Первую часть лекции можно прочесть здесь!
Культурные коды
Нематериальное пространство города представлено культурными кодами. В нашей стране с ними две проблемы: одна называется «1917 год», вторая — «1992 год». В 1917 году большая часть цепочек прекратила свое существование, возникли абсолютно новые, а в 1992 году советские культурные смыслы прервались, и возникло другое пространство.
Практически ни один субъект системы с ними не работает — может только локальные эксперты, краеведы и философы (если они остались в городе). Администрация фрагментарно работает с цепочками культурных кодов. С ее точки зрения город, находящийся в ее ведении, до революции имел один культурный код, а в советское время в нем просто построили завод.
На фото: Свят Мурунов, эксперт по вопросам развития городов.
Можно посмотреть на примере брендинговых проектов (брендинг — это, по сути, переосмысление, утилизация культурных кодов с какой-то коммуникационной задачей), как наше государство относится к культурным кодам. Например, на логотипе Омской области находится медвежья лапа, на ней стоит церковь, а из церкви вылетает ракета.
Сила культурных кодов воспринимается через эмоции, их задача проста — вдохновлять. Видели ли вы слово «эмоции» в социально-экономической стратегии какого-либо города? Наше государство не любит слова «эмоции», «чувства». Когда мы начинаем говорить про счастье, нам отвечают, что это эзотерика, давайте, мол, говорить о квадратных метрах и километрах дорог. На самом деле слой культурных кодов — это пространство, имеющее большой потенциал.
С культурными кодами у нас все еще хуже, чем с социальными системами. Если вы пойдете в краеведческий музей не в Москве, то ничего толкового с 1992 года там не найдете. В том году государство, отказавшись от идеологии, пустило культурные коды на самотек, и их формированием стала заниматься, например, реклама. Снятие границ, появление интернета привнесли в наше общество множество глобальных культурных кодов — вокруг них формируется бизнес, неформальные городские сообщества.
Наша страна уникальна — до 1917 года у нас был большой пласт локальных культурных цепочек, в которые по-разному встраивались идеи и переопылялись глобальными, ведь мы были встроены в глобальный контекст. Советское время стало периодом изоляции, в нашей стране существовали только советские культурные коды, а с 1992 года опять появилась смесь глобальных и локальных, притом никем не управляемая, не конструируемая и на национальном уровне не переосмысляемая. Это пространство является ресурсом для новой творческой экономики, которой у нас нет. Переосмысление культурных кодов, принципов, по которым они конструируются, и есть топливо для креативного класса и среднего бизнеса.
Досоветский период представлен в городах памятниками, коллекциями музеев, а вот советский очень быстро исчезает. Наш любимый вопрос к директорам краеведческих музеев: «а что, после 1992 года город прекратил свое существование?» Они отвечают, что не знают, что им собирать — самых богатых людей города? Кто построил первый торговый центр? Кто выиграл выборы? Бандитские 90-е? Мы советуем, чтобы они хотя бы сделали выставку «Бандитские 90-е», и увидели, какое огромное количество людей к ним вернется, и даже появятся меценаты. Но у них нет заказчика, и они пьют с горя. Максимум они могут выставлять работы художников, и то из Союза художников, так как этот орган для них представляет хоть какой-то авторитет.
Сила культурных кодов зависит от их длины. Самый длинный наш культурный код — это русский мат. Он проходит все татаро-монгольское иго и продолжается до наших дней, что подтверждает тезис о силе эмоций. Идеи, смыслы развития городского управления, это тоже культурные цепочки. Например, устав среднестатистического города начали писать еще в советское время, и несколько раз изменяли. В этом уставе нет ни городских сообществ, нет ни среднего, ни малого бизнеса, ничего не сказано про культурные коды. Там только описано административное деление, кто за что отвечает, как формируется бюджет и так далее.
Все идеи городского развития, активно обсуждающиеся в нашей стране, представляют собой глобальные коды, начинавшиеся в других городах, других социальных системах. Они пришли к нам несколько искаженными. Есть любимое многими слово «патисипация» — вовлечение жителей населённого пункта в какие-либо процессы. Западные урбанисты очень любят говорить про нее потому, что в формирование какого-либо городского проекта (парк, сквер, жилой комплекс) обязательно вовлекаются жители. Но нужно понимать, что любой житель европейского города является частью одного или нескольких городских сообществ, и только благодаря этому он представляет через себя интересы группы людей.
У нас в стране ни один патисипационный проект не получился потому, что когда вы берете людей с улицы, то они рассказывают вам про плохую власть и ЖКХ, а до проектирования парка там даже не доходит. Мы в московских районах Сокольники и Митино делали правильное вовлечение, привлекая к проектированию парка представителей городских и локальных групп, и только тогда у нас появлялось хотя бы какое-то техническое задание.
Да, результатом патисипации должно быть техническое задание. Вы опрашиваете людей не для того, чтобы они посчитали вам смету, а для того, чтобы получить техзадание, которое уже локальная экспертная группа претворит в концепцию, в рабочую документацию. Но в нашей стране его формируют по-прежнему, когда администрация говорит локальным экспертам о том, что у нее появилась идея что-то построить, и нужно нарисовать техническое задание. Только на этапе концепции, когда уже все утверждено, имеют место публичные слушания, носящие рекомендательный характер. Житель, не имеющий опыта и какого-либо социального взаимодействия, скажет, что проект нового парка, конечно, лучше чем ничего, пусть, мол, строят. Девелоперы вообще боятся самого слова «патисипация», потому, что она требует денег, а потом на выходе может получиться техзадание, сильно отличающееся от первоначального, что приведет к потере прибыли.
Западные технологии, приходящие к нам из европейских городов, не приземляются на нашу реальность, так как у нас совершенно другая социальная ткань, совсем другие взаимоотношения и другие культурные коды. Для европейских урбанистов представляет большой интерес то, как построить у нас городское сообщество с нуля, поскольку в Европе этого делать не надо, там уже все структурировано. Дания была признана самой счастливой страной мира, и при этом 80 процентов датчан состоят хотя бы в семи формальных или неформальных сообществах.
Но с чем же тогда связан кризис европейской культуры? На самом деле, они ждут нас, потому, что мы — держатели большого культурного капитала. Но мы сидим на нем, не переосмысляя его, и не предлагая свои культурные цепочки европейцам для переопыления. Фактически, они уже 50 лет буксуют потому, что нет того, кто бы их как-то переопылил, вдохнул жизнь. Поэтому они нам помогают.
Например, развитием культуры на русском Севере занимается Норвегия, Финляндия, Дания через институцию «Совет министров северных стран» (сейчас, впрочем, их признали иностранными агентами, и они больше ничем не занимаются). Они — единственные, кто пытался сохранить местную культуру, поддерживал художников, фотографов, проводил выставки, помогал библиотекам. Эти страны понимают необходимость культурного обмена, ведь, чтобы дальше двигаться, нужна пересборка культурного пространства всей планеты.
Культурный слой представляет большой интерес, в том числе, и потому, что у каждого города есть свои уникальные цепочки, и развитие городов (например, с точки зрения туризма) может быть обусловлено ими. Скажем, в Якутске якуты восстановили свою древнюю религию ветра. У них в центре духовной культуры «Дом Арчы» я видел якутскую табуретку, история которой уходит глубоко в прошлое. Это отличный предмет для того, чтобы, переосмыслив его, сделать несколько вариантов городской и интерьерной мебели, запустив на основе него промышленный дизайн региона, но работать с этим никто не будет.
