- Это Санкт-Петербург? - две девчонки-иностранки определенно нервничали и все смотрели по сторонам. - Это Петербург?..
Так и подмывало ляпнуть классическое: "Это Питер, детка!" Конечно, они ж насмотрелись красивых картинок, начитались восторженных отзывов и, видимо, рассчитывали выгрузиться с чемоданами прямо на Дворцовой.
А тут - миллион оттенков серого.
Балтийский вокзал и набережная Обводного встретили "понаехавших" угрюмыми заводскими пейзажами. Ноябрьский Питер был слегка не в духе, что и продемонстрировал наглядно.
- Да, это Петербург, - приходилось строго придерживаться фактов. - Конечная остановка.
Ну здравствуй, Питер!
Меня не было в городе, который я очень люблю, целых семь лет. Не складывалось, не получалось, хотя был в моей жизни период, когда в Петербург я ездила ежегодно. Время тайм-аута истекло, и вот мы снова встретились.
Города, непокинутые людьми, подобны живым организмам, в них что-то постоянно происходит. Так что же, Питер? Что произошло с тобой за эти семь лет? Ты похорошел? Расцвел еще больше? Или наоборот - подурнел?..
С первого взгляда кажется, что все осталось практически неизменным. Чуть больше стало машин, намного больше стало людей с характерной восточной внешностью и не менее характерным акцентом... Разомлевший в щедрости нескольких солнечных дней, даже начинаешь привыкать к тому, что в толпе тебя постоянно кто-то беспардонно толкает. Хотя, конечно, поначалу в душе возмущаешься: "У нас так не пихаются даже на базаре!" А тут - Невский...
А потом проходят несколько дней, ты перестаешь быть просто туриком, и маршрутка твоя неизменно прибывает на Сенную. Выйдя из нее, ты неизбежно погружаешься в дикий коктейль откровенной азиатчины. Безумство вывесок и загаженная трафаретной рекламой шлюх плитка площади смешиваются здесь с котлетами по-киевски, очками на выносных столах, вареной кукурузой, краденными мобильниками, аудиорекламой содержимого киоска "а ля общепит", цветами, термобельем ни больше ни меньше XXI века, пивом и джинсами, осетинскими пирогами, которые отправят вас в больницу за недорого, лавками интимтоваров с игривыми названиями, распространителями рекламных листовок, кофе на вынос, мгновенными кредитами без особых обязательств, зазывалами в магазины и шавермой. И все это моргает ярким неоном, прокатывается тяжелым катком по мозгам, травмируя психику и разрывая шаблон, кричит, заманивает, не умолкает ни на секунду, вскользь, на ходу, на удачу предлагает с классическим кавказским акцентом "Пляншэт недорага"... Абсолютнейшая дичь в трех шагах от Невского. Что это? Почему это никак и никем не контролируется и не регулируется? Как на одной самодельной вывеске могут уживаться "Джинсы" и ниже - "Пиво"? Как это взаимосвязано?
И все чаще пульсирует внутри обидное разочарование: "Питер, дружище... Ты скверно выглядишь... Ты теряешь свой имперский лоск..." И что-то навсегда перестает быть твоим в этом городе. Он словно становится совершенно чужим тебе.
А он уже не согласен, он уже наваливается на тебя еще одним идеально солнечным днем и разыгрывает все свои безупречные козыри. Безмятежность Дворцовой в рабочий день, игрушечную палитру куполов Спаса, золотящийся шпиль Петропавловки в легкой дымке над Невой, бронзовую мощь коней Клодта... О, эти кони! Я могу рассматривать их часами - столько в них силы, жизни, свободы...
Петербург щедро бросает все это к твоим ногам, и ты уже готов отречься и от обиды, и от разочарования: "Господи, как же это все красиво!.." Он откровенно подкупает тебя, дает взятку, подкидывает наживку, и нет никаких сил и никакого желания ему сопротивляться.
Просто хватаешь фотоаппарат и начинаешь фотографировать то, что даже у тебя уже отснято много раз. Классика. Все знакомая до последней черточки классика. Но, черт возьми, как же сложно удержаться...
А он меняет для тебя свет и, бывает, даже ракурс и лукаво прищуривается: "Ну как там насчет претензий?" И ясно же совершенно, что он играет с тобой в свою игру, где он царь и Бог, и где все происходит только по его правилам, а ты - просто статист на его фоне... Он не дает возможности остановиться, задуматься, прикрикнуть: "Эй, парень, хватит мухлевать!", он уже цепляет колкими крючочками за душу: "Разве дед твой, всю блокаду продержавшийся здесь, со мной, спина к спине, делал это для того, чтобы я однажды перестал быть твоим?.."
Это откровение оглушает, и тогда только ты понимаешь, что остался с Великим городом один на один. И нет ни машин, ни других людей, ни движения, ни дыхания. Только ты и он.
Ты прощаешь ему все его житейские, отточенные на тысячах, доведенные до совершенства беспроигрышные хитрости. Прощаешь убогость и обшарпанность маршруток; толстенный ежедневный слой пыли на сапогах, который притаскиваешь домой словно с просторов Дикого Запада; серебряного единорога, "ускакавшего" с дорогого браслета и навсегда оставшегося жить на берегах Невы... Теперь буду ездить не только к друзьям, но и к единорогу, ставшему здесь вдвойне мифическим существом.
Этому городу можно простить многое. Этому городу можно простить все.
Но только если действительно любишь.
