Как начиналось антифашистское сопротивление Ростова-на- Дону Часть 2.
Когда прозвучали первые выстрелы в больнице, Павел уже знал, что будет делать дальше. Он решил действовать, бороться. Пускай в одиночку, но главное не оставлять город врагу. Делать все, чтобы земля горела у него под ногами. И началась война. Подпольная, городская, партизанская. Первым Павел убил квартального старосту. Бывший участковый милиционер их района перешёл на службу к гитлеровцам. Из дома, где жил Павел, староста в первую неделю оккупации увел двух стариков-коммунистов, участников Стачки в 1902 году. Как потом говорили, пожилых рабочих расстреляли в Гестапо. Затем предатель, выбив дверь, за волосы вытащил соседку Павла, еврейку тетю Розу и двух ее маленьких дочерей. Муж тети Розы ученый, преподаватель РГУ ушел добровольцем в Полк Народного Ополчения. Полицай с особым садистским удовольствием издевался над беззащитной женщиной с детьми, бил ногами, рвал одежду, оскорблял, называя еврейскими тараканами. В эту же ночь, Павел, точным ударом ножом в сердце зарезал бывшего участкового, когда тот возвращался пьяный к себе домой из комендатуры. Забрав себе оружие полицая, Павел спрятал его труп в подвале разбитого при бомбеже жилого дома. Следующими - было двое караульных на углу их улицы, а затем и немецкий пост с бронетранспортером.
Убитый в уличном бою оккупант.
После взрыва на старом базаре, немцам стало очевидно – в Ростове работает подпольная группа. И возможно даже не одна. У Павла же, к тому времени, появились еще трое помощников. Один – машинист трамвайного депо и двое сотрудников НКВД из числа тех, с кем он проходил подготовку на специальных курсах. Павел уже тогда сдружился с этими сильными и смелыми парнями. Теперь же они стали настоящим маленьким боевым отрядом. Товарищи полушутя называли Павла «трамвайщиком». Так к нему и приклеилось это прозвище-позывной. Ростов уже знал, город гудел слухами – на улицах «работает» партизанский отряд, подпольная боевая группа. В очереди шептались «убиты двадцать немцев», «порезали на куски атаманов», «сожгли склад боеприпасов», «уничтожают всех полицаев и предателей Родины». Ростовчане увидели, что в их городе появилось активное сопротивление оккупационным властям. Это было важно. Из-за массовых казней и расстрелов в Змиевской балке и Каменоломнях над городом висел страх. Теперь же, появилась надежда, вера в справедливость и в скорую Победу.
Ростовский городской партизанский отряд.
Немцы решили ответить на действия подпольщиков новыми репрессиями. По Ростову прокатилась волна обысков, жестоких зачисток, кровавых облав. Избивая палками, прикладами полицаи уводили ростовчан целыми семьями, домами лишь по подозрению в связи с подпольем. Нашли радиоприемник в квартире – расстрел, печатную машинку – расстрел, гимнастерку красноармейца, даже фотографию человека в форме Красной Армии – расстрел. Гестапо, зондеркоманды, полицаи, казаки кошмарили непокорный город. Конечно, в таких условиях Павел мог бы залечь на дно, затаиться на время, уехать. Но шла война. В тылу врага тоже можно и нужно было сражаться. Эффективные диверсионные действия в тылу противника – залог успеха любой войсковой операции – помнил Павел скупые лаконичные слова преподавателя тактики в спецшколе НКВД. И он с товарищами разработал еще одну дерзкую операцию. Группа Павла решила напасть на склады боеприпасов в Ростовском речном порту. В случае успеха - немцы лишаться тысяч снарядов к различным артиллерийским системам, на какое-то время будет выведен из рабочего состояния порт. И важно, что жители Ростова увидят, что сопротивление врагу продолжается, несмотря на безумный и страшный террор оккупантов.
Казаки участвуют в облаве на подполье.
Дождливой сентябрьской ночью группа «трамвайщика» по заранее подготовленному среди развалин проходу проникла на территорию Ростовского порта. Внешний периметр охраняли словаки. Причем двое, самых ближних к месту прохода отряда Павла, просто спали под навесом, беззаботно бросив оружие, похрапывая на уютном сене. Точные удары финок и горе-часовые остались навсегда лежать в окровавленном сене. Склады с боеприпасами сторожила уже немецкая охрана. С вышки же часовых у складов прикрывал пулеметный расчет, который ярким лучом прожектора шарил по самым темным уголкам портовой территории. Ползком и короткими перебежками бойцы Павла, пользуясь покровительством утреннего речного тумана, подобрались к складам боеприпасов. Часового у первого склада боеприпасов Павел «убрал» лично точным почти хирургическим способом перерезав горло пожилому очкастому немцу. Тот, хрипя, начал валиться на бок. Паша бережно поддержал его, так как звук падающего тела, бряцаньем каски, противогаза и прочего обвеса мог привлечь пулеметчиков на вышке. Внезапно предрассветную тишину порта громом среди ясного неба нарушил выстрел. «Второй часовой стреляет»,- догадался Павел. Боец, который должен был по тихому «положить» охранника второго склада, наступил на битое стекло. До часового было еще метров десять, и немец успел в последний момент спустить курок. Пуля попала в грудь подпольщику, но падая, он сумел ножом ударить часового в горло. А прожектор с башни уже светил в сторону складов. Уже видели пулеметчики и лежащего в крови очкарика – немца и видели, как повалились на землю две темные фигуры у второго склада. Времени возиться со шнуром и тротиловыми шашками у подпольщиков уже не оставалось. И тогда бойцы приняли единственное возможное для выполнения боевой задачи решение. Забросать склады гранатами. От их взрыва загорелся артиллерийский порох, сдетонировали другие боеприпасы….
Каска и очки убитого немца, найденные поисковиками ПО "Миус Фронт".
Павел выжил и выбрался с территории порта каким-то чудом. Уничтожить склады гранатами – было самоубийством. Мощные взрывы не должны были оставить ни Паше, ни его бойцам не единого шанса остаться в живых. Но он выжил. Оглушенного и обожженного Павла подобрали старые рыбаки станицы Гниловской. Седые казаки сразу смекнули, какую «рыбу» они достали из Донской воды. Лежа на лавке под иконами он видел и слышал в полусне как решали казаки его судьбу. «Весь город ищет», «Немцы с ног сбились, награду объявили», «А на Сашку нашего Атаманцева как похож». Атаманцев - это его, Паши фамилия, а Александр – было имя его отца. «Получается, старики знали батю»- начинал свою мысль Паша, пытаясь даже что-то спросить, но головная боль выключала его сознание, и он вновь впадал в тревожный сон. Лишь к исходу третьего дня Павел попросил пить и с трудом сел на лавку. Отдышавшись, он первым делом спросил у хозяина хаты – «Батя, скажи мне кто такой ваш Сашка Атаманцев». Хотя он слышал, как казаки решали его судьбу, намереваясь передать немцам, вопрос, связанный с его фамилией и возможно с его отцом, волновал Павла намного больше. «Так ты, дружок, все слышал о чем мы судачили со станишниками»,- лукаво улыбнувшись ответил хозяин и вышел из хаты. Павел инстинктивно ощупал свои карманы. В брюках, конечно, не было ни его ножа, ни гранаты. Но возле печи в двух шагах стоял топор. И если хозяин приведет полицаев или немцев, Павел решил что будет отбиваться. Но старик вскоре вернулся, приведя с собой своих товарищей – рыбаков, которые вытащили Пашу из воды. Они сели к столу у окна и кивком головы пригласили Павла присоединиться к ним. Пошатываясь, еще не твердо стоя на ногах, он подошел и, присаживаясь, хриплым простуженным голосом повторил свой вопрос – «Саша Атаманцев – кто такой, откуда вы его знаете?» Глаза станичников сверлили Пашино лицо. Казаки, казалось, под микроскопом изучают каждую морщинку его лба, вглядываются в цвет волос, в разрез глаз, линию губ, форму подбородка. Первым нарушил молчание хозяин. «Похож, как две капли воды похож на Санька! Неужели сын?» «По возрасту как раз подходит», - поддержал его другой казак, в старой форменной фуражке, лихо одетой на седую чубатую шевелюру. И все вместе, в один голос рыбаки задали один вопрос – «Батю твоего как зовут?» Павел, заметно волнуясь, ответил - «Александр Фомич», и немного погодя добавил – «только он пропал еще в 24-м, ушел и не вернулся». Казаки переглянулись между собой, а хозяин, закурив самокрутку, начал неторопливо рассказывать Паше историю его отца: « Батя твой из простых казаков, но атаманом был от Бога. В Мировую войну дослужился до Хорунжего, командовал нашей сотней разведчиков. Не раз в тыл ходили к германцу и враг мешок золота обещал в награду за голову твоего бати. Вся грудь в крестах у Александра Фомича была, а он наравне со всеми в атаки ходил и от пуль не прятался. Казаками своими дорожил и поэтому погибших у нас было мало. Любили мы батю твоего. Когда Гражданская началась, мы сразу в степь ушли, в партизаны стало быть. Тогда по станицам латыши с китайцами стали церкви жечь, вот их мы и рубали вместе с батей твоим. Но когда Краснов, атаман наш, на Дон вернулся и германцев с собой привел, то люто осерчал Александр Фомич на власть белых и, попрощавшись с нами, ушел. Оружие оставил, коня своего и пошел жизнь сызнова начинать. Тогда ж он и осел в Ростове, женился на матери твоей, ну и сына стало быть родил. Ну а потом…» - тут старый станичник задумался и глубоко затянулся терпким донским табаком, - «потом пришли за ним чекисты и забрали с собой. Кто-то из наших казаков видел его в подвале ЧК, избитого, со сломанными пальцами. Не смогла ему новая власть простить того, как он комиссаров рубал. Вот и поставили к стенке. Но он так ни кого и не выдал из тех, кто с ним партизанил. Если б выдал, то сейчас не было бы нас здесь. Некому было бы тебя из воды доставать», - грустно улыбнувшись, закончил свой рассказ хозяин.
Казаки нижнего Дона.
Еще три дождливых осенних дня прожил Павел в станице, в доме у старого казака. Он слушал воспоминания о I-й Мировой, рассказы об отце, которого совсем не знал, которого почти и забыл даже, но который теперь вновь стал для него самым близким и дорогим человеком. В памяти станичников Александр, их командир и товарищ, остался смелым, справедливым сильным воином, всегда сражавшийся за правду и за свою землю. Павел не понимал - как, за что такого человека можно было замучить, расстрелять. На четвертый день, на рассвете, он тихо ушел. Ему хотелось, ему очень надо было теперь поговорить с мамой об отце. Павел так много узнал о нем в эти дни. Таким, именно таким он и представлял отца в глубине души, такой портрет папы рисовал сидя на уроках в школе, занимаясь в секции бокса, тренируясь на курсах НКВД. Павел шел пробираясь среди битого кирпича и развалин небольших домиков, которых было так много у Большого базара. То тут, то там попадались ему сгоревшие, обугленные здания и идущие навстречу жители, какие-то осунувшиеся, унылые, невеселые. В какой-то серой, старой, изношенной одежде эти люди были совсем не похожи на тех ростовчан, которых Павел привык видеть на улицах города. Добравшись до своей Богатяновки, подойдя к своему дому, Павел замер. Было видно, что здесь произошло нечто. Что-то нехорошее, трагическое. Окна в большинстве квартир дома были распахнуты настежь или разбиты. Занавески развивались на ветру как белые платки невест на вокзале провожающих своих любимых на войну. Не было слышно никаких звуков. Под окнами в беспорядке валялись какие-то тряпки, газеты, книги, даже детские игрушки. А сам дом, в котором жило около двадцати семей, выглядел сейчас необитаемым. «Что же здесь за горе случилось», - в беспокойстве думал Павел, все не решаясь зайти во внутрь. Проходящая мимо женщина с соседней улицы рассказала, что несколько дней назад жильцов этого и нескольких других соседних домов забрали немцы. Хватали всех и стариков и детей, без разбора заталкивая в большие армейские грузовики. «Их расстреляли за городом из пулеметов. Убили, отомстив за смерть немецких солдат в порту», - рассказала женщина, едва сдерживая слезы. «Мне самой еле-еле удалось вырваться из той облавы. Укусила полицая, который держал меня за волосы. Укусила за руку и бежать»,- всхлипывая, закончила свою историю соседка. Но Павел уже не слушал ее. Мигом поднявшись к себе на второй этаж он, молча стал у выбитых коваными сапогами дверей своей квартиры. Их комнаты, всегда такие уютные, стараниями мамы сверкающие чистотой и совершенным порядком, были перевернуты вверх дном. Было видно, что после того как хозяйку квартиры забрали, отсюда вынесли все мало-мальски ценное – настенные часы, посуду, мамины иконы, одежду. У порога Павел заметил засохшие следы крови. Маму били по лицу, когда силой вытаскивали из дома. Впервые за много лет Павел заплакал. Он чувствовал, что случилось страшное, непоправимое. Чувствовал сердцем, что мамы, единственного самого дорогого, самого близкого на целом свете человека, больше нет. В дальнем углу комнаты он увидел несколько брошенных старых фотографий. Павел бережно подобрал их с пола. Это были фотографии отца и матери. Совсем еще молодые, сразу после свадьбы, смотрели они на Пашу, улыбаясь с выцветшей карточки.
Донской казак с женой.
Павел переоделся в одежду, спрятанную предусмотрительно на чердаке. Оттуда же взял небольшой нож и запасной комплект документов. Выходя, он заметил наклеенную на углу их дома большую немецкую листовку. В ней было написано, что отныне за каждого убитого партизанами немецкого солдата будут расстреляны 100 жителей города. Павел застыл на месте как каменный истукан на степном кургане. Он вновь и вновь перечитывал проклятый немецкий листок. По подлой логике оккупантов получалось, что Павел в порту убил не только немецких солдат, он убил и свою маму и своих соседей, которых знал с детства, убил их семьи. Убил их всех. И кроме того в дальнейшем, если Павел ликвидирует хотя бы одного фашиста, вместе с ним погибнут сто ростовчан стариков, женщин, детишек. До вечера блуждал Павел по улицам города, пытаясь хоть что-то выяснить о судьбе своей мамы и своих товарищей, пошедших с ним к портовым складам немцев. Не один из его группы домой не вернулся. Ему удалось встретиться с девушкой – переводчицей, которая помогала их подпольной группе, работая у немцев в комендатуре. Она подтвердила, что все взятые после взрыва на складах заложники были казнены в Змиевской балке. Девушка лично переводила на немецкий пофамильный список расстрелянных, более 300-т человек. И фамилия Атаманцева в том списке была точно.
Немецкая листовка, которую клеели в Ростове-на-Дону.
Павел, не помня себя, вновь очутился в маминой квартире. Тишина тяжелым безмолвием давила на него. Когда он возвращался и садился пить чай, устроившись у окна, мама всегда делилась с ним событиями прошедшего дня. Рассказывала, как стояла в очередях, делилась городскими слухами, пересказывала разговоры подруг, новости из жизни. За стенкой, тем временем, шумели соседи. Дядя Аркадий играл на гитаре, а тетя Соня, его жена, пела грустные народные песни. И еще она готовила самые вкусные в мире пирожки и на праздники угощала ими детвору и всех соседей. Теперь их не стало. Лежат все в глубоком овраге на окраине Ростова. Быть может, где-то рядом, в соседнем овраге лежит отец Павла, расстрелянный в 1924 по подозрению в контрреволюционной деятельности.
Ростов на Дону. Александр Савеленко.
На рассвете взяв из дома фотографию родителей, бережно завернутую в газетный листок и плотную непромокаемую брезентовую ткань, Павел ушел из города. Он решил идти на Кавказ, к линии фронта. Пройдет ли он сотни километров по немецким тылам? Сможет ли пробиться к своим? Павел об этом не думал. Но он знал, что вести борьбу с оккупантами в городе он больше не может. От этой партизанской войны страдают и несут потери обычные люди, мирные жители, родные и близкие которых сражаются за них на фронте. Их мужья, сыновья надеются вернуться в Ростов и найти живыми свои семьи… И еще, Павел знал, что он будет мстить фашистам. Будет убивать их на фронте до тех пор, пока последний из врагов не покинет его родную Землю.
Каска и очки убитого немца, найденные поисковиками ПО "Миус Фронт".
