Обозреватель m24.ru Алексей Байков вспомнил, как появилась идея создания домов подобного типа, а также расскажет о самых известных домах-коммунах Москвы
На прошлой неделе власти сообщили, что завершается реконструкция одного из самых необычных общежитий столицы – Дома-коммуны на улице Орджоникидзе. Обозреватель m24.ru Алексей Байков вспомнил, как появилась идея создания домов подобного типа, а также расскажет о самых известных домах-коммунах Москвы.
Привычный нам жилой стандарт – индивидуальная квартира в многоквартирном доме, в которой одновременно живут максимум два поколения одной семьи, стал всеобщим лишь относительно недавно. С началом индустриальной эпохи, вместе с революцией пара заодно случилась и первая волна урбанизации, а до нее по квартирам жили в основном те, кто приехал в большой город искать счастья, но еще не успел обрасти ни бытом, ни социальным положением. Точно так же все это выглядело в римских мегаполисах: привилегированные слои обитали в особняках – домусах, а плебеи за большие деньги арендовали квартиры в многоэтажных инсулах.
Но на протяжении почти всей сохранившейся в нашей исторической памяти европейской ветви истории нормой являлись как раз различные формы коллективного общежития. В замке или в поместье феодала проживала не только его семья в нескольких поколениях, но и заехавшие погостить на несколько месяцев или лет дальние родственники, а также многочисленная прислуга.
Этот же принцип копировали и богатые крестьянские дома, а до того был еще длинный дом викингов, в котором члены одного рода обитали вместе со своим слугами – треллами. Монастыри, артели, студенческие братства, да и, в конце концов, солдатские и рабочие казармы.
Семейная квартира смогла окончательно утвердиться в своей роли сверкающей хрустальной мечты горожанина только ближе к концу XIX века.
Пришедшие к власти после 1917 года большевики и сочувствовавшая им интеллигенция видели в мещанстве врага ничуть не менее опасного, чем белые и мировой империализм.
Маяковский настойчиво требовал:
Опутали революцию обывательщины нити. Страшнее Врангеля обывательский быт. Скорее головы канарейкам сверните – чтоб коммунизм канарейками не был побит!
Как оказалось, поэт не столько кликушествовал, сколько пророчествовал: коммунизм и в самом деле был побит канарейками, причем буквально через пару лет после его смерти.
Мечта обывателя о твердой руке, которая взяла бы за шкирку и вывела из революционных дебрей, воплотилась в скромном френче и кавказских сапогах. Ну а то, что при этом несколькими миллионами человек удобрили тайгу и Бутовский полигон, – так никто не обещал, что будет легко.
Заодно были помножены на ноль все так раздражавшие обывателя культурные достижения революции: авангард в живописи и архитектуре, футуристы и обэриуты, Мейерхольд со своим непонятным театром. Вместо них повсюду воцарился розовощекий соцреализм и чугунный имперский ампир, а в школы вернулись раздельные классы, гимназическая форма и плата за обучение.
Бытие определяет сознание Обывателя следовало если не уничтожить, то перекроить до основания. Революционная интеллигенция, четко усвоив один из основополагающих принципов марксизма – "бытие определяет сознание", верила в то, что путь к новому обществу и новому человеку для этого общества лежит через переустройство быта. А сильнее всего на образ мыслей человека воздействует именно его жилище, недаром Достоевский в таких подробностях описывал каморку Раскольникова и доносившуюся сквозь ее окошко вонь от петербургских каналов, служивших летом и мусоропроводом, и канализацией.
Впрочем, эта идея была высказана еще до Маркса социалистом-утопистом Шарлем Фурье, имя которого еще недавно красовалось на стоящем в Александровском саду обелиске в честь 300-летия Романовых. В придуманных им гигантских самодостаточных коммунах – фаланстерах – должны были проживать по 1500–1800 человек, объединенных единым родом занятий и общим бытом: "300 семейств поселян, соединившись в ассоциацию, имели бы один прекрасный сарай вместо 300 никуда не годных, одно хорошее заведение для выделки вина, вместо 300 плохих". "Одно хорошее заведение для выделки вина" – это завод.
И когда Маркс, а следом за ним и Ленин говорили о коммунистическом обществе, основанном на рациональных и научно обоснованных началах, они имели в виду то же самое. "Государство – завод", где все институты организованы наподобие цехов, производящих определенного рода продукцию в едином цикле. Никакого другого идеала у людей, на глазах которых железная дорога и пароход убили пространство, а вещи стали изготовлять на конвейере миллионами штук, не было, да и быть не могло.
Попытки организовать фурьеристские коммуны предпринимались неоднократно, но всякий раз проваливались в течение 10–15 лет. Впрочем, одна из них существует и до сих пор – знаменитый парижский "Улей", где держат мастерские и выставляются художники. Богема оказалась более восприимчивой к социальным экспериментам.
Было бы совершенно несправедливым считать, что основателями первых жилищных коммун советской России двигало исключительно желание воплотить теории Фурье в жизнь. Напротив, люди селились вместе (или их селили насильственно) по сугубо практическим соображениям.
Революции и войне сопутствовала разруха, которая не могла не отразиться на коммунальном хозяйстве больших городов. На обслуживание и ремонт канализации, водоснабжения и отопления не хватало ресурсов и рабочих рук. И знаменитые уплотнения времен повальной муниципализации жилья позволяли решить эту проблему путем сокращения обслуживаемых площадей.
Если в шестикомнатную профессорскую квартиру вселить еще четыре пролетарские семьи из дешевых ночлежек и подвалов и туда же направить высвободившийся уголь и дрова, то в этой квартире уже никто не замерзнет, а при случае новые жильцы еще и поделятся с хозяином своим пайком. Может быть, жить вместе и неудобно, но выживать уж точно проще.
Коммуналка "сверху" и "снизу" Организация жилищных коммун стала как раз тем случаем, когда верхи показали пример низам, начав с себя. Самая первая "коммуналка для вождей" была создана еще в Смольном и просуществовала до 1921 года. Когда советское правительство переехало в Москву, такая же появилась и в здании Большого Кремлевского дворца – там обитали Ленин, Троцкий, Рыковы, Сталин и Аллилуева, Свердлов, Цурюпа и Дзержинский. В номерах реквизированных отелей устраивались "Дома Советов" для партийных работников высшего звена и членов их аппарата.
Тем же путем пошла и порядком оголодавшая от социальных потрясений богема. В 1918 году в Петрограде было создано сразу два творческих общежития: Дом литераторов на Бассейной и Дом искусств (ДИСК) в роскошной квартире на верхнем этаже реквизированного особняка банкира Елисеева на углу Невского и набережной Мойки. "В ней было несколько гостиных, несколько дубовых столовых и несколько комфортабельных спален, была белая зала, вся в зеркалах и лепных украшениях; была баня с роскошным предбанником, была буфетная; была кафельная великолепная кухня, словно специально созданная для многолюдных писательских сборищ", – вспоминал Чуковский.
После Гражданской войны в условиях НЭПа и сопутствовавшего ему роста социального расслоения коммуны начали активно создавать уже "снизу". С одной стороны за идеи Фурье хватались комсомольцы и молодые представители интеллигенции, пытавшиеся строить новое общество "здесь и сейчас", видя в общежитии своего рода защиту от наступавшей со всех сторон обывательщины. С другой стороны в коммунальное движение активно включились низшие слои пролетариата, пытаясь хотя бы таким образом избавиться от бедности.
Например, в созданной текстильщицами Иваново-Вознесенска коммуне "Ленинский закал" на 10 проживавших в ней девушек была одна общая миска и общая пара выходных туфель. А проведенное в 1923 году освидетельствование проживавших в коммунах молодых рабочих Петрограда показало, что более трети из них не имели отдельной постели, поэтому приходилось спать по очереди.
Жилищный вопрос все испортил Молодежные издания тех лет активно пропагандировали новый образ жизни: "Пролетарский коллективизм молодежи может привиться только тогда, когда и труд, и жизнь молодежи будут коллективными. Лучшим проводником такого коллективизма могут явиться общежития-коммуны рабочей молодежи. Общая коммунальная столовая, общность условий жизни – вот то, что необходимо прежде всего для воспитания нового человека" ("Северный комсомолец", 1924 год).
…Но жилищный вопрос их испортил.
Во второй половине 20-х этот самый вопрос встал уже в полный рост. Началась индустриализация, а вместе с ней и приток сельского населения в города. Стало не хватать даже коммунального жилья, и люди, как встарь, начали обживать чердаки и подвалы. Возник логичный вопрос: а чем же в таком случае новая рабоче-крестьянская власть отличается от "проклятого царского режима", при котором рабочие точно так же ютились по углам и ночлежкам?
Строили тогда медленно и дорого. Подъемных кранов не было: своих не производили, а импортные надо было закупать за необходимую всем как воздух валюту, так что главным героем любого строительства был мужик с тачкой.
Между тем еще с 1918 года действовали установленные Наркомздравом жилищно-санитарные нормы минимально необходимого человеку пространства: 25–30 кубометров объема или 8 квадратных метров площади. Пока на основании этих норм во время разрухи уплотняли богатые квартиры – все было хорошо, но теперь по ним надо было строить, а с этим было уже сложнее.
В то время в архитектуре практически безраздельно господствовали конструктивисты. Именно им и пришла в голову мысль воплотить заветы Фурье в стекло, бетон и кирпич и таким способом убить двух зайцев одновременно: начать создавать нового человека через новый быт, а заодно существенно удешевить и ускорить строительство.
Где бы мы ни жили: в сталинской трешке, в однокомнатной конуре в Мневниках, в элитном комплексе или в студии – наша квартира всегда будет состоять из четырех блоков. Во-первых, спальное место – там мы отдыхаем, и где-то рядом, как правило, хранится одежда. Во-вторых, досуговое пространство – это наш диван перед телевизором, наша библиотека или место у компьютера. Санитарно-гигиенический узел – туалетная комната и ванна с душевой. И, наконец, кухня – место приготовления и поедания пищи. Что из этого можно исключить в условиях коммуны? Да практически все.
Первым делом выбрасываем пищеблок. Главный феминист страны товарищ Ленин писал: "женщина продолжает оставаться домашней рабыней, … ибо ее давит, душит, отупляет, принижает мелкое домашнее хозяйство, приковывая ее к кухне".
Так что питаться коммунары будут в общих столовых, либо им будут доставлять готовые блюда с фабрики-кухни. Далее можно выбросить примерно половину санузла – мыться жители такого дома должны либо в общей душевой, либо в районных банях и термах. Детская нам в принципе тоже не понадобится – дети будут жить в яслях под присмотром квалифицированных нянечек, по необходимости встречаясь с родителями.
И, наконец, общим можно сделать и пространство досуга – скажем, единую на весь дом библиотеку со столиками для игры в шашки-шахматы и там же праздновать все значимые события в жизни жильцов. На все остальное есть клуб, кинотеатр и парк культуры и отдыха.
Таким образом, от квартиры у нас остается спальня, которую в некоторых проектах называли так же, как комнату в студенческом общежитии, – ячейкой. Зато можно дать каждому человеку куда больше пространства, чем это предусматривает санитарная норма, и сократить количество коммуникаций, подводимых к каждой квартире.
Все эти принципы были зафиксированы в составленном Жилсоюзом "Типовом положении о доме-коммуне" от 1928 года. В нем коммунарам категорически запрещалось перевозить на новую квартиру мебель и утварь из своих старых жилищ. Часть жителей дома должна была продолжать работать по своим прежним специальностям, другая часть – заняться обслуживанием коммуны, то есть готовить пищу, обслуживать библиотеку, организовывать кружки и даже проводить экскурсии.
Семья в таком доме фактически ликвидировалась: спальные ячейки рассчитывались на одновременный "сон, часть отдыха и умственной работы" одного-двух человек, а дети должны были проживать в специальном секторе, связанном со взрослой жилой зоной теплым переходом. Каждый коммунар обязан был пропагандировать свой передовой образ жизни у себя на работе.
Вся власть в коммуне принадлежала домовому совету из 25 человек, объединенных по четырем секциям: детской, санитарно-бытовой, культурно-гигиенической и хозяйственной. Исполнительную власть осуществлял президиум совета из председателя, секретаря и глав секций. Получалась своего рода советская власть в миниатюре – идеальная школа для той самой кухарки, которая должна будет когда-нибудь научиться управлять государством.
Разумеется, воплотить все положение полностью от первого и до последнего пункта не удалось ни одному архитектору. Приходилось идти на уступки мелкобуржуазному сознанию граждан и оставлять в квартирах кухни, ванные и многое другое. Но все же в конце 20-х в Москве началось бурное строительство домов-коммун по конструктивистским проектам, воплощавшим в той или иной степени принципы обобществления быта. Вот наиболее известные из них.
Дом Наркомфина (М. Гинзбург, 1930) – Новинский бульвар, 25, к. 1 Пожалуй, самый известный из московских домов-коммун, причем не только у нас, но и во всем мире. По крайней мере, когда в Москву приезжают студенты европейских и американских архитектурных вузов, их в обязательном порядке ведут туда на экскурсию.
На самом деле Дом Наркомфина не является домом-коммуной в строгом смысле слова – он относится к так называемым коммунальным домам, или же к домам переходного типа, совмещавшим обобществление быта с остатками старого квартирного уюта в классическом его понимании. Несмотря на то что в состав комплекса входил отдельный бытовой корпус со столовой, спортзалом и библиотекой, в части ячеек были сохранены небольшие кухоньки и ванные комнаты. Всего в доме Наркомфина насчитывается 11 различных типов квартир от простых ячеек в стиле студенческой общаги до пентхауса на крыше, построенного для наркома Милютина.
Если попадешь внутрь Дома Наркомфина, разобраться в его планировке удастся далеко не сразу. В нем шесть этажей, соединенных двумя боковыми лестничными пролетами, но между ними почему-то проложены только два сквозных коридора. Разгадка проста: из одного и того же коридора соседние двери вели вверх и вниз, а квартиры были сделаны двухъярусными. При относительно небольшой площади – 33–34 квадратных метра – такая компоновка позволяла обеспечить в два раза большую кубатуру воздуха.
К тому же окна двухъярусных квартир выходили на обе стороны дома, что существенно улучшало проветривание. Тогдашняя медицина полагала, что большинство сердечных и легочных заболеваний возникает от застоя воздуха в жилых помещениях, поэтому открытые настежь окна воспевались и в брошюрках Наркомздрава, и в стихах Маяковского.
Приток свежего воздуха обеспечивали знаменитые сквозные ленточные окна, ставшие визитной карточкой команды Гинзбурга. Такое окно не распахивалось привычным нам способом, а сдвигалось в сторону, а при закрывании прижималось стальным эксцентриком. Благодаря этой конструкции и разработанной архитектором особой схеме окраски помещений вместо использования обоев, все здание изнутри получалось как будто пронизанным солнечным светом насквозь.
Поскольку под домом протекала забранная в трубу река Синичка, жилой корпус для защиты от оползней был приподнят на сваях на 2,5 метра, а заодно таким образом решалась проблема непрестижного первого этажа – его попросту не было. Правда, в середине 30-х из-за острого дефицита жилья там все-таки сделали дополнительные квартиры с частичным заглублением в цоколь.
Еще одной "изюминкой" Дома Наркомфина стало расположение несущих стен не снаружи, а внутри здания. Хотя по-настоящему всю конструкцию держат не они, а каркасная сетка из пронизывающих все здание колонн диаметром 350 мм. Только благодаря им дом до сих пор не развалился, несмотря на то что его лет 80 как не ремонтировали.
К сожалению, очень многое Гинзбургу так и не удалось воплотить. Изначально в состав комплекса должен был входить еще один жилой корпус, здание детского сада, служебный двор с гаражом и прачечной и собственный парк. Все это так и осталось на бумаге, зато уже в 30-х окружающую территорию начали активно застраивать.
Бытовой корпус отдали под типографию. А к концу 30-х годов от коммуны не осталось и следа, и большинство квартир было превращено в самые обычные коммуналки. В наши дни дом находится в аварийном состоянии и практически полностью выселен, хотя в 10 квартирах все еще живут.
Дом архитекторов, он же РКЖСТ "Показательное строительство" (М. Барщ, 1932) – Гоголевский бульвар, 8, стр. 1-2-3 Родной брат Дома Наркомфина. В общей сложности команда Гинзбурга успела построить в Москве четыре дома по этому проекту, из них до наших дней сохранились только два. В дом на Гоголевском должны были вселиться архитекторы и опробовать на себе все плюсы и минусы проживания в доме-коммуне.
Список его жильцов можно читать как энциклопедию по истории советской архитектуры первой половины XX века. В числе прочих в его проектировании принимал участие А. Пастернак – брат поэта, потом получил там квартиру, а Борис Леонидович регулярно наведывался к нему в гости, так что впору мемориальную табличку вешать.
Комплекс архитекторского дома состоял из трех корпусов: семейного, корпуса для малосемейных и одиноких и клуба-столовой. Для того чтобы жильцы ячеек больше общались друг с другом, в доме не было сделано ни одного балкона. Зато вдоль коридоров были устроены прогулочные галереи с ленточными окнами, а крыши жилых корпусов соединялись пешеходным мостиком, который позднее разобрали.
Точно так же, как и Дом Наркомфина, комплекс на Гоголевском относился к переходному типу домов-коммун: в квартирах были сохранены отдельные душевые кабины и крохотные плитки, пригодные разве что для того, чтобы сварить себе кофе. Общие душевые должны были располагаться в небольших комнатушках рядом с лестничными пролетами, но после того как проект изменили и в каждую квартиру вставили полный санузел, эти помещения остались пустовать. Позднее в них заселилась обслуга дома – лифтеры и домработницы. В эти каморки площадью в 3,5 метра с трудом можно было втиснуть кровать, и для того чтобы помыться или посетить "удобства", их обитателям приходилось спускаться или подниматься на следующий пролет.
Дом на Гоголевском сегодня выглядит куда лучше, чем Дом Наркомфина, но из-за ряда варварских реконструкций и перестроек от коммуны в нем не осталось и следа. В начале 50-х годов к дому приделали еще два этажа, уничтожив при этом всю рекреационную зону на крыше. Мост между корпусами разобрали, остекленные лестничные пролеты скрылись под кирпичными горбылями лифтовых шахт. Клуб-столовую оккупировали всевозможные конторы, передав эстафету нынешнему малому бизнесу.
"РЖСКТ "1-е Замоскворецкое объединение" (Г. Вольфензон, С. Айзикович, 1929) – ул. Лестева, 18 Этот дом принято считать самым первым домом-коммуной, построенным в СССР. Главной его изюминкой является расположение в сочетании с планировкой корпусов: дом построен в форме расходящейся буквы П и по линии осевой симметрии ориентирован на стоящую за ним Шуховскую радиобашню, так что его корпуса выглядят как расходящиеся от нее лучи. Две вертикальные линии дома образованы жилыми корпусами на 230 ячеек и отходящими от них флигелями на 40 квартир с обычной планировкой. Перемычку между ними создает бытовой блок с непременным солярием на крыше, спортзалом, клубом, залом для собраний и детским садом. Внутри комплекса располагался глубокий двор-курдонер со спортплощадкой и бассейном-фонтаном, выходивший некогда прямо в зеленую зону Хавско-Шаболовского поселка. Сегодня дом находится в удовлетворительном состоянии, но все помещения бытового корпуса еще в 50-х были отданы под жилье с соответствующей перепланировкой.
Общежитие Института красной профессуры (Д. Осипов, А. Рухлядев, 1932) – Б. Пироговская, 51, к. 2-8 Экспериментировать на общежитиях конструктивистам, как говорится, сам бог велел, поскольку этот тип жилья по определению подразумевает обобществление быта. Дом ИКП замечателен прежде всего своей системой жилых корпусов, в которой четные номера выходят торцами на Большую Пироговскую, а нечетные – на Малую. Все здания соединены на одном уровне единой переходной галереей, благодаря чему комплекс получил в народе прозвище "дом-пила".
На каждом этаже располагалось по 19 жилых секций, уже полностью коммунальных, безо всяких скидок на индивидуализм. Душевые, туалеты и помещения для стирки были полностью обобществлены и вынесены в отдельные комнаты. Причем в мужском туалете было установлено больше раковин, чем в женском, исходя из того, что живущим в доме мужчинам придется подниматься в одно и то же время и идти на занятия. На первом этаже располагался детский сад.
К сожалению, студентам ИКП так и не довелось толком всем этим попользоваться. Как раз к тому моменту, как дом-пила начал заселяться, институт расформировали, а в 1938 году комплекс передали Наркомату обороны под общежитие для Военно-политической академии. С тех пор этот дом висит гирей на шее военного ведомства и постепенно разрушается. Со стороны Малой Пироговской видно, что на некоторых крышах уже выросли небольшие деревца.
Общежитие Текстильного института (И. Николаев, 1930) – 2-й Донской проезд, 8а Пока данная колонка писалась, на m24.ru уже вышла статья, посвященная этой гигантской "жилищной фабрике" на 2 тысячи человек и ее современной реконструкции, так что нет смысла повторяться. К сказанному автором остается добавить разве что одну любопытную техническую деталь: из-за малого объема жилых ячеек, вернее даже не ячеек, а спальных кабин, в их стены и потолки была встроена система принудительного озонирования воздуха, про которую говорится, что была не исключена возможность усыпляющих добавок. Совершенно жуткое устройство, если вдуматься.
Конец эпохи домов-коммун Закат эпохи домов-коммун практически совпал с ее началом. Уже в мае 1930 года вышло постановление ЦК ВКП(б) "О работе по перестройке быта", в котором попытки конструктивистов обобществить все и вся были названы "крайне необоснованными, полуфантастическими, а потому чрезвычайно вредными". Затем по ним катком прошелся XVII съезд, в постановлениях которого коммунам давалась уничижительная характеристика – "уравниловско-мальчишеские упражнения левых головотяпов", на чем все и закончилось.
Некоторые идеи, впрочем, сохранились и легли в основу элитных жилых комплексов для начальства, как, например, придание дому собственной закрытой бытовой инфраструктуры. Так что знаменитый Дом на набережной – это тоже коммуна, просто в VIP-исполнении. Архитекторам порекомендовали вернуться к строительству прежних индивидуальных квартир, а строили по-прежнему медленно и дорого, так что большинству населения вместо коммун пришлось ютиться в коммуналках, где быт был обобществлен по определению. Как пел Высоцкий, "на 38 комнаток всего одна уборная".
Но до конца идея дома-коммуны так и не умерла. К ней попытались вернуться еще один раз, но уже в совершенно иную эпоху и на другом уровне строительства.
ДАС МГУ (Н. Остерман, 1971) – ул. Шверника, 19 Самая известная общага главного университета страны изначально должна была стать вовсе не общежитием, а домом для молодых специалистов. В проекте он так и назывался – Дом нового быта – и решал те же задачи, что и коммуны начала 30-х: освобождение от бытовой рутины и преодоление одиночества человека в большом городе.
Два огромных корпуса, отдаленно напоминающих "книжки" Нового Арбата, предназначались для одиноких и для семейных пар. Между ними была проложена ажурная галерея, заодно совмещавшая функции бытовой секции и общественного пространства. В ней располагалась библиотека, клуб с кинозалом, зимний сад, прачечная, поликлиника, детский сад, столовая, спортзал и даже плавательный бассейн. Все квартиры в доме проектировались с индивидуальным дизайном. Полностью быт в них обобществлен не был – в каждой ячейке была оставлена маленькая кухонька с мойкой и мини-холодильником. При этом на этаже была сделана большая столовая, совмещенная с рабочим пространством на 15–20 человек. Говоря современным языком – коворкинг.
Увы, не получилось. "Левачество" Остермана вовремя заметили, ответственные товарищи дали по шапке кому следует, а Дом нового быта передали МГУ под общежитие и гостиницу. Типовым проектом он так и не стал. Н. Остерман умер в 1969 году, так и не дождавшись завершения своего детища.
Сегодня идеи создателей домов-коммун вовсю эксплуатируются строителями элитного жилья. Не так давно в Сети появилось интервью девушки, безвылазно прожившей почти полгода в жилом комплексе "Город столиц". Читаешь – и узнаешь все знакомые черты проектов 30-х. Только вот обычные люди, для решения проблем которых коммуны и создавались, как и в те времена, остались ни с чем.
