Пример экономического детерминизма, где социальные и политические процессы рассматриваются как следствие развития экономических, но совсем с другой точки зрения нежели например у Маркса. Друг с другом соперничают не классы как таковые, а экономическая специализация регионов и квалифицированный и неквалифицированный труд. Частями читается как Бродель – экономическая история Европы с кучей интересных фактов (особенно увлекательно описание механики возникновения голландского экономического превосходства, или типов коммерческих отношений на Карибах), но от Броделя отличается наличием комплексной объяснительной теории, и описанием системных взаимосвязей как экономические изменения в одной части мира отзывались социальными в другой, а также большого внимания развитию социальной мысли.

Пересказывать все бессмысленно, кто найдет время – очень рекомендую!

Но отдельные его мысли настолько перекликаются с современными процессами, что не удержусь кратко изложить некоторые из них в меру своего понимания. (Это не значит что я со всеми его посылками абсолютно согласен).

«Мир-система» по Валлерстайну это общий рынок, объединенный торговлей товарами массового спроса. 

В средние века Европа тоже покупала пряности из Индии или шелк из Китая, но это были очень дорогие вещи для роскошного потребления. И Индия и Китай были тогда отдельными «мир-системами», да и в самой Европе таких систем было несколько отдельных. Территории становятся частями единой «мир-системы», когда между ними начинается торговля зерном, лесом, тканями для массового потребления и прочими продуктами занимающими заметную долю и в производстве экспортеров и в потреблении импортеров. Развивается географическое разделение труда.

Согласно Валлерстайну «мир-система» Модерна начала формироваться в районе 1450 года, и постепенно включая в себя все новые рынки (Польшу и Америку в 16 веке, Россию и Индию в 18, а Китай и вовсе в 19) трансформировала экономические, политические и социальные процессы в них пока не захватила практически весь мир. Многотомник посвящен описанию истории развития этой мир-системы между 1450-м и 1914-м годами. (Первый том вышел в 1974 четвертый в 2011, к сожалению дописать 5 и 6 тома до нашего времени автору не хватило жизни).

Согласно теории Валерстайна у любой «мир-системы» всегда есть центр -наиболее экономически развитая зона, производящая продукцию высоких переделов, с помощью квалифицированного труда; периферия, производящая простые первичные продукты неквалифицированным трудом и полу-периферия, занимающая промежуточное положение. Новые территории, включающиеся в «мир-систему» модерна, сначала входят в ее состав на условиях периферии и далеко не всегда с большим трудом меняют это положение.

Далее несколько актуальных и по сегодняшний день линий размышления.

1. В долгосрочной перспективе, конечно, включение в мир-систему ведет к росту благосостояния ее участников благодаря трансферу инноваций центра на периферию. Однако в каждый конкретный момент времени тенденции развития центра, могут порождать на периферии ровно обратные.

В центре труд всегда более дорог и квалифицирован. Механизмы принуждения к труду носят чисто экономический характер, а политическая система крайне либеральна для своего времени. Однако включение новой территории/страны в мир-систему , часто напротив ведет к развитию в ней неэкономических методов принуждения и отсталых социальных практик.

Вся восточная Европа переживала при включении в мир-систему «второе закрепощение крестьян», а Америка – расцвет рабства. Элита и средние классы этих территорий хотят потреблять как в центре и это достигается ужесточением эксплуатации низших классов для увеличения товарного производства первичной продукции для нужд центра.

Безотносительно к тому как конкретно эксплуатируется новая территория, посредством колонизаторов- плантаторов как на Карибах, национальной аристократии как в России, или же комбинации национальной аристократии с международным капиталом, и привезенными из центра техническими специалистами, на периферии возникает живущий как в центре класс эксплуататоров и каторжным трудом оплачивающая этот уровень потребления основная масса населения.

Сравнение России с Османской империей и Бенгалией (все 3 территории были включены в мир-систему одновременно) демонстрирует невероятную схожесть процессов несмотря на разные политические условия. Отечественная аристократия по отношению к основной массе населения ведет себя идентично колониальной администрации.

При этом важно, что в Польше, ставшей в 16 веке крупным экспортером зерна, Венгрии экспортере скота или стран Балтии, включая Пруссию экспортировавших лес и зерно, происходит [относительное] сокращение ремесленного производства. Сокращение происходит не только потому, что местное производство не способно конкурировать по эффективности с продукцией стран «центра», но и потому, что оно дома проигрывает в доходности инвестиций производству первичных продуктов. Абсолютно аналогичные процессы в 18-19 веке произойдут в России, Османской империи и Индии.

Сравнение Польши и России 16 века показывает, что Россия, оставаясь за пределами мир-системы модерна (торговли только предметами роскоши продавали мех, покупали дорогое оружие и т.д.) сохраняла ремесленное производство товаров для локальных массовых нужд, оставаясь центром для своей периферии в степях и лесах. А в Польше эти производства умерли. Т.е. понятно, что и эффективность производства и уровень жизни в России 16 века сильно отставали от уровня стран «центра», а в Польше напротив средний и высший классы одели камзолы как в «центре» и стали книжки читать. Однако пока страна не стала периферией ее более сложная промышленность находится в лучших условиях, чем после вхождения в мир-систему. С «прорубанием окна в Европу» в России 18-19 века произойдут процессы похожие на Польшу 16-го, пик крепостничества будет именно тогда.

(Сравнение СССР пытавшимся удерживать свою мир-систему с современной Россией это ровно тот же процесс оплаты вхождения в мир-систему за счет утраты сложности. Однако необходимо понимать, что локальные «мир-системы» не в состоянии конкурировать с глобальной «мир-системой модерна» в скорости создания инноваций, а соответственно в темпах технологического и экономического развития. Поэтому попытки сохранять свою автономную мир-систему отгораживаясь от внешнего мира рано или поздно проваливались, что в Китае, что в Японии, что в советском блоке.).

2. Важнейшим фактором развития мир-системы является гнусная способность стран «центра» вечно придумывать какие-то инновации.

Вот стала восточная Европа 16 веко массово экспортировать в центр зерно и скот, а тут гады голландцы возьми да резко увеличь производительность сельского хозяйства. А за ними и англичане с французами их способы скопировали. А тут еще и население Европы вследствие 30-летней войны расти перестало. Ну цены на зерно и скот в разы падают вниз.

И в Голландии потери сельхозпроизводителей от падения цен компенсируются выигрышем потребителей, а в Польше если в период высоких цен на зерно еще было куда ни шло, то с их падением ужесточается эксплуатация, вымывается из расчетов золото/серебро (вывозится в оплату импорта) нарастает социальный и политический кризис.

Вот стали балтийские страны, а потом и Россия массово экспортировать в «центр» лес, не только в форме собственно леса, но и в форме металла (как сейчас электричество в форме алюминия экспортируют, железные руды были много где в Европе, а вот леса для переплавки не хватало, что на определенном этапе сделало Швецию и Россию крупнейшими экспортерами металла) и тут гады англичане возьми и начни массово уголь использовать, да и еще и сами добывать его. Англии хорошо, а лесо-металлургическому экспорту всяких Швеций и Россий не очень.

Ничего не напоминает? Сланцевую нефть например.

При этом именно дороговизна труда, а также концентрация высокоразвитых производств и высококвалифицированных специалистов в одном кластере и является ключевым фактором обеспечивающим инновации и эффективность производства.

Условный Петр I с уральскими заводами, воспроизводит в России передовую технологию, но с другим принципом принуждения к труду (заводские крепостные). Это позволяет в моменте по стратегически значимому направлению ликвидировать отставания, но не воспроизводит самоподдерживающегося контура развития сектора, что неизбежно в перспективе приводит к консервации отставания последнего. Ибо нет стимула для разработки и внедрения инноваций в виде дорогого труда.

(Это пример не из Валлерстайна. В силу своего крайнего экономоцентризма, он в целом уделяет России неоправданно мало места, на уровне Турции или западной Африки, меньше чем Индии, или колониальной Америке, и вообще несопоставимо со странами «центра». Правда Китаю еще меньше, он вошел в периферию мир-системы модерна одним из последних).

Вообще, если задуматься получается, что за весь период включенности России в мир-систему модерна, самым высокотехнологичным (в отношении к технологиям своего времени) экспорт России был в середине XVIII века, когда в нем преобладал металл (по тем временам высокий передел, пусть и основанный на наличии преимущества в природных ресурсах). Во все иные времена, в рыночном экспорте России преобладали более первичные продукты.

В любом случае инновации концентрировались в центре, а каждый инновационный прорыв центра больно бил по периферии. А падении цен на определенный базовый ресурс приводило к дальнейшему инновационному увеличению эффективности его производства в центре и дальнейшему ужесточению эксплуатации населения на периферии.

3. Теория Валерстайна относит к центру или периферии не страны а именно территории. Это Голландии повезло, что вся ее территория была «центром», а например в Англии «центром» постепенно становится лишь южная Англия. Шотландия Уэльс и прочие Ирландии полу-периферия или даже периферия. Страну от этого (противоречивости интересов территорий) долго колбасит. По итогу после революции государственная политика подчиняется интересам южной Англии, а интересы иных территорий игнорируются.

Во Франции к «центру» относилась лишь северо-восточная часть страны. Весь юг это полу-периферия. Кольберовские реформы пытаются лавировать между интересами разных регионов, но лишь откладывают разрешение противоречий до революции. В США гражданская война повторяет английский сценарий с подчинением государственной политики интересам территорий «центра».

В общем когда у тебя в стране много разных территорий (Россия -яркий пример) то тебя либо вечно колбасит, либо власть берут периферийные элиты и прощай развитие, либо побеждает «центральные территории» (Москва), тогда развитие будет, но для остальной части территории это означает вполне себе звериный оскал капитализма диккенсовского розлива.

4. Механизм выбытия территории из состава «центра» описан по сути один. Высокая зарплата в сочетании с сильной организацией рабочих (не буду уходить в подробности но в развитых средневековых городах были механизмы выполняющие функции профсоюзов/социального государства) приводит к тому, что продукция центральных территорий теряет конкурентоспособность.

Сначала это компенсируется уходом в более высокий передел, инновационные товары, требующие более высокой квалификации, всякие там дорого окрашенные ткани, гобелены, произведения искусства и т.д. Однако постепенно потеря массовой промышленности может привести к потери и квалификации массовой рабсилы, и масштаба торговли, и эффекта кластера, что ведет к постепенной деградации.

Забавно читать про города северной Италии (которые к началу становления «мир-системы модерна» относились к безусловному «центру») как высокие зарплаты и социальные требования рабочих постепенно уничтожают все их конкурентные преимущества. Видится полная аналогия с некоторыми современными европейскими странами.

Потеря конкурентоспособности местной промышленности приводит к тому, что местный капитал начинает финансирование производств за рубежом в ущерб внутренним. (Голландия 18 век Англия - 19).

5. Как стать центром?

Честно говоря непонятно. В книге перечисляется безумное количество попыток перефирийных и полу-периферийных стран осуществлять протекционистскую политику, создавать госмонополии, копировать голландский/английский опыт, поддерживать отечественные высокотехнологичные производства, давать преференции своим купцам и т.д. Почти все они провалились.

Попытки не покупать корабли у голландцев, а строить самим, для большинства стран вели к тому, что оказывалось, что построить свой дороже. (Несмотря на дорогую рабсилу, в Голландии уже была стандартизация размеров, узкоспециализированные производства отдельных элементов кораблей в больших объемах, ветряные лесопилки, дешевая массовая закупка леса и иного сырья – в общем кластер, инновации и эффект масштаба, делающие производство эффективнее). Поддержка многими странами собственной промышленности вела лишь к перетеканию госресурсов в карман знати. В подавляющем большинстве случаев отставание не сокращалось.

До прочтения книги я разделял расхожее убеждение, что на определенном этапе протекционизм обеспечил условия для английского, немецкого и североамериканского рывков. Но если один и тот же рецепт применялся несколько десятков раз, а сработал в двух-трех, то дело тут явно не в правильности самого рецепта, а в том, что в этих 2-3 успешных случаях совпали иные, возможно случайные, обстоятельства. Т.е. примитивное понимание, что для развития своей высокотехнологической промышленности нужен протекционизм и господдержка передовых отраслей было у множества стран в течение столетий. Однако реализация этих примитивных рецептов как правило не помогала.

Для подъема Англии, безусловно, огромную роль сыграла ее способность навязывать неравные экономические соглашения с другими странами/своими колониями. Т.е. обеспечение льготных условий для экспорта сильно помогало стать гегемоном, а защитой внутреннего рынка занимались все. (Очень странно но правительство Екатерины II ровно как и современное ему правительство Людовика XVI , которым Англия уж точно не могла диктовать условия, также заключили с Англией самоубийственные для их промышленности торговые соглашения).

Т.е. универсальных рецептов нет!

Из книги можно вынести некоторые любопытные наблюдения. Например и в подъеме Швеции и в подъеме Пруссии большую роль сыграло то что эти страны долгое время выступали наемниками, воюя в различных коалициях, не ради «геополитических интересов», а тупо за голландские, английские или французские деньги. Такое государственное предпринимательство очень способствовало превращению стран в полупериферию с претензией на вхождение в «центр». Ранее наемничество помогло и Швейцарии (только там наемником работала не страна в целом, а ее отдельные представители).

Наемничество по тем временам – экспорт высокотехнологичных услуг, способствующий развитию внутри страны оружейной промышленности. В случае Пруссии очень помогла и контрибуция после франко-прусской войны. В общем в тех исключительно редких случаях, когда какому-либо государству удавалось сделать военно-политические действия источником доходов, (а не расходов как это бывает в 99% случаев) то это сильно способствовало прогрессу данного государства. (Хоть впрямую Валерстайн этого тоже не постулирует).

Мне очень понравилось элегантное решение Швеции, которая сначала построила металлургическую промышленность (ее наиболее современную по меркам 16-17 века часть) на деньги иностранных инвесторов, а потом … дала этим инвесторам национальные аристократические титулы превратив их из иностранных инвесторов в местную аристократию. Т.е. национальная элита поделилась частью властью, но страна Швеция выиграла.

Но это все частности, которые сложно принять за главные причины.

6. Я этот тезис уже сам высказывал, но Валлерстайн дает множество эмпирических подтверждений, разницы английского и франко-испанского подхода к колонизации. Колонии далеко не всегда прибыльны, часто хронически убыточны. В Англии постоянно считают: лезть/не лезть, отказаться/не отказаться. Постоянно (в период убыточности) возникают дискуссии «да ну нафиг эту Индию», «да ну нафиг эти северо-американские колонии» это убыточно. Есть исследователи утверждающие, что после перехода США из разряда колонии в разряд страны с неравными условиями торговли, прибыль Британии от ее эксплуатации только выросла.

7. Гегемоны.

По Валерштайну мир-система модерна за все время своего развития имела трех гегемонов – Голландию, Англию и США. Каждая гегемония проходила в своем развитии 4 фазы.

В первой фазе накапливались преимущества будущего гегемона в массовом производстве и торговле.

Во второй фазе наступал пик гегемонии когда приходило превосходство в финансовой сфере и военно-политическое лидерство. Причем последнее, по крайней мере в случае Голландии и США приходилось принимать во многом вопреки воле самих стран (при сопротивлении заметной части элит). Просто когда твои торговые и финансовые интересы охватывают всю мир-систему, а ресурсы почти безграничны очень сложно не вмешиваться.

Для Голландии вторая фаза охватывает большую часть 17 века, для Англии наступает после семилетней/наполеоновских войн и заканчивается в середине 19 века, для США начинается мировыми войнами.

В этой фазе всякие Габсбурги, Наполеоны, Гитлеры или послевоенный СССР пытаются оспорить экономическую гегемонию военными методами. Однако поскольку гегемон контролирует мировую финансовую систему, он имеет почти неограниченный кредит, а соответственно способен распоряжаться большей частью ресурсов мир-системы для решения военных задач. Сначала Голландия нанимала государства пол-Европы, для войны с другой половиной, потом Англия нанимала то Фридриха Великого, то финансировала и снабжала почти все армии анти-наполеоновских коалиций, потом США финансировало/снабжало союзников по мировым войнам, и реализовывало «план Маршала» в рамках сдерживания СССР.

Таким образом попытки оспорить гегемонию были обречены, однако и сам гегемон тоже обречен: военно-политические расходы на поддержание гегемонии экономически не окупались (ну или так: преимуществами от привилегированного положения в мир-системе пользовался не только гегемон, но и его союзники, а издержки нес только гегемон, а заодно гегемон фактически финансировал новых претендентов на гегемонию), кроме того в период гегемонии зарплаты в стране-гегемоне были очень высоки, что подрывало долгосрочную конкурентоспособность его массового производства. И технологии и капитал гегемона начинают активно экспортироваться в другие страны, где благодаря более дешевому труду и налогам дают большую отдачу.

В третьей фазе (первая для следующего гегемона) текущий гегемон теряет абсолютное экономическое доминирование в промышленности, а затем и в торговле, и появляются две страны претендующие на статус нового гегемона: в конце 17-18 веке это Англия и Франция, в конце 19-го это Германия и США. Что характерно новым гегемоном в обоих случаях выступает тот кто вступает в альянс с предыдущим. Англия поддерживает Голландию в войне за Испанское наследство (вполне себе мировой войне), а США Англию в первой мировой.

Англичане учатся в Голландии, много Голландцев эмигрируют в Англию, английское правительство помешано на копировании голландского опыта (и импортирует из Голландии даже короля:). Голландский капитал массово перетекает в Англию, выступая и крупным инвестором и главным кредитором правительства. Полтора века спустя аналогичный трансфер людей знаний и структур происходит из Англии в США. Т.е. гегемония в значительной мере наследуется.

В четвертой фазе (которая соответствует второй для нового гегемона) бывший гегемон, теряет и торговые и военно-политические позиции, но еще долго сохраняет [относительное] лидерство в финансовой сфере и высокий уровень жизни населения.

Что характерно в период гегемонии (но не до того) гегемоны постулируют самую либеральную на тот момент идеологию (веротерпимость для Голландии, аболиционизм и парламентаризм для Англии, права человека для США и свобода торговли во всех трех случаях) становятся гаванью для инакомыслящих со всего мира и потому интеллектуальным центром, являются точкой куда бежит капитал. Крайне забавно было читать о том, как Голландия была единственной страной эпохи не реализовывавшей меркантилистскую политику (на современный язык отсутствовал валютный контроль), а потому и единственной страной в которую, а не из которой, бежало частное золото.

8. Либеральную политику и идеи гегемоны (да и в целом страны «центра») поощряют потому, что они объективно экономически выгодны их высококонкурентоспособной элите, опирающейся на население с более высокой производительностью, а потому использующей более передовые методы принуждения к труду и имеющей возможность формировать систему социальной защиты. А элите периферийных стран либеральная политика напротив не выгодна (подчеркиваю не массе населения, а элите).

На периферии производительность труда ниже, а соответственно переход к экономическим методам принуждения/расширение социальной поддержки подрывают военно-политические и экономические ресурсы периферийных элит, а также ставят под вопрос их возможности потреблять как в центре.

(Далее идет отсебятина по мотивам прочтения)

При этом надо понимать, что часто уровень социальной поддержки/свобод населения на периферии объективно не может соответствовать уровню центра, не только из-за злонамеренности периферийных элит, но и в силу низкой производительности труда самого населения.

Поэтому прогрессивные реформы в центре осуществлять гораздо легче чем на периферии. Реформы в «центре» в большей мере соответствуют и интересам элит и интересам населения «центра», а достигаемый в их результате уровень благосостояния/справедливости является новой высотой для всей мир-системы и мало кто им не доволен. На периферии же напротив заметная часть элит несет в ходе реформ объективные экономические потери (часто воспринимая либеральную пропаганду, как недобросовестную конкуренцию элит «центра»), а уровень благосостояния/свобод который в реальности может быть достигнут в результате реформ неизбежно оказывается ниже, чем аналогичный уровень центра. Поэтому либеральная оппозиция периферийных стран, ориентирующаяся на образцы центра, все равно не довольна результатами любых реформ.

Если проанализировать историю реформ периферийных стран с высоким уровнем самостоятельности местных элит, то становится понятно, что наиболее эффективные догоняющие реформы осуществлялись в следствии военно-политических поражений/угроз, когда элиты сознательно идут на потерю части ресурсов опасаясь потерять все.

Реформы же осуществляемые под давлением прогрессивной либеральной общественности, ориентирующейся на образцы «центра», в лучшем случае приносят экономике пользу, но результаты не удовлетворяют никого, а потому нестабильны, в худшем случае снижают контроль над «опасными классами», которые разрушают вообще все.

Книга содержит множество исторических иллюстраций старому тезису, что социально-экономические противоречия наиболее эффективно разрешать сочетанием реформ и репрессий, одни реформы или одни репрессии ведут к плачевным результатам.

9. В посвященном 19 веку 4 томе, Валлерстайн смещает фокус описания с экономических процессов на социальные, а также на развитие идеологий и социальных наук.

Великая французская революция поставила перед мир-системой модерна два больших вопроса.

Первый связан с тем, что разрушив традиционные легитимность и самоидентификацию, она поставила вопрос о поиске новой. Если власть не от бога, то зачем ей подчиняться и в чьих она интересах? Из попытки ответить на этот вопрос берут истоки все «измы»: социализм, национализм (в перспективе фашизм), либерализм.

Самоидентификация в первую очередь как «доброго католика», как «гражданина Франции» и как «пролетария» это три совершено разных исходных посылки, из которых следуют разное понимание интересов и целей, разное политическое поведение.

Самоидентификация как эксплуатируемого рабочего и легитимация целью построения коммунизма размывает национальную идентичность, а рассуждения о том, что источником суверенитета является народ и культ национального государства, ставит вопрос где границы той самой нации. С удивлением прочитал, что в Англии даже была дискуссия о том, можно ли предоставлять избирательные права англичанам кельтского происхождения. А история о том, как в США важным аргументом в пользу предоставления избирательных прав женщинам, был факт предоставления этих прав чернокожим мужчинам, вообще бесподобна.

Структурированное описание развития мысли 19 века также наводит на мысль о цикличности всех дискуссий. Меняются лишь формулировки и исторические обстоятельства.

Второй вопрос состоял в том, что делать с так называемыми «опасными классами» - бедным и малообразованным большинством населения. Включать ли их в состав «акционеров» государства, давать ли избирательные права, социальные гарантии и т.д..

Еще с советской школы главы учебника по истории типа «рабочее движение в Англии» вызывали у меня идиосинкразию, поэтому в знании данного материала, у меня были большие пробелы.

Если очень упрощать, то можно сказать, что элиты «центра» последовательно откупались от «опасных классов» разными подачками в обмен на неучастие последних в принятии реальных решений. Логический результат данного процесса мы можем наблюдать сегодня, когда отступать уже стало некуда и откупаться нечем, и произошло ровно то, чего так опасались мыслители 19 века. «Опасные классы» и вправду начали оказывать влияние на реальные управленческие решения своими дремучими представлениями.

Короче, очень рекомендую к прочтению. Книга предлагает интересную историческую оптику, которая пусть и не бесспорна, но делает картинку более объемной. А множественные параллели позволяют смотреть на многие современные процессы и проблемы не как на нечто новое в оригинальной ситуации, а как на повторение сюжетов не раз повторявшихся в течение последних 600 лет...

Автор Дмитрий Некрасов