Фото Александра Стерякова
Андрей Орловский. Именно так. Да, очень легко перепутать с другим поэтом – Андреем Орловым, Орлушей. Но если Орлуша – это видавший виды патлатый столичный тусовщик с циничным прищуром (работа в политтехнологиях свежести не прибавляет), то Орловский – 22-летний молодой человек с серьгой в ухе и театрально-нервными движениями.
Орловский в Самаре дал два выступления: в Областной библиотеке была бесплатная лекция «Гениев не существует», а в тайм-кафе «Идея» – презентация книги с характерным названием «Искренность», но это уже за деньги (цена сравнима с билетом на концерт в средний самарский клуб). В новеньком лекционном зале Областной библиотеки человек 30 девушек и человек 5 молодых людей ожидают лекцию. Ни одного знакомого и полузнакомого лица, но по всему видно, что люди пришли неслучайные. Девушки первой студенческой свежести обсуждают завтрашний поэтический вечер в кафе, билеты на него бойко раскупаются у организаторов.
Наконец, сильно волнуясь или играя в волнение, поэт начинает лекцию или моноспектакль, как он сам признается. «Гениев не существует», потому что среди русских писателей, получивших Нобелевскую премию, гениев не было – это основной тезис часовой речи. Орловский выделил три фактора признания, которые способствовали, как ему кажется, моделированию из талантливых людей гениев и, как следствие, нобелевских лауреатов: литературный талант, скандал и поддержание имиджа. Вполне респектабельная идея в духе интуитивной социологии литературы, которая, в общем, никого сейчас не удивляет и полемики уже лет 10 как не вызывает.
Смущение и стыд вызвали, пожалуй, только примеры, приводимые Орловским. Поэт травил более-менее известные байки про писателей, не стесняясь допускать фактические ошибки. Так, Пастернак, оказывается, прославился благодаря скандалу, связанному со звонком Сталина по поводу судьбы Мандельштама. И как следствие – Нобелевская премия (которую, к слову, Пастернаку дали при Хрущеве). Поэт Орловский как будто не знает, что Пастернак получил известность независимо от Сталина и Мандельштама и задолго до этого эпизода, а сам бородатый эпизод со звонком (обросший за это время мифическими виньетками) уж никак нельзя назвать скандалом – так, слухи. Желчный Бунин, по версии Орловского, эмигрировал из России на одном из «философских пароходов»… которые ушли через 2-3 года после реального отъезда Бунина (в 1922-1923 годах). Орловский убежден, что в 1983 году уже была Перестройка (при Андропове!), и Бродский преспокойно мог вернуться на родину на свидание с родителями, но не сделал этого для поддержания имиджа страдальца. Совсем уж очевидные ляпы вызывали справедливое шиканье в рядах, однако поправить обаятельного и напористого лектора так никто и не решился. Тем более, когда, апеллируя к собственному опыту, поэт признался, что присутствовал при коллективном выдумывании книжки «Духless» Сергея Минаева, при создании проекта «Верочка Полозкова» и даже – дословно – «я видел, как делали Владимира Сорокина». Ммм… Сорокин писать начал с конца 1970-х, когда бытие еще не предполагало появления на свет поэта Орловского.
Но, собственно, несмотря на эти ляпы, выступление было обаятельным и приятным, а озвученные трюизмы подавались мило и без претензии. Впрочем, не знаю, что лучше: прилизанный трезвый гламур с лекцией о Бунине на «философском» пароходе или, к примеру, откровенный пьяный угар тольяттинских драматургов пятилетней давности, которые в бытность свою не только не читали лекций, но даже и слушать не хотели – не только о Бунине, но даже и о себе. Доморощенность, сермяжность, искренность.
Фото Александра Стерякова
Кстати, об искренности. Так называется новая книга стихотворений, которую Орловский презентовал в Самаре. Естественный вопрос в коротком интервью:
- Название вашей книги напоминает о поэтическом направлении «новая искренность», о котором было столько разговоров еще несколько лет назад. Есть ли в этом связь?
А. Орловский: Нет. «Искренность» восходит для меня к слову «искра». Я не люблю слово «вдохновение» – оно фонетически слишком мягкое. Если говорить о связи, то я воспринимаю Никонова, Полозкову и Воденникова как своих старших учителей. Но я почти не поддерживаю связи с поэтическим сообществом.
- Близка ли вам поэзия Дины Гатиной?
А. Орловский: Не читал.
- Вы себя позиционируете как «поэта из Одессы», что, конечно, вызывает вопрос о связи с «писателем из Одессы» Исааком Бабелем.
А. Орловский: Нет, я не связываю себя с одесской литературной школой. Скорее уж я считаю себя продолжателем петербургской поэзии. Вторым на ступенях моей литературной эволюции после Бродского для меня стоит Мандельштам.
Уже не про одесскую литературу, а про недавние одесские пожары и все связанное с украинскими событиями, спрашивать в интервью не пришлось, так как еще во время лекции эти вопросы сорвались у слушателей. Орловский признался, что его эти события очень волнуют, поэтому он не может говорить о них отстраненно, а поэт всегда должен описывать с дистанции.
Впрочем, недавно в одном из интервью Орловский все-таки позволил себе недистанцированные слова и в адрес Путина, и в адрес Майдана. Неспешность оценок, и одновременная с этим пылкость суждений, жажда быть одновременно вовне и внутри и храбрость называть вещи своими именами – это в Орловском привлекает и извиняет некоторый дилетантизм и позу. В нем не чувствуется желания занимать ту или иную позицию, потому что она комфортна и удобна. Так и есть – «Искренность», не поспоришь.
мы не имеем права на сон.
мы не имеем права на свет.
мы не имеем права на смех.
после того, что случилось в одессе
второго мая две тысячи четырнадцатого года.
Орловский собирает аудиторию и имеет стабильные несколько тысяч постоянных читателей (судя по подпискам в социальных сетях). Залы на его выступлениях не пустуют. Однако, к сожалению, то, что сейчас называется сетевой поэзией, в большинстве своем выглядит очень по-полозковски или, в лучшем случае, по-воденниковски. Собственно, основная аудитория Полозковой – студентки младших курсов – это и есть читатели Орловского. Выворачивание души с помощью развернутых предметных метафор уже несколько лет, как общее место. И всё-таки то, что эти приемы не приелись и ими так долго можно играть, говорит как раз об удачности художественной находки. Орловского нельзя назвать эпигоном или Воденниковым «для бедных». У него цепляют эмоциональные рифмы, созданные больше для чтения под рваную музыку в клубе, чем для чтения про себя. Образные решения оригинальны и лаконичны. Однако для того, чтобы эти стихи перестали быть стихами в ряду тысяч других сетевых стихов, поэту необходимо сделать большой или маленький, но всё же прорыв в художественном языке, чтобы заговорить на своем, искреннем, но уже новом языке.
"лестницу, поскорей, давай лестницу!.." –
хоть с ума сойти, хоть повеситься.
все равно – свет сверху идет,
снизу темная полоса.
и горячка жжет, вместо пота – мыло.
в душной комнате грохот от черных крыльев:
это ворон садится на мокрый лоб
и закрывает глаза.
все поэты, избавившись тел и страхов,
остаются – в жире библиографий,
в затхлых залах музеев и глупо-добрых
хранительницах ключей
Лиза Тарнаруцкая
:
