся, тебя не убьют, но ты ещё 2 раза будешь ранен. После того, как тебя вылечат, начнёшь учиться и война окончится». Я удивился. Потом показал ему мыло и рассказал, зачем пришёл в деревню. Старик посоветовал: «Иди по этой улице и не сворачивай. Увидишь там дом, крытый железом. В нём живёт на всю деревню модница, может, ей и понадобится мыло - харю вымыть». Прямо так и выразился. Я пошёл, как велел старик. Дойдя до нужного дома, постучал. Вышел хозяин. Я показал мыло и объяснил, что 2-3 дня у нас в части не было доставки продуктов. Хозяин крикнул: «Нюрка, тут у служивого мыло на обмен, тебе надо?» Она ответила, а на что менять? Я сказал, что желательно б на хлеб. Она вышла и произнесла: «Немцы всё забрали и увезли. Но у меня есть лепёшка, наполовину с картошкой, для связки». Я ответил, что нам любая лепёшка подойдёт. Потом они пригласили меня в дом на обед. На всю жизнь я запомнил их отношения: в их семье было две девочки и 2 или 3 сына. Женщина расстелила во дворе брезент или холст, принесла в чугунке суп и мы сели за стол. Затем она достала деревянные чашки и ложки. Мне дали алюмининиевые чашку и ложку. Большой деревянной ложкой мне налили суп. Всем раздали по кусочку хлеба, испечённого наполовину с картошкой. Лепёшка была как клей! В ней находилась и трава (скорее всего, лебеда), и мука, и картошка... Потом вдруг хозяин ударил одного из сыновей ложкой по лбу и сказал: «Стуку ещё не было! Чего ты полез в чашку?!» То есть, когда у них отец семейства стукнет первый раз по чашке, значит, начинай есть юшку (жидкость супа), а на второй стук можно было есть и гущу. После обеда в обмен на мыло они дали мне лепёшку и я вернулся в часть.
Немецкие солдаты
Про деревни, где раньше стояли немцы, рассказывали любопытные случаи. Помню как-то после войны встретил я одного мужчину, который был в такой деревне во время оккупации. Так он, глядя на нашу бесхозяйственность, сказал: «У немцев бы был порядок»... Я интересовался, что он имеет в виду. Он ответил: «Когда нашу деревню оккупировали немцы, комендант приказал посеять на плодородном косогоре арбузы. Староста деревни ответил ему, что арбузы будут воровать ещё не созревшими. А немец строго ответил: «Германский арбуз никто не возьмёт: поставьте в начале поля большой дубовый крест и напишите: за арбуз будем вешать». Так когда посадили арбузы, деревенские жители стали далеко объезжать эти поля, чтоб не соблазниться. Там даже сторожа не надо было нанимать.
Корр. – Слышали ли вы о том, что австралийцы принимали участие во Второй Мировой войне?
В.В. – Нет. Тогда мы не знали всех, кто воевал. Мы знали только, «лбами столкнулись» два лагеря - фашистский и коммунистический. Каждый хотел мирового господства. Такое было время.
Корр. – Как служили ваши братья?
В.В. - Мой старший брат во время войны дошёл от сержанта до командира батальона, хотя и было у него всего 4 класса образования. Но как воевать, стрелять и командовать он хорошо знал. А тогда почти вся армия была с невысоким образованием. Мой второй брат служил лётчиком. Однажды поднялся он в бою в небо и его подбили. Самолёт был наполовину из фанеры, наполовину – из брезента. Он выпрыгнул из самолёта и раскрыл парашют. Но немецкий мессершмитт заметил его и выстрелил. Брат потом целый год лечился в госпитале - нога никак не заживала. Кстати, находясь в госпитале, он решил проверить жену и написал ей: «Остался без обеих ног...». А она ответила ему: «Я ещё молодая, опять замуж выйду, и дочке нашей ты будешь обузой. А Родина тебя не бросит... Прощай!» Когда лечение закончилось, брат уже не мог воевать и устроился на работу в военкомат. Там он познакомился с женщиной Верой и они поженились. У них тоже родилась дочка. Его жена рассказала ему, что когда их село оккупировали немцы, они проверили, кто хорошо знал немецкий язык. А у неё были хорошие оценки по-немецкому. Немцы вызвали её и сказали: будешь работать у нас переводчицей. Она не соглашалась. Они пригрозили убить её маму и брата. Ей ничего не оставалось как согласиться. И её заставили подписать документ: «Я буду сотрудничать с Великой Германской Армией». Когда в военкомате узнали об этом, то начальство вызвало к себе моего брата и строго сказало: «Ты – советский офицер, а твоя жена работала во время оккупации переводчицей у немцев!». Брат стал защищать свою жену. И ему ответили: «Если ты её защищаешь, значит, не достоин быть в рядах Красной Армии». Тогда мой брат сорвал с себя погоны, положил их на стол и ушёл с работы.
Корр. – Как для вас закончилась война?
В.В. – Меня опять ранило и я попал в госпиталь. А там набирали учащихся в Авиационное Училище им.Чкалова. Вся молодёжь была перебита на войне или служила. Чтоб поступить в училище, нужно было иметь среднее образование. А у меня в анкетах везде значилось средне специальное. Медкомиссию я прошёл. Из всех выбрали нас четверо. Вызвали в военкомат, выделили билеты на поезд, талоны на питание (тогда везде были продуктовые пункты), сухой паёк. В пайке тогда находились каши, например, гречневая. Её смешивали с жиром и сушили. А затем мы добавляли в неё кипяток и так ели. Через несколько дней в военкомате нам сказали: «К сожалению, набор окончен. Но вам предлагается учиться в Миномётно-Пулемётном Училище в г.Чкаловск (ныне Оренбург)». Конечно, мы расстроились: ведь перед этим всю ночь не спали, думали, будем лётчиками! Романтика! У меня брат тогда служил в авиации и я тоже мог бы... Нам ещё сказали: «Год поучитесь, а там и война закончится. Ты три раза ранен, ты (другому солдату) - два. Ребята, хватит, навоевались. Всё-таки офицерами станете, родителям сможете помогать». Словом, убедили нас и мы поехали в училище. Учась в училище, мы слышали хорошие вести: немцы всё больше отступали назад. Когда учиться оставалось всего месяц до присвоения звания, меня вновь перевели – в Одесское Краснознамённое пехотное училище. Я пошёл жаловаться к начальнику училища, а он ответил: «Я и сам рад бы выпустить тебя лейтенантом, но приказ Министерства Обороны...» А я как раз подходил под их критерии: рост 175 - 185, со средним образованием, должен иметь ранение, звание младшего комсостава. Плюс, я был отличником боевой и политической подготовки. Так меня перевели. Одесское училище тогда эвакуировали в г.Уральск. На построении в училище генерал объявил: большинство из вас будут работать военными представителями в других государствах. Нас учили, как есть вилкой, ложкой, словом, хорошим манерам. Таких деревенских, как я, училось здесь половина. У нас на форме были погоны с буквой «К». До революции это означало «Кадет». Потом погонов не было совсем, а вместо них военнослужащих украшали петлицы. Потом снова появились погоны. Помню, как шёл я в своей новой форме по улице, а около меня встал ошеломлённый старик и спросил: «К- кадет? Их же расстреливали...» Но я успокоил старика: «Нет, я – Курсант». Около г.Уральска стояло немало селений казаков. Была в одном из них церковь. Я запомнил, какая памятная табличка видела на ней: «Здесь в 177? году венчался Емельян Пугачёв...» Про войну я могу рассказывать на целый «Тихий Дон»!
Корр. - Как сложилась ваша жизнь после окончания войны? *
На фото: Виктор Васильевич во время службы на Тихоокеанском флоте:
В.В.: После окончания войны я служил на Тихоокеанском флоте. Там, при Клубе Моряков закончил Художественную студию. На Дальнем Востоке же чуть было не женился. Кстати, девушка Люба, с которой я встречался, спасла меня однажды от смерти: двух трюмную баржу заполнили неиспользованными военными боеприпасами, приказали выйти в Японское море и потопить их. В тот день я должен был быть на этой барже. Но моя девушка Люба купила билеты в театр. Я отпросился. Поздно вечером мы получили известие, что баржа взорвалась. Из 14 человек команды нашли лишь единственный тонущий клочок тельняшки ... Когда на флоте закончился мой трёхгодичный контракт, я решил поехать на родину и повидать родственников. Затем заехал в Сочи, где отдыхал когда-то мой отец. Там мне очень понравилось и я остался ... на несколько лет. Работал художником в кинотеатре, преподавал рисование в школе.
Всё было нормально, пока не рассказал где-то в кампании "политический" анекдот. В начале 1950-х гг. меня арестовали... 5 месяцев просидел в одиночной камере. Чтобы сломить мой дух, дали почитать очень "тяжёлую" книгу "Шестая палата". Затем привезли в Москву на Лубянку. Я подозреваю, что со мной беседовал сам Л.Берия... На 25 лет меня сослали в Сибирь. Так я и попал в Омск. Правда, в 1955 г. все обвинения сняли и извинились. Даже предложили компенсацию в 2000 рублей. Но я отказался, добавив: "Перечислите эти деньги какому-нибудь детскому садику". *
Затем я работал в Омске художником на железобетонном заводе, позже - на мясокомбинате, женился, увлекался рыболовством и охотой. Сейчас живу один, вдовец.
Корр. – Уважаемый Виктор Васильевич! Большое спасибо за Ваше интервью! С праздником Вас и всех наших ветеранов с 9 Мая! Здоровья Вам и энергии на долгие годы!
В России, похоже, власти готовы расписаться в провале реформы ЖКХ. Уже пошли разговоры о том, что гражданам РФ придется за свой счет модернизировать сгнившие трубы. Пряником сулят снижение затрат на оплату коммунальных услуг.
