Месяц назад в Зелёном переулке появилась странная деревянная конструкция, лавки и тюки сена. Это начала свою работу Городская мастерская по тюнингу городской среды. Именно такая специализация показалась Святославу Мурунову, урбанисту-философу, одному из авторов формата «Городская мастерская», самой уместной в курортном городе уже неоднократно причёсанном сначала к Олимпийским играм, а теперь и к Чемпионату мира по футболу.

Но всё же чего-то не хватает городской среде… Может быть самобытности?

Чего-то такого, что присуще именно Сочи и никакому другому городу.

Но что именно? Какой Сочи? Какие сочинцы?

Об этом мы говорили вечером первого дня работы Городской мастерской. Дискуссия получилась интересной и местами неожиданной. Логическим продолжением её стало интервью со Святославом, которое мы записали в последний день его визита в Сочи.



— Начнём с самого начала. Мне интересно твоё первое знакомство с городом. Когда ты попал в Сочи в первый раз? Сколько тебе было лет?

— Первый раз я попал на море в 1991 году. Только не в Сочи, а в “Орлёнок” под Туапсе. Я не помню, ездили ли мы оттуда в Сочи… По-моему, нас не возили. А потом я приехал уже сразу в зимний Сочи. Я помню, атмосфера была как в фильме “Асса”: холодно, народа нет. “Асса”, правда, снималась в Ялте, но всё равно. Я попал уже в 1998 или 1999 вместе с командой КВН “Валеон Дассон”, которой я писал шутки. Мы в гостинице “Жемчужина” жили где-то неделю.

— Да, зимний фестиваль КВН всегда в январе проходит.

— Такая фестивальная движуха. Тогда это было ещё смешно… В те дни я по Сочи погулял. На сцену не выходил. Поехал просто за компанию. У меня сложилось впечатление, что город такой не российский. Потому что в “Жемчужине” мы обедали в “Дайнере” американском на втором этаже. Природа нетипичная для российских городов, людей нет. Было несколько таких удивлений. А потом я ездил уже самостоятельно с детьми. Такой классический вариант “на море”. Сначала в студенческие годы на Мамайку. У Пензенского госуниверситета был там посёлочек деревянных домиков. Что-то типа турбазы. Мы там походили на сплавы, в Дендрарий, на море. Железная дорога, которую тебе нужно переходить и которая над тобой всё время где-то стучит, была шоком. Потом мы уже часто ездили, жили в разных местах. Это было такое классическое знакомство.

А в 1999, зимний Сочи — это было прекрасно. Мне кажется, я зимний Сочи люблю больше, чем летний. Зимой мне он больше стал понятен. Когда можно одному, не в толпе, просто гулять, сидеть где-то. Тогда, я помню, просто негде было кофе попить. Это была проблема. Вообще не было нигде мест, где можно было посидеть. Зато много было прогулочных историй. И тоже было ощущение некой такой разваленности в 1999 году, было много “заброшек”. Даже в центре. И было ощущение некой депрессии. Но тогда во всей стране было ощущение депрессии.

— Чем для тебя является Сочи?

— Чем — это вопрос прикладной. Что я здесь делаю? Что такое Сочи? Смотря, с какого масштаба отвечать. Если говорить в масштабе постсоветского, это, конечно, один из городов-экстремумов, выделяющихся на некой кривой. То есть это не типовой город, неповторяющийся, уникальный в каком-то смысле. Хотя все города уникальны и каждый город уникален по-своему. Но Сочи уникален как модель города. Если говорить в масштабах России, то у меня нет, действительно, ощущения, что Сочи — часть Краснодарского края. Сочи — это отдельное образование, отдельное государство. Также как Краснодар и Адыгея друг от друга очень сильно отличаются, хотя географически и климатически очень близки. Поэтому, мне кажется, Сочи в масштабе страны уникален.

Если говорить про исторические сдвиги, то Сочи прошлого, Сочи настоящего и Сочи будущего — это тоже разный Сочи. Конечно же Олимпиада лишний раз приковала внимание к Сочи. Мне было интересно, что в этом явлении было больше: олимпиады или Сочи? Обычно на любое событие место накладывает отпечаток. Мне показалось, что в олимпиаде Сочи было местом, а не партнёром олимпиады в хорошем смысле. Сочинские интересы, сочинские истории в этой олимпиаде как-то не проявились.

— Это была русская олимпиада и на открытии и закрытии больше проявлялась русская история и самобытность.

— Да, а Сочи просто был местом и поэтому появилась “Роза Хутор” как отдельный город. Он не мог не появиться после такого ресурсного вложения и внимания. Где-то эти ресурсы должны были проявиться и они превратились в отдельный город “Роза Хутор”. Так как сочинского в олимпиаде было мало, то больше муссировалась тема самой олимпиады: какая олимпиада, про что олимпиада, открытие, закрытие, инфраструктура. А если говорить с масштаба человека, то Сочи — один из базово-комфортных городов, потому что здесь множество мест, где тебе может быть хорошо, где лично мне хорошо: посидеть на берегу моря, подняться в горы, посидеть где-то в природном кусочке, посмотреть удивительную архитектуру сталинских санаториев…

— Но это больше всё-таки природа, чем город?

— Здесь, мне кажется, из-за того, что город в природе, природа и является неким якорем и участником действия. Когда ты смотришь на город, то обращаешь больше внимания на деревья, растения, на ландшафт и только потом на архитектуру. Здесь и архитектура вся (если говорить про нормальные архитектурные решения) вписана в ландшафт. Мне кажется, что архитекторы, которые чувствовали Сочи, грамотно вписывали любой объект в ландшафт, старались правильно расставить приоритеты: сначала природа, потом архитектура. Современная же застройка не учитывает ни рельеф, ни ландшафт, не пытается сделать что-то совместно с природой, а наоборот природу отрицает.

С точки зрения человека, Сочи из-за своего сложного рельефа, протяжённости и разорванности на разные топонимы представляет собой большую вселенную. Все названия разных мест, речушек, перевалов, гор формируют этакое государство в государстве. Поэтому с масштаба человека Сочи непознаваемо большой. А с другой стороны он человеку очень близкий…

— Сомасштабный?

— В очень больших местах сомасштабный. И он несуетливый, так как здесь скорость мыслей синхронизируется с масштабными человеку сменяемостью дня и ночи. Здесь есть утро, обед и вечер. Нет более мелких тактов. День и ночь здесь синхронизируют твоё человеческое состояние. Тебе здесь становится по времени очень хорошо. Плюс здесь есть такие элементы, как горы, которые, с точки зрения человека, вечны, море без конца и без края, линия горизонта… Это формирует очень интересное состояние. Человек здесь расслабляется. Не потому, что он заставляет себя это делать, получается абсолютно естественное расслабление и происходит синхронизация с природными метрономами.

— Каково было твоё первое знакомство с сочинцами?

— Первые точки контактов приезжих и сочинцев всегда резко ограничены. Ты контактируешь с сочинцем-сервисником: таксистом, продавцом, экскурсоводом, наёмным персоналом в ресторане или гостинице. То есть ты контактируешь не с горожанином, а с его сервисной функцией. И непонятно: кто из них горожанин, а кто нет, потому что они прежде всего функция, а не люди. Хотя опыт контактов с местными армянами на рынке или в гостинице показывал, что они как раз сначала прежде всего люди, а уж потом сервисные функции. Они могут что-то забыть, сделать не так, но из-за того, что они человечны в общении, ты готов прощать их функциональное несовершенство. Получается очень искренняя коммуникация.

Помню, мы пытались остановиться в Лоо. Жуткое место, но из-за того, что хозяйка была радушна, впечатление улучшилось, но не совсем. Возвращаться туда не хотелось, но всё равно эмоционально ты уже не был в жутком стрессе.

Знакомство с сочинцами стало происходить, когда у нас началась история с урбанистическим форумом и ЦПУ… Или даже раньше, когда я читал лекцию в антикафе. Там, конечно, больше пришли люди, которые только переехали в Сочи, но были и те, кто живёт в Сочи дольше. Тогда там, наверно, впервые произошёл контакт с жителями. Мне кажется, мы правильно на мастерской тему подняли, что здесь все в каком-то смысле приезжие. Потому что это место сильно отличается от других пространств: оно достаточно комфортное, удачно расположенное, здесь климат хороший, биоразнообразие. Поэтому здесь никто, наверно, не считает вправе единолично владеть этим местом бесконечно долго, так как здесь есть то, что не хватает другим территориям. В отличие от той же самой Абхазии, где абхазы не готовы делиться своим пространством и остро реагируют на все попытки неместных что-то купить. Они эту территорию считают своей, это их пятачок. Поэтому там сервис не является сервисом, а психологической защитной реакцией: люди боятся, что за счёт хорошего сервиса начнёт приезжать туда много людей и делать это место своим. А Сочи наоборот…

— Гостеприимный?

— Гостеприимный — это когда есть хозяин и гость. Такая ролевая модель. И хозяева всегда рады гостям. А здесь получается не гостеприимный, а здесь все друг другу немного гости, волна за волной. Очень хорошая метафора, потому что здесь, на этом пятачке, все гости, только кто-то давно уже гостит, а кто-то только недавно приехал. Гость-гость — это очень интересная ролевая модель, она нуждается в переосмыслении или раскрытии, поэтому, возможно, и не происходит ассимиляции местных и приезжих. Потому и возникает вопрос: кого считать местным? Даже самый-самый местный, наверно, чувствует, что когда-то он здесь появился и потом, может быть, дальше уйдёт. То есть тут не конечная остановка, а место передышки, привал.

— Мы делали анкетирование и многие респонденты выделяют сочинцев по праву рождения: раз родился в Сочи, значит ты — сочинец.

— Это юридически, может быть. Но мне кажется, здесь речь идёт всё-таки о культуре, о внутреннем ощущении. Даже если ты родился в Сочи и начинаешь в сознательном возрасте раскапывать корни свои, понимаешь, что мама и папа приехали или мама и папа здесь познакомились, или твой народ здесь живёт только 100-150 лет, а раньше жил в другом месте. Выделять сочинцев по рождению — это попытка формального подхода. Все люди — братья, а в Сочи все люди — гости. Или человек человеку гость. Это, мне кажется, очень интересная особенность Сочи, потому что здесь, наверно, когда встречаются местные и неместные, срабатывает сценарий двойного гостеприимства: и тот, кто приходит в гости, и тот, кто принимает гостей, ведут себя как гости и как хозяева одновременно. Мы, например, у Аннушки: купили своего коньяка, огурцов, помидор и сели на место хозяина, позвали людей, которых Аннушка, может быть, и видеть не хотела. В то же время Аннушка достала кофе, чашки, позвала своих братьев знакомиться. То есть все одновременно ведут себя как гости и как хозяева. Новая культура. Поэтому, когда люди говорят, что Сочи гостеприимный, есть какое-то ощущение недосказанности: с одной стороны Сочи — радушный, но с другой стороны он даже может и не улыбаться часто. Но вполне возможно, что это своя культура, которую нужно переосмыслить каким-то образом, прожить и переупаковать. Сочинцы, мне кажется, как раз изначально делятся на тех, кто занимается туристами, и у них есть такое формальное отношение к человеку. Для них человек становится ресурсом. А есть те, кто занимается жизнью в городе, как архитекторы, и у них отношение может быть к туристу как к человеку. Мне кажется есть такое разделение.

Мы в Суздале также заметили, что люди, которые работают в туристическом бизнесе, относятся к человеку очень формально, а те, кто не работает в туристическом бизнесе ещё готовы знакомиться, общаться, делиться, садиться обсуждать, что их волнует, у них есть своя жизнь. Мне кажется, что эта сервисная функция (мне ещё на мастерской пришла мысль) городу не совсем подходит. Отсюда и проблема с сочинским сервисом, которую все обсуждают. А она несёт в себе причины глубоко культурные: если мы тут все гости, то почему кто-то из нас должен время тратить на обслуживание кого-то другого. Возможно, Сочи не хватает нового сервисного подхода, где те, кто здесь сейчас, и те, кто сюда приезжает, настраивают совместно свой быт, досуг и так далее. То есть нет жёсткого разделения на сервисников и отдыхающих, все заботятся об отдыхе совместно. Потому Сочи и вспоминается всеми походными историями, сообществами. В походе все по очереди чистят картошку, разжигают костёр. За счёт этого возникает ощущение единства. Нет чёткого выделения сервисной функции. Мне кажется, что в Сочи всегда будут проблемы с сервисом в классическом понимании пока город не предложит свою культурную модель сервиса, которая, возможно, будет не обслуживанием, а культурой совместного удовольствия, совместного комфорта.

Второй момент, сочинцы в каком-то смысле интроверты, потому что им хватает эмоций, переживаемых за счёт среды, в которой они с рождения находятся или в которую они приехали: биоразнообразие, смена природных явлений, базовый комфорт. Всё это позволяет им не дёргаться, не проявлять излишнюю эмоциональную раскачку, чтобы в какое-то состояние войти, они находятся в состоянии базового покоя, базового баланса. Из этого состояния они не любят выходить. Для них выход из состояния баланса — это значит конфликт. Поэтому сочинцы кажутся конфликтными людьми в тот момент, когда ты пытаешься их вывести из этого состояния баланса. Если они здесь остались, значит они нашли здесь своё место, свой баланс и не находятся в состоянии стресса. Плюс здесь базовый уровень стресса пониженный, потому что есть куда этот стресс девать: по горам походить, на море посмотреть, просто проехаться по городу, вкусно поесть и т.д. Из-за своей интровертности сочинцы плохо общаются между собой и с незнакомцами. Нет цели “зачем?”. С другой стороны они все находятся в одинаковой среде и им нечем делиться. Если мы получаем равное вдохновение от природы, то максимум, чем мы можем поделиться, это произведениями искусства. А здесь творческая среда в советское время была жёстко управляема государством, а в постсоветское время она ещё не возродилась. Плюс к этому, наверное, художников здесь победил рынок сдачи жилья в аренду. Для художников здесь физически нет места, хотя все люди изначально творческие.

— Да, но можно сдать мастерскую в аренду и пойти рисовать на природу.

— Не знаю, мне кажется, здесь есть проблема, связанная с тем, что когда все переживают достаточно сложные эмоции, делиться нечем, нет повода для коммуникации, нет предмета для коммуникации.

— Но ведь сюда приезжают жить разные люди по интровертности и экстраверты. Получается, город их перемалывает в интровертов?

— Я говорил сейчас про сочинцев.

— Но ведь сочинцы тоже когда-то сюда приехали. И они приехали не такими, какими стали тут. Или сюда приезжают определённого рода люди?

— Сюда приезжают, наверное, разного рода люди. Просто кто-то меняется, а кому-то в Сочи до сих пор некомфортно и они пытаются найти себя в этом городе. Например, наши друзья из Екатеринбурга, которые работают в Художественном музее: до сих пор ни город их до конца не принял, ни сами они не нашли себя в городе. Не потому, что они какие-то не такие, а потому, что у них был иной ритм жизни в Екатеринбурге, где борьба за выживание и жёсткая среда, а здесь мягкость, податливость и за счёт этого неконтактность местной среды формирует слабое поле взаимодействия. Приезжаешь на Урал и ты в большом заводе: всё щёлкает, куда-то несётся, все целеустремлённые. Понятно, что цели все внешние, но всё равно. А здесь они туда, а море от них расходится, они сюда — и здесь всё от них расходится и ничего не происходит. Мне кажется, что сочинцы явно становятся неким зеркалом природы, ландшафта, сочинской пейзажности. Здесь человек становится частью природы. Сочинцы возбуждаются, когда происходит что-то необычное. Например, выпадает снег. И тут все сочинцы как один начинают радоваться, общаться, делиться новостями. Исчез снег и сочинцы как сочинцы. А приезжим не хватает общения, поэтому им приходится общаться друг с другом, с приезжими, а не с сочинцами. Потому что ты приезжаешь в экстраверсии и тебе хочется две-три недели максимально отдохнуть, ты копишь силы весь год и каждый день в Сочи хочешь выжать по-максимуму. А для сочинцев такая экстраверсия, наверное, является пугающей, поэтому они загораживаются от приезжих нанятым персоналом из других приезжих.

— Так и получается разделение на сочинцев, которые сливаются с природой, и теми, кто приезжает жить в Сочи, но не сочинцами. Станут ли они сочинцами или нет? Это вопрос.

— Это как горожанин и житель: физически я в городе живу, но проблемы города и его идентичность меня не волнует. Такая гостиничная модель: я выбрал вашу гостиницу по виду из окна, но что происходит в вашей гостинице меня не волнует, я пользуюсь этим пространством и живу своей жизнью. Мне кажется, здесь много людей приезжих, которые создают свой микромир, потому что считают Сочи такой большой-большой гостиницей. Получается базовый конфликт между теми, на кого ложится нагрузка по поддержанию этой гостиницы, по обеспечению разнообразия этой среды, и теми, кто пользуется этим пространством. Переживание за сохранение городского наследия, за экологию и отличает горожан от жителей Сочи, как гостиницы. Мне кажется, это очень важный момент.

— А есть тогда понимание какой Сочи идеальный?

— Мне кажется, уже сейчас в самом Сочи есть следы Сочи идеального. Понятно, что в Сочи первичной должна быть природа. Здесь природа некий максимум. Мне кажется, что состояние “Сочи идеальный” город уже несколько раз находил. У него уже были золотые годы, поэтому все по ним и ностальгируют: помнят и пытаются туда вернуться. Потому что он нашёл баланс между архитектурой с природной пейзажностью и экономической моделью, когда курорт был тем продуктом и ценностью, которой Сочи делился со всеми остальными.

Мне кажется заново придумывать идеальный Сочи сложно, потому что были уже в истории Сочи периоды, когда он был сбалансирован. Вернуться туда тяжело, мне кажется, потому что баланс разрушался целенаправленно и Сочи находится сейчас в системном кризисе. Природа — это всегда определённый масштаб: долины реки, залива. А когда Сочи расползается лоскутным одеялом, разорванным на отдельные фрагменты, то большая часть пейзажа начинает скрадываться инфраструктурой связок: дорогами, эстакадами, мостами, тоннелями, железной дорогой. Всё превращается в одну большую дорогу.

У меня ощущение сейчас от современного Сочи — это постоянное перемещение между отдельными фрагментами баланса: вот здесь, например, хорошо: Дендрарий, на набережной, у морпорта, уголок старого Сочи, на Мацесте. Но это хорошо не сплошное, а фрагментарное, имеющее чёткие границы, где оно заканчивается. Некие балансовые гетто, где баланс пейзажности и человечности объектов и функций соблюдён. Но чтобы добраться до другого такого места нужно преодолеть много трэша, самостроя, девелоперских новостроек. И всё превращается в дорогу через ад.

Мне кажется, для того, чтобы вернуться сейчас к идеальному Сочи нужно зафиксировать базовые ценности. Вот почему тебя всё время тянет на поиск смыслов. Что такое смысл? Смысл — это та ниточка, которая связывает разные масштабы: масштаб человека и среды обитания, среды обитания и культуры, культуры и территории. Смыслы — это всегда связующие моменты для того, чтобы чётко сконструировать мировоззрение: Сочи — это что? Сочи, он какой? И тогда будет понятно Сочи, он куда? Как Сочи нужно развиваться, чтобы он оставался Сочи, а не превращался во что-то другое. А сейчас баланс нарушен. Масштабы начинают расползаться. Например, Сочи и Формула 1. У меня это не укладывается в голове. Или Сочи и казино. Смотришь в этот треснувший масштаб и в него начинает лезть всё подряд. Потому что когда мировоззрение рушится и оно становится фрагментарным, то человек, принимающий решение, старается заполнить его чужими смыслами, не понимая присоединяются они к этой платформе или нет. И начинают сюда затаскивать всё: казино, суши, роллы (вообще суши/роллы из неместной рыбы — это шок). Вместо того, чтобы пересобрать свою сочинскую кухню, люди начинают тащить сюда всё из других кухонь.

— Это же проще.

— Не суть. Мне кажется, что идеальным Сочи был уже несколько раз и он всегда хочет в это состояние вернуться. За счёт того, что это место уникально, оно становится ресурсом в геополитических играх государства, корпорации или кого-то ещё. Получается конфликт: локальные элиты пытаются отстроить свою идентичность “Сочи — не Кубань”, глобальные же элиты пытаются Сочи вставить в свою империю, картину мира и там её зафиксировать. Отсутствует язык, который бы описывал эти процессы. Здесь нет местных геополитиков или философов, которые могли бы внятно и доступно эти процессы описать. Фрагменты встречаются, конечно, в разных дискуссиях, но того, кто полноценно держал эту роль, нет. Это очень тяжело, потому что для этого нужно быть условно нейтральным, занять позицию над схваткой. Но с другой стороны нужно пользоваться языком, который был бы понятен разным по уровню развития и по уровню масштаба силам. Такой универсальный язык, описывающий ситуацию.

И идеальный Сочи для меня — это город, который не видно. То есть, чтобы увидеть город, нужно раздвинуть какие-то лианы, пальмы, кусты. Город, который спрятан в складках ландшафта, в природных оазисах. Город, который ещё до европейских трендов понял, что природа является ключевым условием живого сомасштабного человеку развития. Потому что человек — не робот, не ресурс, не машина. Человек должен быть живым, а природа позволяет ему чувствовать эту живость: пение птиц, запахи, тактильные ощущения, биоразнообразие, цвет, сменяемость дня и ночи. Когда Сочи выходит из этого состояния своими новостройками, он начинает раздражаться и выходит из состояния баланса. Все градозащитные протесты сохранить ту или иную часть Сочи показывали, что в эти моменты Сочи свернул в сторону, обратную от своей идентичности.

— Именно поэтому многие сочинцы и не приняли олимпиаду и до сих пор им больно. Думаю, природа — это то, что свяжет это лоскутной мир, построенный человеком.

— Сейчас Сочи пытается свою лоскутность связать индустриальными решениями промышленной архитектуры. А его инструменты как раз природные связи: долины рек, горные тропы, сомасштабные человеку перетекающие друг в друга природные парки, веломаршруты. Здесь хочется гулять пешком, но ты понимаешь, что пешком ты здесь не можешь погулять, потому что в какой-то момент времени ты дойдёшь до тупика, автострады и дальше нет пути.

— Есть ли ещё какие-нибудь интересные сценарии, которые бы хотелось проигрывать в Сочи в городской среде?

— Мне кажется, всё, что связано с интеллектуальным трудом. Для созерцания, для концентрации нужны места, которые позволяли бы тебе максимально чувствовать себя в безопасности, расслабленным, а с другой стороны позволяли бы уходить в себя и концентрироваться. Мне кажется, Сочи в этом плане может стать таким интеллектуальным пространством, потому что сейчас основная деятельность будет не в море купаться, а думать. “Я поехал в Сочи подумать” — такой должен быть сценарий. Здесь можно сконцентрироваться на своём опыте, на своих переживаниях, на своих идеях, спокойно подержать их в сознании, довести до какого-то состояния. Потому что ты знаешь, что если ты выйдешь из этого состояния, здесь будет тепло, хорошо, красиво, уютно.

— Получается уход в интровертность. Я вспоминаю, как ты говорил, что среди приезжающих 6 миллионов отдыхающих много интересных людей и почему бы не наладить общение между ними.

— Мне хотелось бы вступать с ними в интеллектуальные контакты: дискуссионный клуб, круглосуточная библиотека, места, где ты можешь познакомиться, поговорить. Но это не противоречит интровертности.

— Нет, не противоречит, скорее дополняет. Даёт дополнительный сценарий.

— Да, все продают санатории, а нужно продавать интеллектуальные пространства и сообщества.

— А можешь назвать 4 слова-ассоциации Сочи?

— Ассоциации не интересно.

— Почему?

— Что такое ассоциации? Так устроена память. На слово “Сочи” у людей память выбирает самые яркие переживания. Сейчас, например, самым ярким переживанием может быть городская мастерская, поход к Аннушке или дача Наташи. Поэтому ассоциации — это не тот инструмент работы. Их используют для людей, которые не могут критически мыслить и вытаскивать переживания, которые хранятся за ассоциациями. Ассоциация — это первая реакция на символ. В Сочи — это всё банально. Здесь нужно задавать вопрос: что вы пережили в Сочи, что вы поняли в Сочи. Поэтому, мне кажется, ни у кого и не получалось с брендингом Сочи: все начинали сразу в лоб, а не просто философски поразмыслить, что же такое Сочи. Вот у тебя сейчас с учётом всех интервью может получиться хорошее техническое задание на брендинг Сочи, которое нельзя администрации отдавать бесплатно. А ассоциации Сочи у меня могут быть нетривиальные сейчас и вряд ли они тебе помогут.

— Но мне всё равно интересно.

— Знаешь, сейчас для меня дача — очень хорошая ассоциация, такая некая террасность. Наверно, городская мастерская, где сочинцы выходят из своей скорлупки и начинают творить, включаться и разговаривать. Или включается сочинская интровертность и они начинают говорить по 40 минут каждый и его не остановишь, потому что накопились переживания, давно ни с кем не делился и даже не знает как.

— Значит, для тебя этот приезд по-другому открыл город?

— Конечно! Потому что до этого мы жили в гостиницах и не выходили за рамки гостиничного сценария. Гостиница накладывает на тебя очень серьёзный отпечаток, потому что если хороший вид из окна, то тебе больше ничего и не нужно. Но это всё равно состояние приезжего. Когда ты хочешь погрузиться в город, то нужны дача, поход в гости к Аннушке, который вскрывает другой пласт Сочи — многонациональный не на словах, а через реальный опыт. И у каждой нации своя культура, своя история, своя вселенная, свои атрибуты. артефакты культуры и дом является местом концентрации идентичности, потому что природа вне дома принадлежит всем, она универсальна. Мне кажется, природа является здесь ключевым городским модератором. Здесь любое дерево своим видом и своею основательностью заставляет людей свои амбиции и резкие мысли согласовывать и со всеми остальными. Поэтому парк в Сочи — больше, чем парк, это место культурного примирения и синтеза. Если только для этого созданы условия. Потому что “Ривьера” в этом плане плохой пример, она пошла по максимизации сервисной функции. С другой стороны есть Дендрарий, такая вещь в себе, который всех примиряет с современным Сочи…

Я бы говорил не про ассоциации, а про смыслы. Базовые смыслы. Во-первых, модель “гость-гость” (хозяином является сама природа, все остальные у неё в гостях). Второй базовый смысл про баланс природной культуры и созданной человеком. Здесь уже находили этот баланс и находят пока в отдельных проектах. Как только этот баланс нарушается, становится плохо и природе, и человеку, он начинает закрываться. Вот почему мы во второй день городской мастерской дошли до другого масштаба — ателье по тюнингу городской среды. Вот это сомасштабно и природе, и городу, и внутренним ощущениям. Третий базовый смысл… Наверно, это рефлексия, как это ни странно. Потому что все, кто сюда приезжают, начинают испытывать много эмоций, которые заставляют их рефлексировать, как-то себя находить и каким-то образом преобразовывать эти эмоции в идеи, смыслы. Рефлексия и синтез. Сочи начинает развиваться, когда все эти переживания перерабатывает в идеи и смыслы. Поэтому хочется, чтобы здесь был сильный университет, мощная художественная жизнь. Сейчас эти эмоции тратятся в новостройки, жадность, индустриальную застройку, а не в более сложные продукты: кино, книга, наука, творческие идеи. И сейчас все эти три смысла не в равновесии, поэтому Сочи сейчас находится в состоянии изменений. Не сервис нужно менять, а культуру понимать по-другому. И баланс нарушен постсоветским периодом, олимпиадой. Баланс не удерживается притоком людей. Мы же на дискуссии говорили, что Сочи начинает развиваться, когда его ограничивают: приезд, прописку, физическое расширение. И в третьих, нет творческой деятельности: я не знаю никаких музыкальных групп или художников, которые вышли бы сейчас за пределы Сочи.

Если вернуться к смыслам, которые родились благодаря дискуссии в рамках Городской мастерской (она была очень полезна в плане города), то в стратегии развития Сочи должно появиться слово “волна”: “мы развиваемся волнами”, “волна такая-то”, “прилив”, “отлив”. То есть система моря должна формировать стратегические этапы.

— И плюс — это тот самый сочинский язык.

— Да, тот самый сочинский язык. Когда стратегия написана сочинским языком, это позволяет принимать её всем остальным. “На пике волны”, “сейчас идёт спад…”, “волна за волной” или “состояние штиля”, а местные люди как волнорезы, все волны через себя пропускают, но на них держится пляж, на них держится Сочи. То есть эти метафоры могут быть мощными.

— Спасибо тебе большое! Было очень интересно.

Послесловие. Институт идентичности

— Десятилетний плотный опыт работы с городами (сначала был Институт Прикладной Урбанистики, потом возникла Сеть Центров Прикладной Урбанистики) показал следующую ситуацию: проблема развития городов не столько в технологиях, а в смыслах. Все технологии ЦПУ позволяют работать с идентичностью, опираться на неё, изучать её, но всё равно являются больше социальными технологиями: как формировать сообщество, как выстраивать коммуникации между сообществами, как избавляться от модели персональных героев и всё тянуть на себе. В рамках этой деятельности у меня не хватает времени заниматься смыслами. Но если помогать городам настраивать картину мира, находить их место в картине мира, работать с идентичностью, со смыслами, с городским мировоззрением, то, возможно, города сами начнут придумывать свои технологии. Потому что в этом случае “как?” — вопрос творческий. “Кто вы?” и “Куда вы?” — вопросы философские. А “Как?” — каждый город может придумать своё ЦПУ или свои технологии в зависимости от ситуации. И у меня сейчас как раз есть желание заниматься смыслами городов. Мне кажется, что Институт идентичности (и вообще всё, что работает со смыслами) должен быть не в сетевом формате, потому что это экспертная работа, когда ты сам являешься инструментом городской рефлексии, неким внешним лаксмусом, внешним флипчатом, на котором за счёт правильных или структурных вопросов начинает отображаться базовые смыслы. То есть через тебя город может увидеть себя, через Институт идентичности. Этот опыт у меня уже есть. Я множество городов пропустил через себя, попытался вытащить базовые смыслы (каким мне этот город показался) с философской позиции, с точки зрения не выгод какого-либо городского субъекта, а мировоззренческой. Мне кажется, что Институт идентичности — это как раз про, во-первых, постсоветское, потому что нужно до конца, переосмыслить советский период и начать изучать постсоветский, переосмыслять и выстраивать причинно-следственные связи, находить объяснения, а во-вторых, это всё-таки про формирование компетенции городских философов, то есть тех, кто просто займётся вскрытием и удержанием локальных смыслов в актуальном состоянии. Сейчас уже есть эти люди или группы людей, те, кто так или иначе работает с идентичностью, но не настроен язык, нет технологии вскрытия или они нуждаются в актуализации и развитии, нет связи между смыслами и деятельностью. Эти группы существуют как в советское время очень герметично и друг с другом не общаются.

— Многие часто задают вопрос: “А зачем нам это надо?”

— Этот вопрос как раз в идентичности и содержится. Чтобы самостоятельно понимать кто вы, согласно внутренним установкам: “да, мы такие”, состояние внутреннего равновесия и самостоятельно строить будущее, целеполагание, картину мира: какие мы будем через 100 или 20 лет, на каких ценностях мы должны туда двигаться, какими принципами руководствоваться. Идентичность как раз и является ключевым ресурсом устойчивого развития городов. Если город нашёл себя в картине мира, в других культурах и увидел свою культуру, свою роль и место в этой культуре и понял, как он там оказался, то ему проще самостоятельно выстраивать свою дальнейшую траекторию развития. Сейчас все города находятся в зависимом состоянии от Москвы или каких-то внешних факторов, никто из них не берёт на себя ответственность за своё будущее. А именно ответственность за своё будущее и лежит в ответах про идентичность: кто мы и какими мы стали. Сегодня мы поговорили про Сочи, стало понятнее, появился внутренний резонанс: да, наверно, Сочи такой. Потому что уровень сложности смыслов, которые были на форуме найдены сходу, и уровень сложности того, что мы вскрыли сегодня и благодаря дискуссии на Городской мастерской, уже качественно отличаются. Но это не совсем про то, чем должно заниматься ЦПУ и для чего оно формировалось. ЦПУ формировалось вокруг трёх городских функций, которые в советское и постсоветское время были дискредитированы или выключены совсем: функция самоанализа, рефлексии того, что происходит; функции инициации и координации проектов (кто-то должен модерировать разные проекты, группы между собой) и функция образования (опыт, который накопили, нужно передавать, тем самым этот опыт структурировать). Были обозначены ресурсы в ЦПУ: идентичность, не делай всё сам, развивайся с упором на местные силы, и это сработало. Сеть плохо или хорошо, но развивается самостоятельно, абсолютно без внешних ресурсов. А Институт идентичности это уже не про сетевую модель, а общую функцию для постсоветского пространства. В каждом городе не нужен Институт идентичности, потому что если есть городское сообщество, то оно нуждается в технологиях, спарринге в дискуссиях с другими городами. Таким образом Институт идентичности должен перемещаться между городами. Может быть встроен в ЦПУ как элемент перемещающийся между узлами и помогающий в каждом узле деконструировать картину мира принося с собой картины мира других городов. Технологии в данном случае вторичны.

— Да, уезжая и изучая другой город, ты понимаешь лучше свой.

— Да, ты понимаешь, но ты не знаешь, что с этим делать дальше. Институт идентичности как раз и будет накапливать и картировать смыслы (и я уже начал это делать на карте городских сообществ), вокруг которых сообщества и будут формироваться. Это уже будет второй этап развития сети, когда в ней появляются сложные узлы. Институт идентичности — это один из этих узлов. Мы будем также перемещаться, потому что в каждом городе есть кто-то, кому это надо, кто готов этим заниматься, кому это не хватает, но деятельность будет несколько другая — больше исследовательско-философская: нужно прожить город и потом из себя выжать это переживание на уровне смыслов. Я хочу оформить сейчас авторскую модель: как и трёхслойная модель города, смыслы также группируются по три, потому что каждый из них связан либо с социальным пространством, либо с физическим пространством, либо культурным пространством, и городская идентичность укладывается в отношения между этими базовыми смыслами.

Источник!