У тети Зои, у которой я остановился, типичной тверской пенсионерки (впрочем, они везде одинаковые), дома - обычно, по-советски: стенка_ковры… В стенке – то, что покупалось когда-то, когда еще была охота покупать. На стене - модная в советское время чеканка:
Дяди Володин приемник, в свое время ценившийся (дядя Володя, ее муж, умер несколько лет назад от инсульта, пролежав до этого лежмя целый год). На торце дама - привет ГДР-овским переводным, которых под рукой не было (дефицит), а красиво сделать хотелось, - вырезал из сырной наклейки. Проигрыватель, небольшой набор пластинок…
Библиотека, дежурная - смесь анжелик, макулатурных изданий 80-х годов и тп.:
На комоде, правда, лежал Чуковский 63 года издания. И это уже интересней. На развороте характерный штамп, цензура? Вообще, тетя Зоя любит читать, в прошлый приезд видел у нее на комоде «Настольную книгу красноармейца» 45 года.
Но на две вещи в этой квартире следовало обратить внимание: старинные иконы, доставшиеся тете Зое от ее матери, бабы Нюты. Та жила неподалеку, на улице Сосновой в своем доме (два левых окна):
До нее в доме жил ее дядька, у которого этих икон, по рассказам, была целая стена. Когда в дом въехала баба Нюта, большую часть икон отправили на чердак, остались две-три, висевшие у прежнего владельца в красном углу.
На другой половине дома жил какой-то тети Зоин дальний родственник Борька. Когда Светка, ее дочь, выходила замуж, вышло представление: по причине скверного характера Борьку на застолье не пригласили, он сидел на своей половине и из-за забора отпускал комментарии насчет гостей, градус желчи возрастал; после очередного, переполнившего чашу, мы с другом Толькой пошли к его калитке, вызвали на улицу и настучали по мордасам; пол улицы сбежалось, было весело. Как выяснилось, не зря настучали – когда иконам пришла цена, и за ними полезли на чердак, обнаружились одни пустые оклады, Борька все продал. Остались только две.
Богоматерь Умиление (какая - надписи не увидел), подробное письмо только на видимой части, под окладом – схематичное. Приблизительный год - в углу открытки, а вообще, кто знает, может и значительно старше.
И вторая: Богоматерь, всех скорбящих радость. По бокам – изображения людей, страдающих недугами и обуреваемых житейскими страстями с пояснительными надписями. Смысл нижней надписи дался приблизительно. Хорошее письмо, мастерская работа, краски и золото совсем не потускнели. А, да, комод тоже ничего, достался ей от моей бабы Тони с «Пролетарки».
А еще от тети Зои узнал, что мой дед Алексей, оказывается, сидел в тюрьме: в 50-х работал наладчиком на ткацкой фабрике, сильно пил, за что был временно понижен в должности, не снес, уволился, домой не являлся, три дня пробыл среди армейских новобранцев, которых перед отправкой собирали у ворот парка Текстильщиков (у них было много еды в-дорогу); когда сюда пришла его жена, баба Тоня, уже никого не было, ни деда, ни новобранцев; он пропадал три года, и вот выяснилось, что сидел; ни где, ни за что – тетя Зоя не знает, а, может, не говорит. Вообще, про эту часть биографии деда не знает, похоже, и моя мать. В то время она уехала в Москву учиться, и с родителями уже больше не жила, во всяком случае, я от нее ничего такого не слышал. Спросить что ли?
Я с дедом в Протасове в 66 году; и не скажешь:
Весь второй день шатался по центру города, фотографий которого и без меня много. Разве что вот эта:
А еще на Лизы Чайкиной случайно встретил ту самую девушку Лиду, которую провожал до медсанчасти в Морозовском городке: чиркнулись глазами и разошлись. И Олега, с которым в 80-м (в ДК «Пролетарка», потом в «Химволокне») мутили клуб "Эксперимент", пытались что-то ставить; ничего не вышло, но оно мне дорого. Но об этом в другой раз.
