Японский опыт возрождения малых населенных пунктов может быть полезен и в России. 

Об интересных программах возрождения японских деревень и малых городов рассказала Юлия Стоногина, директор Японо-российского форума по креативной экономике, Токио.

Юлия, какие формы возрождения деревень и малых городов используют в Японии?

Юлия Стоногина: Один из очень эффективных японских проектов по ревитализации глубинки - программа "Одна деревня - один продукт". Начавшись в 1980 году в префектуре Оита, она затем распространилась и на другие регионы Японии. Впоследствии ряд азиатских стран также использовали эту программу в качестве модельной для собственного регионального возрождения. 

Концентрация усилий на одном продукте с высокой добавленной стоимостью приносит ощутимый экономический и социальный эффект. Главное, что стоит перенимать, - это японский принцип синергии. Возрождение региона обеспечивают только объединенные усилия властей, туристических компаний и бизнеса в этих местностях.

Откуда японцы берут средства на создание нового бизнеса?

Юлия Стоногина: Примеры можно приводить разные. В префектуре Коти деревня Умадзи получила название Юдзу-но-мура, что в переводе означает "деревня цитруса юдзу". Вымиравшая в середине 1990-х годов деревня сделала ставку на этот местный цитрус. Жители не только смогли возродить ее и повысить собственный доход, но и постепенно пристрастили внутренний японский рынок к соусам на основе сока юдзу. 

Ежегодный доход деревни сейчас составляет 3 миллиарда йен (около 28 миллионов долларов). Из сока юдзу и мёда производят премиальный напиток "Умадзи мура Гоккун", выручка от его реализации составляет 500 миллионов йен в год. С 2001 года деревня стала производить экологически чистые юдзу в соответствии со стандартами органического сельского хозяйства.

А усилия одной-единственной женщины Мори Томоко, родившейся в горном районе города Имабари в префектуре Эхимэ, помогли оживлению целого региона. В 2002 году она начала заниматься сельским хозяйством, выращивая чернику и другие местные продукты. Основанная Томоко в 2005 году компания занимается разработкой продуктов из черники и стимулированием сбыта в сотрудничестве с местными фермерами и пищевыми компаниями. 

Среди способов оживления местного сельского хозяйства - продажа сезонных продуктов, произведенных в этой местности, в виде наборов через интернет. Кулинарные курсы для детей и взрослых обучают интересным способам употребления в пищу местных сельскохозяйственных продуктов. Эта деятельность ежегодно привлекает в город Имабари около миллиона внутренних туристов.

Есть ли в Японии программа государственной помощи таких проектов?

Юлия Стоногина: Государство создает национальные программы поддержки традиционных видов бизнеса, как правило, региональных. За счет госбюджета формируются команды продюсеров, консультирующих такие МСП по вопросам расширения рынков сбыта, выхода на международные рынки, обновления продуктовой линейки в соответствии с ожиданиями потребителей нового поколения. 

За государственный счет оплачиваются расходы на рекламу и участие в зарубежных выставках. Сформирован фонд CoolJapan, предоставляющий гранты ремесленникам, инвестирующий в новые виды занятости. Ежегодно проводятся конкурсные программы министерства экономики, промышленности и торговли Японии, заявки на которые подают региональные производители.

Можно ли использовать японский опыт в России? Есть ли уже подобные примеры?

Юлия Стоногина: Отдельные регионы - Ульяновская область, Якутия, Владивосток и другие - по собственной инициативе изучают и применяют японский опыт. Однако принципиально изменить ситуацию могла бы национальная концепция развития креативных индустрий, которую пока у нас не разрабатывали. Я знаю, что Международный фонд Шодиева уже 10 лет поддерживает фестиваль J-Fest - самую крупную площадку японских креативных индустрий в России. Это очень способствует пониманию того, что такое "креативный экспорт" и "мягкая сила" государства. 

В 2019 и 2020 годах дважды проводился Японо-российский форум по креативной экономике, его соорганизаторами последовательно выступали Минпромторг России и Минэкономразвития России. При этом министр экономического развития Максим Решетников выразил надежду, что креативная экономика может стать отдельным треком российско-японского сотрудничества.

Источник!

Более половины работников в России считают, что их работа приносит пользу миру. 56% респондентов сообщили, что их работа делает мир лучше, треть опрошенных отвергли это предположение, 14% затруднились с ответом на этот вопрос. 

При этом выяснилось, что понимание важности своего труда развивается с возрастом: если среди респондентов в возрасте от 18 до 24 лет его разделяли 49%, то среди тех, кто старше 55 лет, уже 69%. 

Предположение о бесполезности своей работы, соответственно, с возрастом становится менее популярным, при этом доля затрудняющихся с ответом оставалась стабильной. 

Более всего верящих в важность своей работы в медицине и фармацевтике — 79%, менее всего — в бухгалтерии и финансах — 46%.

Но даже если респонденты и считают свою работу важной, она может не приносить счастья лично им. Доля тех, кто становится счастливее от своей работы, всего треть (36%) от числа опрошенных. 

Чаще всего о чувстве счастья, вызванного работой, сообщали занятые в сферах науки и образования, представители рабочих специальностей, а также медицины и фармацевтики. 

Среди факторов, которые позволяют чувствовать себя счастливым в связи со своей работой, опрошенные выделили возможность профессионального развития и обучения (50%), хороший коллектив (49%) и комфортные условия труда (48%). 

Сфера деятельности компании и перспективы карьерного роста при этом оказались на последних местах. 

Список факторов, отрицательно влияющих на чувство рабочего счастья, возглавили низкий уровень зарплаты (70%), отсутствие карьерного роста (49%) и профессионального развития (45%).

Отметим, что, согласно исследованию экспертов Оксфордского университета, устранение причин для «несчастья» работников на работе может увеличить производительность компании вплоть до 13%. 

По экспертным оценкам, только в США потери экономики от снижения продуктивности сотрудников из-за того, что они чувствуют себя несчастливыми, могут составлять до $300 млрд в год.

По материалам СМИ

«Дочка» крупнейшего в России оператора речных круизов «Водоходъ Экспресс» запустит с мая пассажирский маршрут Новороссийск-Геленджик-Сочи. Об этом сообщают СМИ со ссылкой на председателя совета директоров «Водоходъ» Виктора Олерского.

По его словам, компания на этом направлении видит свободную нишу. Летом дорога из Новороссийска до Сочи может занять световой день, с запуском нового маршрута это расстояние можно будет преодолеть за 3,5–4 часа в зависимости от погоды.

Для запуска нового маршрута компания приобретет скоростной пассажирский композитный катамаран «Грифон» и оформит в сублизинг судно на подводных крыльях «Комета». Предполагается, что каждое судно будет выполнять ежедневно по два рейса.

Кроме этого, «Водоходъ» планирует заключить договор лизинга с Объединенной судостроительной корпорацией (ОСК) на строительство еще одного «Грифона». По словам собеседников издания из ОСК, стоимость катамарана составляет порядка 350 – 400 млн рублей. Судно рассчитано на 150 человек. Длина — 25,7 м, ширина — 9,3 м, осадка — 1,5 м. «Грифон» может развивать скорость до 55 км/ч, мореходность до 4 баллов (волны до 2 м).

В отношении судов на подводных крыльях «Комета» компания ведет переговоры по условиям субаренды с «Морскими скоростными пассажирскими перевозками» (подконтрольна судозаводу «Вымпел»). Строительство трех «Комет» вел рыбинский завод «Вымпел», еще два судна строятся на феодосийском «Море». Согласно данным на сайте госзакупок, стоимость одной «Кометы» в 2019 году составляла 575 млн рублей. Длина судна — 32,5 м, ширина — 10,3 м, осадка — 3,5 м, скорость — до 65 км/ч, вместимость — 120 человек.

Всемирный день театра (World Theatre Day) установлен в 1961 году IX конгрессом Международного института театра (International Theatre Institute, ITI) и ежегодно 27 марта отмечается Центрами ITI и международными театральными обществами. 

Традиционно он проходит под единым девизом: «Театр как средство взаимопонимания и укрепления мира между народами».

Деятельность Международного института театра (МИТ), согласно его уставу, направлена на «укрепление мира и дружбы между народами, на расширение творческого сотрудничества всех театральных деятелей мира».

Ежегодно, по решению исполнительного совета МИТ, по случаю Международного дня театра к мировому театральному сообществу обращаются крупнейшие деятели мировой культуры. Первое международное послание в честь Всемирного дня театра было написано в 1962 году французским писателем и художником Жаном Кокто (фр. Jean Cocteau, 1889—1963).

Сегодня Международный институт театра при ЮНЕСКО — крупнейшая в мире неправительственная организация, занимающаяся исполнительским искусством. Национальные центры, региональные советы и комитеты представлены в почти 100 странах мира. Советский Союз получил членство в МИТ еще в 1959 году. С 1961 года СССР, а затем Россия — постоянный член его исполнительного комитета.

Как известно, слово «театр» произошло от древне-греческого слова theatron (θέατρον), что значит «место, где смотрят». Традиционно в театре играются два наиболее популярных жанра — комедия и трагедия, символами которых стали театральные маски.

Упоминание о первой театральной постановке датируется 2500 годом до нашей эры. 

Первая театральная игра состоялась в Египте, сюжетом послужили образы египетской мифологии — истории бога Осириса. Это было зарождением долгой и прочной связи между театром и религией. В древней Греции театр стал формироваться как искусство, устанавливались четкие определения трагедии и комедии, а также других театральных форм. Древнегреческие театральные представления также использовали мифологические образы.

Международный день театра — это не просто интернациональный профессиональный праздник мастеров сцены и всех работников театра, это наш праздник — праздник миллионов неравнодушных зрителей.

Конечно же, по случаю этого замечательного Дня в театрах многих стран мира проводятся различные театральные фестивали, праздничные постановки и показы лучших спектаклей, а чиновники и представители общественности не скупятся в этот день на поздравления и комплименты, адресованные работникам театров и художественных коллективов.

После 40 лет работники в России получают меньше: их зарплаты не растут, а падают — это отличает нас и от Европы, и от США. Директор Центра трудовых исследований НИУ ВШЭ Владимир Гимпельсон рассказывает об этом и о других парадоксах.

В конце 2020 года Центр трудовых исследований НИУ ВШЭ выпустил новую монографию «Российский рынок труда через призму демографии» (под ред. В. Гимпельсона и Р. Капелюшникова, ИД НИУ ВШЭ). Выбранный ракурс выявляет макроэкономические особенности старения рабочей силы, аномальное падение зарплат в старших возрастах, грядущее 20–25-процентное сокращение доли молодых образованных кадров к 2030 году, очень низкие уровни переобучения взрослых. Об этом и о других особенностях нашего рынка труда «Огонек» поговорил с Владимиром Гимпельсоном.

— При оценке аномалий российского рынка труда вы ориентировались на закономерности, отмеченные в Европе и США. Какова типичная взаимосвязь зарплаты и возраста там?

— Заработок в общем случае отражает производительность труда, а последняя зависит от человеческого капитала — знаний, умений, опыта. Если с возрастом темп накопления человеческого капитала превышает темп его обесценения, то зарплата растет монотонно, хотя и с замедлением, а если и снижается, то лишь ненамного и в предпенсионных возрастах. Эту зависимость мы наблюдаем на данных для всех развитых стран, и она полностью соответствует теоретическим ожиданиям.

— А в России все не так?

— Эту аномалию на нашем рынке труда мы подметили еще в конце нулевых, когда увидели, что повозрастной профиль заработков в России выглядел необычно. Во-первых, он был гораздо более плоский, во-вторых, он рано выходил на плато, то есть переставал расти, и в-третьих, что самое примечательное,— после 40 лет быстро шел вниз. Мы объясняли этот парадокс недавним сломом системы, переходом к рынку и невостребованностью человеческого капитала, сформированного в плановой экономике. Мы полагали, что по мере взросления поколения, вышедшего на рынок труда уже в рыночную эпоху, наш профиль будет все больше походить на общеевропейский. Но прошло еще 10 лет, мы получили новые данные и увидели обратное. С одной стороны, профиль стал круче: зарплаты молодых растут быстрее, с другой — падение после раннего пика оказалось резче. Как это объяснить?

Можем предположить, что по каким-то причинам происходит раннее обесценение человеческого капитала.

Либо речь идет о биологии, то есть капитале здоровья и его раннем исчерпании, либо о том, что навыки сотрудников, полученные 20–30 лет назад, почему-то перестают обновляться и цениться на рынке.

Возможное возражение выглядит следующим образом: а как учитываются изменения в заработках внутри когорт (поколений)? Ведь молодые и пожилые принадлежат к разным поколениям и внутрипоколенческая динамика может быть иной. Это правильный аргумент, но и внутри поколений на доступных данных мы видим ту же тенденцию.

— Вы говорите, что ситуация в России отличается от европейской и американской, но, может быть, она типична для другой группы стран и определенным образом характеризует наши особенности в мире?

— Это предмет другого нашего исследования, которое еще не закончено. Действительно, все постсоциалистические страны Восточной Европы и бывшего Советского Союза имеют схожие профили. В чем причина? Пока рано говорить определенно. Замечу только, что нельзя исключать того обстоятельства, что «штраф за возраст» связан не столько с возрастом людей как таковым, а скорее с их принадлежностью к поколениям, сформировавшим свой человеческий капитал в период до 90-х годов прошлого века. Тогда получается, что на постсоциалистическом пространстве человек с возрастом скорее выигрывает (как и везде в мире — увеличивает свой человеческий капитал и зарплату), а с поколением — скорее проигрывает (то есть человеческий капитал предшествующих поколений заведомо ценится ниже). В результате сложения этих двух факторов мы видим аномальный позарплатный профиль с резким падением во второй половине шкалы возраста. Если это так, то наш вывод о российских особенностях связи между возрастом и заработной платой должен быть скорректирован. Но для подтверждения этой гипотезы нам потребуется еще какое-то время.

— Важным источником пополнения человеческого капитала является непрерывное обучение в течение трудовой жизни. Можно ли оценить масштабы проблем в этой области?

— Здесь мало утешительного: инвестиции в обновление навыков в России не только очень малы, но еще и быстро сокращаются. Скажем, вероятность переобучения работника в возрасте 50–59 лет в Скандинавских странах — выше 50 процентов, в России — не выше 10 процентов, причем львиную долю переобучающихся составляют врачи и учителя, от которых требуют прохождения соответствующих курсов, тренингов и т.д. Плюс в этот же процент попадают те, кто, например, проходят «переобучение» по такому специфическому предмету, как охрана труда и техника безопасности. Если убрать за скобки врачей, учителей и других принудительно обучаемых, доля обновляющих свой человеческий капитал снизится до статистической погрешности. Есть такая существенная особенность нашего рынка труда, позволяющая работодателям легко снижать зарплату сотрудников в старших возрастах: у нас в заработках очень большую долю занимает переменная часть, то есть премии и другие нефиксированные надбавки. Вы можете лишать работников старших возрастов надбавок в пользу молодых кадров, нуждающихся в стимуле, в Европе вам этого не дадут сделать профсоюзы. Одновременно решается проблема трудоустройства: в случае неурядиц в компании вас не увольняют (так как государство официально — за снижение безработицы и увеличение трудоспособного периода жизни), зато снижают зарплату.

— Для разных отраслей экономики профили выглядят одинаково? Или, скажем, работники интеллектуального труда выигрывают на фоне тех, кто трудится физически?

— С одной стороны, профили, конечно, отличаются: у людей с высшим образованием профиль заработков растет сильнее и падает медленнее. С другой стороны, он тоже падает! Мы старались учесть большинство нюансов в своем анализе: скажем, в образовании и здравоохранении трудится много возрастных работников, а уровень зарплат там не слишком высок, при этом в IT-сфере, финансовом секторе заняты преимущественно молодые люди, и они часто получают хорошие деньги. Была гипотеза, что такие факторы влияют на итоговую картину, но даже с учетом неслучайной сортировки по отраслям мы все равно видим «аномалию». Она общая.

— Стоит ли теперь всем работникам в России, подходящим к заветной отметке в 40 лет, опасаться за свое будущее?

— Конечно, мои слова не означают, что каждый, кто перевалит через сорок, начнет скатываться вниз в зарплатном отношении. Среднестатистические закономерности не описывают судьбы конкретных людей. Но они сигнализируют: на таком рынке труда с возрастом продвижение может оказаться более сложным. Чтобы с этим не столкнуться, надо постоянно заботиться о своем человеческом капитале: о здоровье, о знаниях и навыках.

Но есть и макродемографические факторы долгосрочной природы. Исходя из данных Росстата, мы можем оценить уровни занятости населения в разных возрастах как для текущего момента, так и для, скажем, 2030 года — все люди, которые тогда выйдут на рынок труда, уже родились, и прогноз отличается высокой точностью. Если сравнить уровни занятости по возрастам в России в 2000, 2015 и 2030 годах, мы обнаружим драматические изменения. В частности, мы увидим, что от нулевого года к 2015-му в стране не только увеличилось число занятых в целом, но и выросла занятость в молодых возрастах, то есть до 40 лет. Кроме того, эти люди активно получали высшее образование и увеличивали свой человеческий капитал. Страна тогда же выиграла не только от того, что стало больше занятых, но и от того, что стало больше молодых высокообразованных занятых — и это внесло значимый вклад в экономический рост нулевых годов. С этим мы подошли к 2015 году. А дальше нас ждет демографический обвал в молодых возрастах как эхо трагедий ХХ века. Соответственно, у нас будет расти группа возрастных работников, а количество молодых — драматически снижаться. Доля занятых в возрасте до 40 лет может сократиться на 20–25 процентов к 2030 году по сравнению с 2015-м! Это огромные цифры. Учитывая такое сжатие молодой высокообразованной рабочей силы, трудно надеяться, что это не скажется на перспективах экономического роста, инновационности и производительности. Страна в целом, возможно, станет более «мудрой», постарев, но точно менее живой, творческой и конкурентоспособной. А для отдельного работника это значит следующее: если предложение молодых специалистов будет сокращаться, то при данном уровне спроса их зарплаты будут расти. В старших возрастах ситуация может складываться обратным образом: зарплаты могут еще больше «провалиться» относительно молодых работников. Те молодые, что будут выходить на рынок труда в ближайшие годы, окажутся бенефициарами таких демографических изменений.

— «Стареющий рынок труда» — это, конечно, диагноз, но не приговор. Возможны же какие-то механизмы компенсации, сокращения неминуемых издержек, вложения в человеческий капитал более возрастных работников?

— Все возможно, когда у вас очень диверсифицированная экономика, которая генерирует спрос на труд. Тогда всем — и молодым, и не очень молодым — есть дело. А когда экономика стагнирует, скукоживается, странно ждать, что немолодые люди с давно не обновлявшимся человеческим капиталом будут чувствовать себя уверенно. Программы вроде «активного долголетия» помогают решать проблемы со здоровьем и поддержанием жизненной активности, но с проблемами рынка труда они не справятся. Я не спорю, что экономике должны быть нужны люди разных возрастов, но рапортовать о том, что сегодня так и есть, пока рано.