Дродж Сорос осознает, - пишет Repablic, - что ему присвоен статус показательного злодея эпохи...
Его успехи в финансовом мире и его еврейство делают его неотразимым антигероем для множества политиков во всем мире. «Я стою за принципы, выигрываю я или проигрываю, – говорит Сорос в большом интервью для New York Times Magazine. – К сожалению, сейчас я проигрываю слишком сильно и слишком много где».
В чем его идея?
Сам Сорос говорит, что базовые представления о том, что хорошо и что плохо, он получил в 1944 году, когда 13-летним юношей в Венгрии был свидетелем репрессий против евреев. Тривадар Сорос, отец Джорджа, чтобы защитить сына, отправил его жить в дом к знакомому чиновнику. Чиновник выдавал Джорджа за своего крестного и иногда брал с собой на работу, а работа, в частности, предполагала учет собственности, принадлежавшей евреям. Так возник миф (которых о Соросе существует множество) о том, что тот был во время войны нацистским коллаборационистом, пишет автор интервью Майкл Стайнбергер.
Сорос близко видел нацистский режим и был свидетелем первых шагов коммунистов, утверждавшихся у власти в послевоенной Венгрии. Сорос – человек, бежавший от обеих этих политических стихий. Оказавшись в Лондоне в 1946 году, он стал слушать лекции австрийского философа науки Карла Поппера, переехавшего в Британию годом ранее.
Сороковые годы прошлого века были определяющими для всей его второй половины. Это время, когда – помимо попперовского «Открытого общества и его врагов» – написаны «Бегство от свободы» Эриха Фромма, «Дорога к рабству» Фридриха Хайека, «Скотный двор» Джорджа Оруэлла. В русской культуре в то же время появляются притча о свободе – «Дракон» – Евгения Шварца, статья «Россия и свобода» Георгия Федотова, «Под знаком незаконнорожденных» (написанный по-английски, в оригинале Bend Sinister), самый политический роман Владимира Набокова.
Поппер говорил о том, что общество способно преодолеть свои магические, родоплеменные и коллективистские начала и прийти к состоянию, в котором индивидуальные, свободные граждане принимают решения о своей жизни самостоятельно. Поппер представлял мир, в котором сообщества, основанные на сословных традициях и племенных связях, становятся открытым обществом, основанным на разумных, осознанных договорных отношениях.
Дух того времени – в критике обоих тоталитаризмов, фашистского и коммунистического. Глубокое осознание ценности индивидуальной жизни вело к осознанию гибельности подчинения личности тоталитарной воле государства, не важно на чем основанной – на идеях этнического превосходства или на вере в единственно верную идеологию. Острота этого понимания давно в прошлом даже на Западе, что уж говорить о России, в которой приравнивание Сталина к Гитлеру предсказуемо вызывает эмоциональные взрывы.
Образ действия
Парадокс современности в том, что антитоталитарные идеи послевоенных времен – будучи вписанными в большинство конституций – в разных странах в разной степени являются фактом политической реальности. Далеко не везде права индивидуальности по-настоящему защищены, но борцов за них много, а сама идея защиты прав граждан и меньшинств не вызывает принципиального отторжения. Повышенный градус ненависти к Соросу, вероятно, связан не столько с его кредо, сколько с избранным им образом действия. То, что называют «филантрокапитализмом» (Билл Гейтс, Марк Цукерберг, Илон Маск и др.), нередко вызывает жесткую реакцию политиков. В речах Орбана Сорос предстает тем, кого в советское время называли «безродным космополитом» (тогда это тоже было эвфемизмом для отсылки к еврейскому происхождению ругаемых). «Мы боремся с врагом, который отличается от нас… Он не национален, а интернационален; он не верит в труд, но спекулирует деньгами; у него нет родины, но он считает, что владеет миром», – говорил Орбан в одном из предвыборных выступлений.
Если отвлечься на секунду от антисемитского подтекста этих слов, нельзя не увидеть здесь неприятия конкуренции с государством.
«Филантрокапиталисты» заняты альтернативным перераспределением благ. Они – каждый в меру своих убеждений и талантов – решают, как будут использованы огромные средства, по объему сравнимые с бюджетами некоторых стран. Критическое отношение к спекулятивному происхождению капитала многих филантропов свойственно не только популисту Орбану. Quantum, хедж-фонд, изначальный бизнес Сороса, прославившийся мощными выигрышами на валютных рынках, конечно, не был единственным, кто играл против британского фунта или тайского бата. Были и другие. Но сама индустрия, сделавшая Сороса миллиардером, пишет Майкл Стайнбергер, внесла свой вклад в создание той «атмосферы ненависти», от которой страдает сегодня Сорос-филантроп.
Еще в 2000-х Сорос собирался сворачивать фонд, а теперь не собирается.
Изначально мысль была в том, что фонд не должен был пережить своего создателя: организация потеряла бы динамизм и утратила предпринимательский дух, благодаря которому появилась на свет. Но Сорос передумал. «У меня больше денег, чем можно с пользой потратить в течение человеческой жизни», – говорит он в интервью New York Times Magazine. И Орбан, и Путин по-своему помогли Соросу принять это решение. Состояние либеральных ценностей и гражданского общества во множестве мест таково, решил он, что деятельность фонда станет только актуальнее: «Я нашел миссию, нишу, работу в которой можно продолжать».
Это не просто слова. Прошлой осенью финансист объявил, что начал перевод $18 млрд, около 80% своего состояния на тот момент, в пользу Фонда «Открытое общество». Фонд Сороса таким образом станет второй по величине филантропической организацией в США после Фонда Билла и Мелинды Гейтс. Это разветвленная структура с 1800 сотрудников в 35 странах, международным наблюдательным советом, восемью региональными и 17 советами по конкретным темам. В сегодняшнем виде фонд, располагая годовым бюджетом в $1 млрд, поддерживает проекты в области образования, здравоохранения, независимых медиа, вопросов иммиграции и реформы уголовного законодательства.
Еще один парадокс современного мира в том, что рынки безграничны, а политические пространства становятся все более изолированными. Благодаря глобальным рынкам Сорос и другие сторонники либеральных ценностей, готовые вкладываться в их поддержку, обладают огромной силой. Но одновременно столь же сильны политические ветры, дующие в противоположном направлении.
Совпадение свободы рынков в экономике и либеральных ценностей в политике, которое могло казаться естественным и даже единственно возможным в середине ХХ века, на практике оказалось преходящим. Возможно, это просто было историческое совпадение. Мир не просто остается глобальным для капиталов и рынков, он становится более глобальным.
Источник!