Православная художница Татьяна Куликова неожиданно для себя стала «последним оплотом обороны» для дома с уникальной историей.
В середине апреля Татьяна Ивановна Куликова, последняя оставшаяся в живых жительница 3-х этажного особняка в Гагаринском переулке, узнала, что ее... продали. Вместе с домом, в котором она прожила три десятка лет, откуда похоронила любимого мужа. Необъявленная война против 70-летней женщины со стороны мошенников, желающих поселиться в самом центре Москвы, продолжается.
В этот дом она вышла замуж. Не девочкой, уже с одним несложившимся браком за плечами и сыном Гришей на руках. И он, дом, крашеный бледно-зеленой краской, свидетель последних столетий московской жизни, стал ее наследством и судьбой. Со всей его историей, тайнами и горем. Она – хранительница дома. Им же и хранимая.
Заколочены двери в квартиры на трех этажах, и только на последнем – свет и запах жилья; ее шаги в ответ на мой звонок – и потом, пока мы пьем чай: чужое шарканье по коридору: пришельцы, «деятели», бандиты... На высоких подоконниках лестничных пролетов – иконы, как обереги от злых людей. Так пока и не сотворившие чуда. Татьяна расставит святые лики на лестничных площадках. Там, где ее ныне покойный муж Сергей Куликов 16-летним мальчишкой отдыхал после каждого подьема, возвращаясь с 12-часовой смены на заводе. В цеху, устроенном бывшем храме Успения на Могильцах он делал в войну снаряды, а возвращаясь домой, обессилев, не мог подняться на три пролета сразу. По этой же лестнице легкой походкой взбегал дед мужа, – тросточка, широкополая шляпа – Иван Бирюков, строитель первого московского водопровода, личность, за эту заслугу известная во всем тогдашнем мире, он же – первый житель современной Рублевки. Шесть детей было у Ивана Бирюкова – Татьяна достает фотографию, на которой на рублевской веранде сидят 5 девочек в облаках белого кружева и один сын. Девочки проживут по сто лет каждая, а мальчика расстреляют молодым.
А пока все живы и детям пора в гимназию, Иван Бирюков покупает для семьи 5-комнатную квартиру в Гагаринском переулке. Его репрессируют, и долгие годы он налаживает водопровод в Кемерово. Вернувшись домой, застает дом полным привидений и новых жильцов. Уплотненным Бирюковым остается 2 комнаты в их прежней квартире. Сюда, к столетней маме, в 1986-ом, приведет Сергей Куликов жену Татьяну, младше его на пару десятилетий, и она влюбится в историю дома раз и навсегда. Чтобы уже после смерти мужа эту историю отстоять...
«Бабку закошмарить»
... Письменный прибор Ивана Бирюкова, дедовская же рейсшина, с помощью которой создавался проект московского водопровода, антикварный стол и истлевшая подшивка газеты «Московский листок» за 1901 год – все, что осталось в квартире от предков. Но советский быт скромной семьи художников, истерзавший старые комнаты, не выхолостил из них духа столетий. Ведь особняк по Гагаринскому 9 дробь 5 был когда-то домом причта местной церкви, стоял по границе Белого города, в гиблых местах: Сережа еще помнил, как в 30-х в переулке всплывали кости – из Спасо-Божедомских катакомб, где находили последний приют странники, беглые люди и прочий темный народ. В этом доме бывал Чайковский – в гостях у критика Кашкина. И в этом доме же жил и мел двор незаметный человек Сергей Бархо, ассириец, отец единственного сына Эдика, жившего с мамой в Пензе. Жившего до поры...
Жильцами уже нашего времени среди прочих оказалась семья Даниила Сухачева, ресторатора, в 80-м заведовавшего общественным питанием на Олимпиаде, а в начале 21 века открывшего на первом этаже дома в Гагаринском ресторан «Гранд-Империал», названный так в честь найденной при ремонте царской монеты и пользовавшийся известностью среди сильных той, лужковской Москвы, включая самого мэра. Жена Сухачева Роза была принята в Кремле, у Путина, входила в список самых заметных дам города. Куликовы и Сухачевы дружили, и исчезновение Розы стало шоком для всех... Приехавший из Пензы сын дворника-асирийца Эдуард Бархо к тому времени уже стал большим человеком и распростер свою длань над домом, крашеным бледно-зеленой краской.
- Он по-честному расселил пару квартир, а дальше – развязал войну против тех, кто не желал уезжать, – рассказывает Татьяна Куликова. – Роза Сухачева два года провела в плену, где ее накачивали психотропными препаратами и заставили подписать бумаги, передающие право на их квартиру Бархо. Ресторан «отжали» обманным путем. Даниил Сухачев умер в собственной машине при странных обстоятельствах, Роза бежала из Москвы. Сына моего мужа от первого брака так охмурили, что он, в надежде поживиться, подал в суд на отца. После смерти старушки из нашей квартиры ее комнату в обход меня Бархо записал на себя... В комнату старушки поселил дагестанцев, которым было дано четкое указание на счет меня: «бабку закошмарить», чтобы я отдала свои комнаты. Дагестанцев выгнали, их место заняли русские мордовороты. – Художница достает фотографии валяющихся на полу в соседней комнате – в бессилии доползти до нар – толстых красных рож, в лужах разлитого красного пойла. – Они следят за мной, фотографируют и снимают на видео, однажды подпустили 50 мышей, в другой раз – мадагаскарских тараканов... Моего мужа к началу этой оккупации уже не было в живых, меня некому было защитить – кроме самого духа этого места...
«Он послал мне тебя»
Почти 20 лет Куликовы прожили в счастье. Познакомились через Татьяниного сына, которого она привела «на просмотр» с папочкой рисунков в художественную школу рядом с Третьяковской к завучу Куликову. «И через Гришины рисунки он понял про нас все. Понял, что мы, москвичи, под духу – деревенского воспитания: все свое детство я провела у бабки на Рязанщине, засыпала под ее молитвенный шепот, когда она стояла под иконами на коленях, такое же воспитание я дала и своему сыну. На его акварелях были деревенские избы, для натюрмортов я ставила ему принадлежности пасечника... И много лет спустя муж мне признался: вы пришли ко мне в школу в понедельник, а все воскресенье я молился в Лавре, чтобы бы Бог послал мне любовь. Он послал мне тебя... »
Они, ошпаренные первым опытом брака, шли друг другу наощупь, осторожно... Их медовый месяц пришелся на перестройку. «И я не знаю, как без Бога мы смогли бы все это пережить». Организовали общину, взялись спасать храм святого Власия по соседству, в котором был концертный зал, отстояв, взялись за обустройство. Все было дорого и дефицитно – стали мастерить своими руками убранство: подсвечники, иконы, хоругви... Маслом, растворенным скипидаром, по искусственной замше Татьяна пишет лик, делает аппликации золотой тесьмы, вышивает; творит она и походные храмы бардового бархата: святые врата – на пуговичках... Ее хоругви есть и у Путина в Огарево, и на подводной лодке «Георгий Победоносец», и у жены Башара Асада Асмы. Тонкая, светлокожая Асма в кружевной кофточке и красных узких брюках принимала делегацию русских женщин, в составе которой была и художница Куликова, в разгар сирийской войны...
– А после мы поехали в монастырь святой Феклы, еще в 1 веке нашей эры вырубленный в скале, в деревне Мааллюля, едва ли не единственном месте на Земле, где еще говорят на древнеарамейском, языке Христа, и келья-грот моя была прямо в пещере, скала нависала над кроватью... Вскоре после нашего отъезда настоятельница матушка Пелагея попала в плен, а монастырь – под обстрелы...
Муж уже не застал, как Татьяна с хоругвями шла крестным ходом по улицам Дамаска, как не единожды приезжала в охваченную войной страну.
– Я привезла Сергея Александровича в больницу – был уже совсем слабый... Позвала отца Евграфа, и тот на исповеди предложил Сереже подстричься в монахи. «Что ты, какой я монах! Я Татьяну люблю... Мы ж на том свете вместе тогда – не будем», – отмахнулся он. После этого – врачи давали месяц – он прожил еще три года. Ходил в лес мне за первыми ландышами, надев по привычке две пары очков: одни свои, другие мои...
Когда-то в институте Сергея послали на практику в Пошехонье, места, которые должны были быть затоплены Рыбинским водохранилищем. И он фотографировал, зарисовывал весь этот крестьянский быт, эту уникальную культуру, тронувшую его до глубины сердца. И всегда мечтал, что жена у него будет – деревенская. Вот я такой и оказалась... – в старообрядческом платке, седая, но с игривыми рыжыми бровями, ореховым огнем глаз, Татьяна сидит под своими хоругвями в комнате эркером, в которой когда-то крестили ее Сережу, а теперь в ней – штаб обороны, и полотнища не колышатся в стоячем воздухе столетий. – И сейчас я думаю, что спасаю этот дом, как он когда-то спасал пошехонскую старину... Ведь не все можно купить на этом свете! Есть вещи, которые не продаются! Как не продается судьба поколений из этого дома, наша любовь и память. – Она целует обручальное кольцо, по прежнему сидящее на пальце правой руки. – Он со мной.
