Добробабину было непросто вспоминать этот бой, во всех его кровавых подробностях. Вспоминать убитых боевых друзей, с которыми начинал служить еще в Алма-Ате. Мы вышли во двор. Небольшой садик из нескольких фруктовых деревьев. Стены дома из красного кирпича. Было видно, что хозяин любил и этот уютный одноэтажный дом, и маленький сад. Все было чисто, аккуратно, ухожено. Еще тогда мне показалось, что этот мир домашнего покоя, уюта, умиротворения, создан Иваном Евстафьевичем, чтобы отвлечься, избавится от мыслей, воспоминаний о войне, забыть фронтовые кошмары. Позже, бывая часто в гостях у других ветеранов, очутившись на войне сам, я понял, что был прав тогда. Человек, прошедший через ад боев, пытается остаться человеком, создавая вокруг себя маленький уютный мир с красивым садом, домиком из красного кирпича. Он пытается выжить в этом мире, не дать воспоминаниям и военным травмам окончательно уничтожить в нем человека.
Ветеран войны
А тогда мы просто стояли и курили с Иваном Евстафьевичем. Он первым прервал молчание. «Я, вроде, заново родился тогда у разъезда. Меня завалило взрывом. Сверху лежали шпалы, комья земли и мой второй номер. Боец, который держал ленту, лежал на мне, с расколотым большим осколком лицом. Я еле выбрался. Тело затекло и не слушалось. Было такое ощущение, что лежал на дне окопа три дня, не меньше. Весь в крови, своей и чужой, в мозгах, с гудящей головой, глухой от контузии добрался до домика, что стоял неподалеку. Хозяева помогли мне, умыли, накормили. Там, в тепле я понял, что каким- то чудом выжил. Осознал, что живой. Семья очень просила меня идти дальше, к своим. Если немцы найдут здесь красноармейца – убьют всех. Так мне сказала хозяйка. Я знал ее. Железнодорожница, добрая, общительная. До боя несколько раз приходил к ней за кипяточком, пил чай, грелся. Уже уходя, за домом заметил много трупов наших солдат. Окоченевшие, они лежали в беспорядке. Среди них мои друзья, товарищи, политрук роты. Хозяйка с дочерьми, наверно, стаскивали их сюда из окопов, чтобы захоронить…
Погибшие пулеметчики
Несколько дней блуждал по лесам, пробираясь к своим. Ориентировался по звукам артиллерийской канонады. Уже замерзая, в полусне, приполз в какое - то село. Там меня, еле живого и схватили немцы. Сопротивляться им я был не в состоянии. Заперли в сарае. Затем потащили на допрос. Что-то спрашивали два немецких офицера, а я не слышал их и молчал. Начали бить. Было же видно, что я был в бою, сражался, убивал их. Думал, что до смерти забьют. Хотя боли не чувствовал. Терял сознание, приходил в себя от того, что обливали водой, потом вновь выключался. В таком состоянии оказался в лагере для военнопленных в Можайске. Уже там маленько оклемался. Ребята из нашего полка помогли. Тогда же начали планировать побег. Случай представился лишь во время пересылки. Многих из лагеря постоянно куда - то уводили. Настала и наша очередь. Построили и повели на станцию. По дороге с десяток застрелили. Из тех, кто падал и не мог идти. Погрузили в вагоны и повезли на Запад. Вот из вагона то мы и бежали. Выломали доски. Вагон был деревянный, старый. На полном ходу прыгали в снег, ночью. Группа из нескольких беглецов шла ночами. Грелись в сараях, просили еду в крестьянских домах. Хотели найти партизан или пробиться к своим. Но никто не знал, что с Красной Армией, сражается она или нет. Никто не мог толком рассказать, где лагеря партизан. В конце концов, ноги привели меня в родное село, на Харьковщину. Там, в Перекопе, жил мой батя, брат Гриша, сестра. Брата в армию не забрали, он сильно верующий был, в отца. У него я и поселился. Вначале никто меня не узнал. Пришел весь в лохмотьях, грязный, на старика похож, с бородой. Ну а потом, весть о том, что Иван Добробаба вернулся, быстро разнеслась по селу. Все друг друга знают. Вызвали к старосте. Я знал его, неплохой дядька, справку мне выдал. И предложил идти к нему на работу. Не то в Германию на каторгу заберут. Я ему поверил. Тем более, что кому - то надо было следить за порядком в селе и округе. Опять - таки, и люди меня просили: «Иди, Иван, охраняй покой. Ты человек военный, опытный. Помощником всем будешь. А то пришлют еще чужого. Беда будет». Так я и записался в полицию. Изменой это тогда не считал. Думал, как жить дальше, семье помочь, селянам. Охранял железную дорогу, станции, склады. Никого никогда не обидел. От румынов, которые грабить приходили, много домов защитил. От угона в Германию, еще больше спас. Особенно из тех, кто помоложе. Их в Рейх очень быстро забирали. Хотя многие и сами ехали, по большей части девчата. Ну а как стала Красная Армия приближаться к нашим краям, задумался, что делать дальше.
В форме немецкой полиции
В первый раз село освободили в марте 1943-го. Как я радовался тогда. Увидел родную форму, оружие, красное знамя. Но через час, после того как над селом повесили Советский флаг, меня уже бил СМЕРШ. Спрашивали: «Сколько людей замучил, расстрелял, повесил». Я понял, что через день-два самого расстреляют. Но мне тогда повезло. Немцы с танками контратаковали, и Красная Армия оставила наш Перекоп еще быстрее, чем освободила. Причем СМЕРШевцы первые бежали, бросив меня с остальными полицейскими и старостой в подвале. Этот случай стал для меня уроком. Я понял, что для своих- я предатель, изменник Родины. И когда село освободят вновь, меня не помилуют. Поэтому летом 1943-го, когда фронт вновь приблизился к нашим краям, я сел на велосипед, попрощался с родичами и поехал, что называется, куда глаза глядят. Ехал начинать новую жизнь, где меня никто не знает. Очень не хотелось глупой смерти. Не хотелось, чтоб ни за что - не про что СМЕРШ поставил к стенке. Виноватым себя ни в чем не чувствовал. Наоборот, всегда старался помогать людям. С такими мыслями я и поселился в селе под Одессой. Там, в Тарасовке, работал по хозяйству, землю пахал. Мужиков то мало, одни женщины, вокруг всем был нужен, никому не отказывал. Кому крышу подлатать, кому дров нарубить. Так и жил. Весной 1944-го наша армия пришла в Тарасовку и я вновь пошел служить. Освобождать Родину от врага. Сказать честно, соскучился по войне. Чего-то мне все это время не хватало. А когда опять взял в руки винтовку, надел форму – радостно на душе стало, легко. Все проверки я прошел быстро и вскоре уже командовал отделением 297-ой Славяно-Кировоградской дивизии.
Освобождение Румынии
Воевал с румынами. У меня к ним старые счеты были! Еще у себя в Перекопе я видел, как они грабили и издевались над селянами. Били румынов крепко. В перерыве между боями написал письмо брату Даниилу. Он мне ответил. Из его письма я и узнал, что меня записали погибшим еще в 41-ом. И посмертно за тот бой, под Дубосеково, дали Звезду Героя и Орден Ленина. На тот момент у меня уже была «Слава» 3-й степени. Дали за подбитые танки под Яссами. И бой там был таким же жарким, как и под Москвой. Я тогда доложил начальству о том, что награжден посмертно. Попросил вручить мне награды. Я ж не виноват, что не погиб… Смеялся, шутил тогда много. Сколько раз потом жалел, что не был убит тогда, под Дубосеково…»
Послевоенное фото Ивана Добробабина
Уже позднее, работая в архиве Мин. Обороны, я читал, как геройски сражалось отделение Добробабина. Отличились храбростью и стойкостью при форсировании Тисы и Дуная. Брали пленных, трофеи. Одними из первых ворвались в Будапешт. Освобождали узников из концлагерей. С боями прошли Румынию, Венгрию, Чехословакию, Австрию. Добробабин был несколько раз ранен, но всякий раз оставался в строю, отказываясь покидать свою часть. После капитуляции Германии, их дивизию перебросили на войну с Японией. Но пока эшелоны шли через весь континент, а Иван Евстафьевич представлял, как вновь встретится с самураями, страна Восходящего солнца также капитулировала. Добробабин демобилизовался и вернулся в ставший ему родным Киргизский городок Такмак. Отсюда он уходил на войну простым парнем, а возвратился Героем Советского Союза, награжденным орденами и медалями. Удивлению жителей городка не было предела. Еще бы, здесь все считали Добробабина погибшим в бою с немецкими танками под Москвой в ноябре 41-го. Даже памятник герою поставили. А он живой оказался. Конечно, Ивану были рады. Дали квартиру. Помогли с работой. Он стал руководителем завода по производству сахара в соседнем городке Кант. Выступал перед пионерами, встречался с журналистами, которые сильно интересовались подвигами легендарного панфиловца.
Так страна встречала Победителей
Все кончилось в одно мгновение. «За мной пришли ночью»,- с грустной обидой рассказывал Иван Евстафьевич, - «арестовали те люди, которых я считал товарищами, с которыми на праздники сидел за столом. Офицеры местного КГБ. Они забрали все награды, газетные вырезки со статьями обо мне, письма фронтовых друзей, фотографии. Месяц сидел в одиночке в тюрьме. Там случались приступы нестерпимой головной боли. Контузии напомнили о себе. Но не о враче, ни о больнице речи даже не шло. Зато было время подумать. Меня обвиняли в измене Родине. В том, что я добровольно поступил к немцам на службу в полицию. Пытались доказать то, что зверствовал, издевался над односельчанами, принимал участие в арестах, обысках, казнях. Но никто из моих земляков этого не подтвердил! Считал ли я себя сам изменником? Не считал и не считаю! За Родину воевал честно, не жалея себя. От пуль не прятался. И в рукопашные ходил и под танком лежал. А меня судили в 1947-м и дали на полную катушку - 15 лет лагерей, с полной конфискацией моих наград и лишением Звания Героя». На глазах Добробабина блестела слеза обиды. Старый солдат, мужественный, честный, открытый. Доблестно воевавший. Не в обозе или теплом тылу. От начала и до конца на передовой. Не помышлявший о том, чтобы сдаться, перейти к немцам. Его волею судьбы прибило в родное село, которому он стал защитником и помощником. Пусть и в полицейской форме. И волею той же судьбы, оказался герой в самом пекле сибирских лагерей. Среди настоящих предателей. Среди тех, с кем он воевал-власовцев, бендервцев, лесных братьев. Лишь вскользь обмолвился Иван Евстафьевич о том, сколько было за колючей проволокой других осуждённых, таких как он, героев-фронтовиков, невинно осужденных, лишенных всех воинских званий и наград. Благодаря фронтовому братству Добробабин не сгинул в лагерях, а вышел по амнистии к 10-и летию Победы в 1955-м. Вышел и поехал к брату Даниилу, в Донской городок Цимлянск. В этих краях активно шло строительство, возводились новые заводы, города, нужны были рабочие руки. Он приехал сюда, чтобы вновь, в который раз, начать жизнь с чистой страницы. Но на работу таких, как Добробабин не брали и жильем как в Такмаке его тоже никто обеспечивать не собирался. Хорошо был брат, который и устроил Ивана Евстафьевича, по прошествии многих лет, фотографом в местный Дом Быта.
Послевоенный Цимлянск
На Дону всегда жили особые люди. В Цимлянске многие знали историю Ивана Добробабина. Настоящего панфиловца, героя. Люди, фронтовики, скинулись, кто, сколько мог, и помогли ему купить участок земли на окраине Цымлянска, а потом и построить небольшой дом. «Сад сажал сам»,- не без гордости, улыбаясь, рассказывал старый солдат. «Поднял сына, воспитал дочь. Писал в Москву, подавал на реабилитацию. Хотел вернуть отнятые у меня награды, снять судимость. Все без толку…» Иван Евстафьевич задумчиво вздохнул и почти шепотом поделился со мной сокровенной, не дающей ему покоя, мыслью, - «Не вернут, сказали мне ничего. Говорят, что я полицай, а не панфиловец. А панфиловцев и вовсе не было. Это мне следователь и тогда, в 1947-м доказывал, и сейчас в прокуратуре сказали. Не было никаких панфиловцев - это все выдумки журналистов. И награды я незаконно получил… Выходит не было боя нашей 4-й роты. Не было гибели моих друзей. И меня не было», - Добробабин внимательно посмотрев на меня, продолжал, «скоро скажут, что и войну не мы выиграли и все наши подвиги, все наши рассказы о войне - ложь. И не было ничего этого совсем. Вот увидишь, Андрей, когда мы уйдем. Когда уйдут те, кто, по настоящему, воевал, так и будет». Мы еще долго сидели с Иваном Евстафьнвичем в тот день. Общались, пили вино из маленьких стаканчиков, курили. А у меня, где-то глубоко внутри, засели его слова, тогда показавшиеся мне абсурдными, - « Скоро вам скажут, что и войну не мы выиграли и все наши подвиги…все ложь». После нашей встречи я уехал на Кавказ с мыслями о том, что по возвращению обязательно, еще раз, вместе со старым солдатом напишу письмо с просьбой о реабилитации самому Президенту. Но больше мы с ним так и не встретились. Где-то через полгода, в 1996-м, Ивана Евтафьевича не стало. Он так и умер, лишенный всех наград, с клеймом изменника Родины.
Безымянная могила ветерана войны
По прошествии многих лет, с того памятного дня нашей встречи с Добробабиным, я все чаще вспоминаю его слова. Слова о том, что у нас постараются отнять нашу Победу, о том, что подвиги в войне будут оболганы и забыты. Тогда мне в это не верилось, а сейчас…
Памятник Добробабину на аллее Героев в Цимлянске
Сейчас мы боремся за наших ветеранов, за нашу Победу, за нашу героическую Историю. Жители Цымлянска, на свои средства, установили бюст Ивана Евстафьевича на Аллее Героев своего города. А у нас, в Ростове, в колонне Бессмертного полка школьники несли его портрет. Портрет последнего панфиловца, настоящего русского солдата Добробабина. Детская рука прорисовала на его изображении маленькую Золотую звездочку героя.
