Этот год для приморской системы исполнения наказаний полон знаковых и юбилейных дат. Здесь и 145-летие российского ФСИН, и 85-летие его приморского "филиала". Но в этот раз ИА PrimaMedia решило поговорить с генерал-майором Вадимом Версткиным, вышедшем на днях на пенсию после 22 лет в структуре ФСИН (и семь из них возглавлявшего приморское управление) не про историю (хотя без нее не обошлось), а про нынешних сотрудников и осужденных, а также о том, как общество видит эту закрытую службу.
Интервью с Вадимом Версткиным. ИА PrimaMedia
— Вадим Викторович, вы около четверти века отработали в структуре ГУФСИН. Можно подводить итоги. Вы следили за изменениями, которые происходили в ней? В какую сторону она развивалась? На что делает упор государство в отношении с заключенными?
— Вы правильно сказали, что она именно развивалась. Это не плакатные слова, а реальность.
Я застал переходный период, начало 2000-х, когда наша система выделялась из системы внутренних дел в самостоятельную структуру. Много было вопросов бюрократических: организация инспекторских проверок и контроля, планирования, комплектование личного состава профессионалами. Ведь система исполнения наказаний практически не имела своих учебных заведений. Кадры набирались в основном из МВД, из вооруженных сил, из гражданских институтов.
Многое приходилось тому руководству создавать, создавать и создавать, вносить предложения по поправкам в законодательство, решать финансовые вопросы. Если брать Приморский край, то здания и помещения для учреждений в структуре ГУФСИН были построены в 50−60-е годы. В 90-е годы никто не уделял особого внимания их ремонту, условиям содержания наших подопечных. Были большие перелимиты, стояли трехъярусные кровати и так далее. Система трудоиспользования осужденных тоже менялась. Если сравнить две системы — варианта начала 2000-х с настоящую — это небо и земля.
Конечно, изменились и требования. Они стали не столько жёстче,сколько принципиальней. По всем направлениям — во взаимоотношениях сотрудник-сотрудник, сотрудник-осуждённый и осуждённый-осуждённый.Сейчас у нас активно работают психологи. В определенный промежуток времени проводят соответствующие опросы всех сотрудников, начиная с меня, заканчивая рядовыми специалистами. Регулярно проходят опросы заключенных и людей, содержащихся в СИЗО. Специалисты задают вопросы об условиях содержания, об отношении к ним сотрудников и так далее. Проводится анализ, делаются выводы, следует реакция, все делается для того, чтобы усовершенствовать систему и улучшить условия как для сотрудников, так и для подопечных.
— Вы сказали, что система стала не жёстче, но принципиальней. Можете раскрыть, в чём принципиальность?
— Я имею в виду общее отношение к службе. Появились учебные заведения, образовательные центры, которые готовят настоящих профессионалов. Раньше система была наполнена бывшими военнослужащими, сотрудниками МВД, гражданскими. Люди, порой, не понимали, что такое система исполнения наказаний, каковы ее особенности. Могли допускать оплошности. Им, возможно, делали какие-то поблажки, потому что область специфическая, сложная. Руководители относились с пониманием. Сейчас такого нет — спрос намного выше.
Истории про сотрудников, которые не понимают тонкостей, не владеют предметом, ушли в прошлое. Это уже для нас не актуально.
К сожалению, на Дальнем Востоке сегодня нет ВУЗов, обучающих специалистов ФСИН. Ближайшее высшее учебное заведение ФСИН находится в Кузбассе. В Приморском крае ранее существовал филиал Кузбасского института, и тут готовили полноценных специалистов. Сейчас остался только учебный центр, где проводят первоначальную подготовку.
Дополню, что уровень информатизации стал достаточно высокий. А это подстегивает людей к самообразованию, к самосовершенствованию. Люди настроены на то, чтобы самостоятельно штудировать кодексы, приказы, положения, функциональные обязанности. Это и есть то, что я понимаю под принципиальностью.
— В одном из ваших интервью вы много раз повторяли, что от сотрудника ГУФСИН требуется миролюбие. Можете раскрыть, что под этим подразумевается?
— Может быть, было подобрано не совсем точное слово к тому, что я хотел выразить. Я имел в виду то, что система исполнения наказания, к сожалению, наполнена нашими же согражданами. Это наши люди, жители нашего государства.
Да, они оступились где-то, кто-то очень жестко оступился, кто-то, может, проявил слабость и связался не с той компанией. Не нам это судить, есть следственные и судебные органы для этого. Они определили, что человек должен какое-то время находиться у нас, подвергаться исправлению.Но здесь не должно быть отношения, как к врагу.
Это я вкладывал в понятие "миролюбие". Многие, может быть, могли подумать, что "миролюбие" — это все равно, что по голове гладить. Нет. Это система взаимоотношения сотрудников и нашего гражданского персонала с нашими — я не люблю говорить осужденными или заключенными — с нашими подопечными.
Я уже больше двадцати лет в системе и могу поделиться наблюдением, что большинство из тех людей, которые могут исправиться, исправляются. И совсем не велико число так называемых "профессионалов" криминального мира, рецидивистов, которые в силу каких-то обстоятельств решили реализовать себя именно и только в преступной сфере.
Вадим Версткин. ИА PrimaMedia
— Насколько важно для сотрудников ГУФСИН знать тюремный жаргон?
— К этой теме, как руководитель, я особо не прикасался. И уж точно не старался такие вещи запоминать, использовать в быту. Может быть, его знание необходимо для оперативных сотрудников, для специалистов по воспитательной работе, для узкого круга профессионалов.
И, честно говоря, общаясь и с сотрудниками, и с осужденными в колониях, уже редко слышу то или иное жаргонное словечко. Может быть, они стараются так не говорить при начальстве. Но, по моему мнению, все это уходит в прошлое. Специалисты-"полиглоты" в тюремном сленге уже не так нужны. Нет такой необходимости в этом, как, например, в изучении татуировок осужденных. Плюс к тому, сейчас "благодаря" телевизору и интернету эта лексика не является какой-то тайной и, в целом, понятна без словаря. Просто пользоваться ей не надо.
— А по наколкам есть какие-то новшества, какая-то специфика региональная или еще какая-нибудь?
— Нет, о чем-то оригинальном я давно не слышал. У нас есть специалисты по чтению татуировок осужденных. Мы к этим вещам относимся строго, фиксируем, специалисты проверяют на причастность человека к АУЕ (запрещенной в России экстремисткой организации).
Если человек сознательно делает такие наколки и участвует в этой преступной субкультуре, соответственно, он может получить за это дополнительную уголовную ответственность, добавочный срок. Если же это просто глупость молодости — ну, пусть так и будет. Специалисты разберутся.
— Правда, что по этим татуировкам можно практически прочитать биографию человека?
— Конечно, если он из определенной среды, то такая возможность есть. Но, честно говоря, в последние годыстало заметно, что это исчезающая практика.
Во-первых, у нас в учреждениях ведется жесткая борьба с татуировками, и сотрудники несут серьезную ответственность. Если в учреждении было вскрыто, что там делают татуировки, проводятся масштабные проверки, кто это допустил и почему? Виновные несут неотвратимое наказания.
Конечно, и сами осужденные несут наказание. И, понимая это, они уже не так стремятся прибегать к подобным практикам. Все это влияет на постепенное исчезновение этого процесса.
— Среди преступников есть, скажем, случайные и оступившиеся люди, а есть, что называется, профессионалы, воры в законе, закоренелые бандиты. Как бороться с их влиянием в преступной среде?
— Есть многолетняя практика борьбы с преступными сообществами, которая давно вышла на законодательный уровень. Существует комплексная программа противодействия таким явлениям. Теперь уже уголовно наказуемой является сама принадлежность к преступным, экстремистским группам. Человек, который не стремится исправиться, а который считает себя членом криминального мира, "профессионалом", так называемым "вором в законе", сразу попадает под особый контроль и ограждается от общего коллектива.У нас есть специальное запираемое помещение, где он может находиться согласно закону и обстоятельствам "от звонка до звонка".
К сожалению, не всегда получается полностью оградить таких людей. Они тоже проявляют определенную хитрость, чтобы, даже находясь в полной изоляции, пытаться оказывать влияние в своей среде. Есть и проблема с использованием мобильных телефонов. Да, бывает, они различными способами проникают в учреждения.
Мы проводим профилактические мероприятия. Разъясняем, что этот путь не ведет ни к чему хорошему. Есть специальные передачи, есть телеграм-каналы (18+), где показывают людей оступившихся, которые хотят исправиться. Бывшие наркоманы, представители экстремистских сообществ рассказывают свои истории падения, раскаиваются, демонстрируют людям путь исправления. Во-многом, это работает.
Мы видим, что количество рецидивистов, закоренелых преступников все равно сокращается.
— Какое ваше отношение к ГУЛАГу? Эта та практика, к которой никогда не стоит возвращаться? Или там есть какие-то моменты, которые можно оставить?
— Чтобы знать, что такое ГУЛАГ, надо было жить в это время. Яне жил и не сталкивался с системой исполнения наказания советского времени. Я больше 20 лет служил в вооруженных силах. Это были 80-е и 90-е годы. Поэтому мне в какой-то степени тяжело судить, не видя реально, чем был ГУЛАГ на самом деле.Только по фильмам, по каким-то книгам, художественным произведениям.
Есть различные истории, различные источники, которые говорят, что все было не совсем так, как нам долгое время рассказывали. А нам долго рассказывали ту версию, которая была наиболее выгодна Западу. Там все, что связано с Россией, пытаются обернуть в негатив. Особенно сейчас.
Но эта история была. И это история нашего государства. Никуда от нее не денешься. Многое в нашей стране сделано руками осужденных, системой исполнения наказания.Не хочу ни критиковать, ни оправдывать то время. Но, раз уж вы задали вопрос, если не рассматривать ГУЛАГ только в негативном контексте и пытаться найти в нем что-то полезное для нашего времени, я скажу так — это была, наверно, какая-то отправная точка в становлении системы исполнения наказаний, от которой страна оттолкнулась и дальше развивалась только вверх.
Я бы обратил внимание на трудовую дисциплину того времени. Если план был поставлен, то он выполнялся. Да, может быть, какими-то жесточайшими, ныне неприемлемыми способами, с большими потерями, но мы до сих пор пользуемся постройками тех времен.
Важно, что после всего этого пошло развитие уголовно-исполнительной системы, с пониманием, что это наши граждане, и нельзя их просто так терять. Человек где-то учился, у него были какие-то планы на жизнь. И у государства, которое его учило, воспитывало, были на него какие-то планы. Чтобы он стал профессионалом, чтобы поднимал страну. Поэтому ГУЛАГ, наверное, можно рассматривать хотя бы в качестве опыта, чтобы не делать ошибок в дальнейшем.
В начале нашей беседы я уже говорил, что за 22 года увидел реальный скачок в развитии системы исполнения наказаний. Сейчас много обсуждений американских и европейских тюрем. Там тоже не все гладко, не все хорошо. Там и перелимиты, и условия содержания не высоки, и отношение сотрудников к осужденным не на демократическом уровне. Наверно, самые одобрительные слова я слышал от коллег про систему исполнения наказаний в Швейцарии. Но сами швейцарцы рассказывали, что шли к этому столетиями. Нашей системе наказания условно 145 лет. Но за это время дважды и целиком менялся весь государственный строй. Надо это понимать. У нас еще все впереди.
— Я слышал, что в Америке якобы все тюрьмы частные и работают, можно сказать, по контракту. На ваш взгляд, частная тюрьма — это что-то для России совсем невероятное?
— На данном этапе это для нас совершенно неактуально. Может быть, когда-то такие условия и настанут. Если преступность будет настолько сокращена, что какие-то частные организации позволят себе содержать весь аппарат системы исполнения наказаний.
С другой стороны, этому противостоит сам наш советско-российский менталитет. В понимании людей частные тюрьмы — это история про зарабатывание денег. Если у человека есть финансовые возможности, то он в частной тюрьме будет как сыр в масле кататься. Как Брейвик в Норвегии. Я считаю, что это неправильно. Как минимум, в Российской Федерации на данный момент это неприемлемо.
— Позволю задать достаточно общий вопрос. Как сделать так, чтобы люди, попавшие в колонию, действительно исправлялись, и как можно быстрее, эффективнее?
— Конечно, всегда хочется, чтобы все происходило быстро, чтобы с начала года, с сегодняшнего дня все осужденные исправились, чтобы выходили на волю с чистой совестью, с сознанием, что больше не будут совершать каких-либо правонарушений и преступлений. Но быстро ничего не происходит.
Я думаю, что после развала Советского Союза в какой-то момент была упущена система воспитания. Раньше было понятно — детский сад, школа, октябрята, пионеры, комсомол, партия — все это в сильной степени влияло на становление человека, как члена общества. Сейчас что-то восстанавливается. В любом случае, определяющую роль играет семья.
И сейчас есть перекосы. Какое-то социальное неравенство, социальное недовольство. Человек может быть обижен на что-то, находясь в своей среде. После, попадая к нам, он выливает свой негатив на сотрудников системы исполнения наказаний. Часто люди приходят к нам уже заряженные каким-то отрицательным отношением к жизни, с какими-то своими установками.
Им на самом старте, начиная с карантина, приходиться объяснять — не мы вас пригласили сюда, не мы пришли к вам, а вы — к нам. Есть уголовно-исполнительный Кодекс, Правила внутреннего распорядка и остальные законодательные акты, которые необходимо соблюдать.Поэтому ты должен вести себя так, а не иначе. Если будешь вести иначе, то будешь подвергаться соответствующим наказаниям, а это в дальнейшем будет влиять и на доступ к условно-досрочному освобождению, на характеристики и так далее. Этот момент не всегда прочно утвержден в головах тех, кто к нам поступает. Может быть, им где-то этого не объяснили. Они начинают вести себя согласно своим пониманиям, а не установленным нормам. И только потом, обретая самостоятельный опыт, приходят к осознанию того, где находятся, как себя вести, как исправляться.
Очень не просто сказать, сколько нужно времени человеку, чтобы прийти к этому. Кто-то сразу встает на путь исправления, кому-то нужен год, два, десять лет. Процесс этот в головах проходит с разной скоростью, но он обязательно проходит.
Есть другая ситуацию, что после выхода на свободу на человеке как бы лежит клеймо бывшего осужденного. Его с трудом берут на работу, здесь отказали, там отказали. Я не стремлюсь осуждать тех работодателей, кто так поступает. Возможно, они обожглись на личном опыте. Но бывший осужденный должен иметь сопровождение и после выхода на свободу.
В России, в Приморском крае этот процесс реализуется уже не в теории, а на практике. Благодаря совместной работе с правительством региона у нас есть квоты на рабочие места в организациях для тех, кто осознал свое преступление, отбыл наказание и решил исправиться. Мы отрабатываем этот вопрос с правительством. Сколько будет выходить в этом году? Сколько было в прошлом? Кто трудоустроился, и кто предоставил место для трудоустройства? Какая потребность? Все это держится на контроле. Идет взаимодействие с министерством занятости региона. Не все и не всегда идет гладко, но процесс движется вперед. Все это выливается в систему пробации осужденных, развитию которой сейчас уделяется огромное внимание. Иными словами, когда наш подопечный поступает на работу в организацию, а мы совместно с правительством осуществляем за ним контроль.
Надеюсь, что эта система докажет свою эффективность и в будущем приведет к снижению количества контингента и благотворно повлияет на снижение преступности в целом.
Интервью с Вадимом Версткиным. ИА PrimaMedia
— Труд способен перевоспитать человека? Какие производства есть на базе ГУФСИН в Приморье? Чему учат и на кого чаще всего хотят учиться осужденные? И насколько это востребовано?
— Здесь я бы хотел подчеркнуть. Мы с вами говорили про советскую систему исполнения наказаний. Считаю, что одним из главных ее достоинств, которое необходимо перенести и на нашу практику, являлся государственный заказ. Иными словами, система не искала сама предпринимателей, бизнес, который бы хотел с нами сотрудничать, а уже была выстроена логистика сбыта продукции. Насколько я помню из разговора со своими коллегами, со своими предшественниками, уголовно-исполнительная система в советское время была пятой экономикой страны!
Сейчас, конечно, с госзаказами не все так хорошо. Они есть, но процент не большой. По большей части, мы сами ищем предприятия и предпринимателей. Кто-то к нам идет с охотой, кто-то с неохотой. Но пока уровень трудозанятых в колониях довольно низкий. Мы, к сожалению, не обеспечиваем на 100 процентов работой всех, кто этого желает.
Поэтому на всех совещаниях, во всех своих публичных выступлениях, в телевизионных передачах я всегда обращаюсь к различным структурам — и государственным, и коммерческим, чтобы они почаще посещали наши учреждения, чтобы разговаривали с производственниками, чтобы рассматривали вариант размещения производства в наших учреждениях, чтобы пользовались нашими готовыми производственными мощностями.
Вы знаете, труд — это неотъемлемая часть социальной жизни. Даже когда человек попадает на необитаемый остров, он видит одно свое спасение в постоянном труде, постоянном занятии себя какой-то полезной деятельностью. Наши сотрудники объясняют осужденным, что труд — это благо. Но, по факту, это и так все понимают. Может, он сам по себе не исправляет человека до конца, но в любом случае — облагораживает.
И на базе наших учреждений есть возможность организовать любое производство. Разве что, кроме каких-то высокотехнологичных или имеющих несовместимую с нашей системой специфику.
Конечно, основные виды производства у нас — это швейное, металлопроизводство, деревообработка. Сейчас хорошо пошла переработка пластика.
Если брать образовательную часть, то обучаем широкой линейке профессий. Опять же, через согласование с правительством края. Если нужны условно сантехники, мы можем готовить сантехников, нужны сварщики, готовим сварщиков, а также швей, электромонтеров — список большой.
— Люди, которые служат в ГУСФИН — что это за люди? Какие у них требования, какая психологическая подготовка? В одном из интервью вы сказали, что не приемлете профессионального выгорания. Но как его избежать в этой сложной профессии?
— Перед тем, как идти в нашу систему исполнения наказания, надо, всё-таки, понимать, куда ты идёшь. Готов ли ты? Способен ли? Сейчас, чтобы поступить на службу в УИС, можно пройти обучение в ведомственных ВУЗах ФСИН России, но требуются разнопрофильные специалисты, не обязательно с ведомственным образованием. Конечно, большим плюсом будет, если кандидат имеет опыт службы в военной или правоохранительной структуре. Существует серьезный профессиональный отбор. Все потенциальные сотрудники проходят тестирование. Я уже не говорю о физическом здоровье, о медицинских комиссиях. С людьми работают психологи.
В том, что по прошествии 10-20 лет некоторые сотрудники начинают говорить о профессиональном выгорании, я вижу долю лукавства. Если ты понимаешь, что исчерпал свои силы, то всегда есть право покинуть место или поговорить с руководителем о переводе на другую должность, другое направление деятельности.
Сотрудник, который служит в системе исполнения наказания, в первую очередь работает с людьми — будь то осужденные, арестованные, или сослуживцы, подчиненные и так далее. Мы можем говорить о накоплении усталости. Может, человек работает долго, а его не замечают командиры, руководитель вовремя не пообщался, лишний раз не дал выходной или отпуск. У нас психологи готовы работать с людьми. Есть много рычагов, чтобы выгорания не происходило.
Тут важную роль играют руководители, чтобы их подчиненные чувствовали себя на рабочем месте комфортно. Важно вовремя заметить, поговорить с человеком, что не так и какие есть пути решения. Если мы говорим о профессиональном росте, то у нас сотрудник, допустим, в должности начальника отряда может спокойно за десять лет пройти все ступени от лейтенанта до майора.
Мы замечаем людей способных, талантливых, амбициозных. Если они хотят расти, ни что им в этом не препятствует. Наоборот, отправляем на стажировки, всячески способствуем продвижению по службе. У меня первый заместитель вырос с простого рядового за полтора десятка лет. Таких примеров немало.
— Вы смотрите сериалы про службу исполнения наказаний? Они были особенно модны в нулевые годы. Много ли правды в них? И вообще, как оцениваете художественный портрет сотрудника ГУФСИН, который сейчас дают в массы?
— Про нас делают не так много фильмов. В основном все сериалы создаются про полицию — их очень много. Мы там присутствуем параллельной историей. Допустим, как в тех же "Ментовских войнах" (16+).
Раньше при съемках фильмов работала система консультантов. Профессионалы дают советы, какая должна быть форма одежды, последовательность действий, знаки отличия, какой сленг и так далее. Дело авторов кино — прислушиваться к этим советам. Но, либо система консультантов осталась в прошлом, либо авторы кино и сериалов предпочитают не обращать внимания на эти советы. В любом случае, я стараюсь не смотреть произведения про нас — каждый раз удивляешься непрофессионализму, каждый раз выходит какая-то пародия на нашу работу. Это даже сказкой назвать тяжело. Неправда это все.
— Если бы вы сами были консультантом, на что бы в первую очередь просили бы обратить внимание, что бы подсказали?
— Надо смотреть, что именно будет изображаться, какие службы и прочее. Ведь есть определенные профессиональные секреты, которые не должны раскрываться в фильме. Вот там возможен художественный вымысел.
— А вы смотрели фильм "Побег из Шоушенка" (18+)? Это такое американское переосмысление истории про графа де Монте-Кристо. За какую сторону вы болели?
— Я не смотрел. Даже не знаю, о чем он. Но, если вы сравнили его с "Графом Монте-Кристо", то я, конечно, болел за невинно осужденного. Там, конечно, есть история про его связь с Наполеоном и можно ее интерпретировать по-разному. В зависимости от того, как страна относится к Наполеону. Но история не про это. Мне нравится и книга, и фильм в разных постановках, и французский, и наш. Там многое можно почерпнуть. Человек, который выдержал столько лет, был невинно заключен на острове. Дальше, конечно, сюжет продолжается историей мести, что уже вызывает уже иное отношение к главному герою.
— Вы рассказывали, что с 15 лет носите форму. И практически вся ваша карьера прошла на командующих должностях. Как вы попали в службу ГУФСИН, какие были за и против? И что считаете своим главным достижением за то время, как руководили приморским ГУФСИН?
— Мне было 15 лет, когда я поступил в Суворовское военное училище города Казани. Первые погоны я надел в августе 1978 года. Сначала были суворовские, потом курсантские, потом лейтенантские и далее вся линейка вплоть до генерал-майора. Интересно, что у меня в роду профессиональных военных не было. Оба деда погибли на фронтах, отец и дядьки служили срочную, но не связали свою жизнь с армией. Мне никто не прививал любовь к профессии. Я как-то сам изначально мыслил себя в вооруженных силах Советского Союза. Хотел стать офицером, служить. Так все и пошло.
В Суворовском училище был командиром отделения. У меня в подчинении были мои же товарищи, 8 человек. Далее — в Ленинградском (Санкт-Петербургском) высшем общевойсковом командном училище им. С.М. Кирова — я был заместитель командира взвода, там уже в подчинении было 29 человек.Ну а дальше уже был командиром взвода, и так далее, и так далее. В должности начальника приморского ГУФСИН мой коллектив был — около 5 тысяч сотрудников, и еще несколько десятков тысяч наших подопечных.
Вот и считайте, что я больше сорока лет выполняю функции руководителя, командира. Что мне сказать про мое воздействие на ГУФСИН России по Приморскому краю? Я не помню себя, чтобы хоть раз ехал на службу с плохим настроением. Поверьте, я не лукавлю. Если руководитель прибывает на место с негативом, это может отразиться на коллективе.
Во-вторых, наша служба постоянно развивается, постоянно появляются новые задачи разного плана и порядка. Даже давно забыто старое иногда возвращается к нам в какой-то новой формации. Начальник территориального управления ФСИН решает массу задач, от боевых — у нас есть и спецназ, и служба охраны, — до экономических, производственных, воспитательных, кадровых. К сожалению, существует некомплект. Хотелось бы, чтобы сотрудники нашего ведомства получали заработную плату повыше, чтобы граждане были заинтересованы в нашей службе.
Квартирный вопрос тоже, к сожалению, имеет место быть. Как обеспечить наших сотрудников жильем. Есть очень много задач, которые надо решать, решать и решать. Я работаю не с девяти до восемнадцати, я приезжаю намного раньше. В начале седьмого я уже на месте и после шести вечера день не заканчивается. Просыпается Москва, наше руководство, у которого есть различные задачи. Рабочий день, как правило, заканчивается уже глубокой ночью.
Одной из главных заслуг я считаю то, что ГУФСИН России по Приморскому краю никогда не подводил федеральное руководство. Здесь создал профессиональный коллектив заместителей, начальников подразделений, начальников отделов, служб управления, аппараты в учреждениях, которые не просто работают, а несут службу. Мы не понимаем нашу деятельность, как работу. Для нас это служба. Считаю, что наша система исполнения наказаний в Приморском крае, если не передовик общероссийской системы, то точно не на последнем месте.
— У каждой службы есть свои герои, свои ориентиры. У пограничников — Карацюпа, у летчиков — Кожедуб и Гастелло, и так далее. Когда вы приходили во ФСИН и сейчас — кто для вас такой герой-ориентир, на которого можно и нужно равняться?
— Когда вы заходили в наше основное здание, вы видели с левой стороны Галерею Почета и Славы, с правой — мемориал сотрудникам, погибшим при исполнении служебного долга. Я, еще будучи начальником управления в Тюмени, начал эту работу по увековечиванию памяти отличившихся сотрудников и ветеранов. И в Приморском крае эту работу продолжил.
Вы упомянули героев Советского Союза, совершившие подвиги. Но надо сказать, что система исполнения наказаний действует иначе, и здесь какие-то героические поступки сотрудников — это, скорее, наши недоработки.
Я пришел сюда, в Приморье, при руководителе генерал-лейтенанте внутренней службы Иноземцеве Валерии Степановиче. Для меня он всегда был авторитетом. Я во всем брал с него пример, когда был его помощником и заместителем. Потом, когда он ушел на пенсию, я с ним часто общался, мы регулярно встречались, разговаривали.
Также среди тех, кого я считаю моральным ориентиром, Вячеслав Николаевич Постнов, к сожалению, тоже ушедший в мир иной. Он был моим куратором, Валерий Степанович назначил его, когда я только пришел, за мной наблюдать, помогать и подсказывать. Это два человека, которые я сейчас могу быстро вспомнить. А были и, слава богу, есть еще целая плеяда настоящих профессионалов. Генерал-майор Завадский Анатолий Фридрихович — он был начальником после Иноземцева. Мы с ним хорошо общаемся. Да, он на пенсии, но все равно доступен. Вы знаете, я могу много еще перечислять.
Я считаю, что герои в уголовно-исполнительной системе — это обычные люди, рядовые сотрудники, руководители подразделений и учреждений. Потому что в наше время быть начальником учреждения УИС — это колоссальный и постоянно растущий труд.
