«Да не хочу я путешествовать с телом Ленина!»

В Ростов, на малую родину, приехал актер театра (московский «Современник») и кино Влад Ветров. Мы зазвали его в редакцию и спросили, почему мы так ждем выхода фильмов с Камбербетчем, а выхода русских фильмов не ждем.



— Что из нашумевшего и обсуждаемого сериального смотрели с удовольствием? «Фарго», «Во все тяжкие»...
— «Во все тяжкие» — это супер.

— Если каждая креативная единица нашей страны напряжется, мы сможем выдать что-то подобного уровня?
— Конечно, нет. Отдельные креативные единицы такое не сделают. Ну, вы вспомните хотя бы сюжетные виражи «Во все тяжкие»! Нет, это продукт индустрии, не случайность. А у нас два пути — абсолютная случайность, когда все звезды сошлись, или уникальная ситуация супергиперталантливых людей. Нет сценарных школ, нет современных сценарных авторитетов, как было в советском прошлом, а значит, нет ориентиров. Скажем, как драматурга я очень уважаю Николая Коляду, но то, что делает он — это отдельный космос, такое явление — колядовщина. Когда человек выпускает собственного джинна из бутылки. Это грандиозно и уникально, но не универсально, не хрестоматийно.

— Наш удел — отдельные имена, авторы?
— Да, но я вообще не понимаю, что такое авторское кино. Почему там обязательно должен быть надлом, грязь, трагедия и безысходность. Марлен Хуциев — вот это авторское кино: сам сочинил, сам снял. «Весна на Заречной улице», «Два Федора» — это авторские фильмы, оригинальные, светлые и просто крутые, их современный человек может смотреть с удовольствием. Пусть авторское кино будет таким. Не надо поражать, падать ниже плинтуса, ломаться и разбиваться. «Голубой мальчик без ноги отравился газом» — господи, ну почему эти сценарии не остались в перестройке? Нет, что вы! Мне недавно подкинули сценарий: прозектор в морге обнаруживает в своем холодильнике труп Ленина и начинает с ним путешествовать. «Что это, и почему я это читаю?» — спрашиваю у авторов. «Вы в главной роли, кроме вас никого не видим». Польщен. Ужас, конечно, я не хочу путешествовать с Лениным. Надоела чернуха.

— Ну, те же «Во все тяжкие» тоже не про бисероплетение.
— Это черный юмор, а не чернуха. Человек, который делает это кино, выше обстоятельств. И потом зачем снимать «Во все тяжкие»? У нас хороший сериал — это...

— «Любовная любовь»?
— Ну да. Снимают то, что легко сделать и легко продать. Это и для актера возможность обогащения более или менее честного, но моя природа сопротивляется. Я снимался в каком-то страшном сериале, пусть это будет в первый и последний раз. Представьте, 50 съемочных дней, я еле пережил. Чуть не подрался с режиссером, переписывал диалоги, ну просто потому, что так люди не разговаривают. Это была какая-то «аренда» меня. Но ждать десять лет очередного «Адмирала» я тоже не могу. Да, на Западе все лучшие силы — и режиссерские, и актерские — утекают в сериалы. Нет, конечно, вообще нет смысла разговаривать о конкуренции, на этом поле мы в борьбе сегодня не участвуем. Не хватает одержимости и неподдельного интереса к человеку.

— А где участвуем? Русский театр сегодня конкурентоспособен? Здесь нам дают сказать свое слово?
— Абсолютно точно. Руководитель и режиссер вахтанговского театра Римас Туминас, который себя позиционирует как иностранец, он же русский до мозга костей. «Евгений Онегин» вахтанговский — это вообще сегодня какое-то связующее звено с западным миром. Сейчас они как раз на гастролях по США и Великобритании, и в эти сложные времена в этой информационно накаленной обстановке интерес к русскому театру не ослабевает. Или играли мы «Крутой маршрут» — историю про 1937 год. Слушайте, ну они же вообще не понимают, о чем там речь! Казалось бы, зачем им это вообще? Но нет, следят за бегущей строкой, не отрываясь, очереди выстраиваются. Русский театр, как русский балет — это бренд. Запад шел по пути исполнительского мастерства — когда, как задумано, так и воплощено, на 100%. А русская школа — это возможность зазоров, разгильдяйства творческого. Тайна, необязательность и откровенность как откровение, каждый раз новая.

— Есть что-то, что сыграем мы, а они не смогут, и наоборот?
— Они не сыграют так, как мы, междометия, а мы не осилим их уровень исполнительства. Вот мы никогда не сделаем по-настоящему хороший мюзикл, потому что это чистое исполнительство.

— Systema Stanislavskogo — это такой стеб над русскими? Она вообще существует?
— Существует, но она давно уже не русская. Это то, что буквально физически переехало к ним в Голливуд, и теперь это их система, основа того уровня кино, который нам давно не снится. Михаил Чехов, который читал лекции в Голливуде, переделал ее, наполнил своей метафизикой, там мало осталось от Станиславского. Но, тем не менее, система работает. Посмотрите на Мерил Стрип в «Августе» — чума, система работает. Но школа — это не все, конечно, об этом и сам Михаил Чехов говорил: «Вот почему сидит рядом с вами коллега, у которого таланта актерского меньше вашего, но он суперзвезда, а вы нет? — И почему же? — Не судьба!» Все так. Школа — не главное, а знания впрок в нашем деле — это вообще ерунда. Должна быть острая необходимость, которая заставит тебя засесть за книги, начать изучать, наблюдать. Ну что толку говорить человеку: «Нет, ты должен есть суп так: набираешь из кастрюли, потом в тарелку, а оттуда в рот». И вдруг человек начинает есть прямо из кастрюли, а преподаватель: «Так не бывает. Запомните: кастрюля — тарелка — рот. Кастрюля — тарелка — рот». И вот четыре года учат его правилу «кастрюля — тарелка — рот». Ужас. Все, игралку ему отсушили.

— А у современных суперзвезд чего больше — харизмы или мастерства? Вот от кого сейчас с ума сходят? Камбербетч, например.
— Да, здесь все понятно, он великий актер. Из величайших театральных актеров британской школы, которые предельную условность Шекспира могут подать на пяти пальцах. Они всегда здесь были лидерами. Для меня актерство — это в чистом виде самообладание. Вот именно как это слово звучит. Он владеет собой в любых проявлениях. Ну, это вообще от их восприятия себя в жизни, ощущения себя в пространстве. «Мое пространство, моя свобода — моя религия», отсюда абсолютное владение собой. Он не создает смыслов, не порождает откровений. Но того, что он владеет собой и просто существует, вполне достаточно, чтобы на него просто хотелось смотреть.

— Как вы относитесь к отечественным нашумевшим премьерам — фильмам «о современной российской действительности», которые на Западе так охотно отмечают самыми высокими кинематографическими наградами?
— Не знаю. Есть такая неприятная процедура биопсия, когда отщипывают кусок тела с предполагаемыми раковыми клетками для анализа. Эти фильмы — такая биопсия. Взять деревню похуже, снять и поехать это обмыть холодным шампанским в Берлине. Мне этого не понять.

Электронная версия журнала: http://issuu.com/mediayug/docs/web_block_3_2015_nation