— Лариса Дмитриевна, что было определяющим в работе омбудсмена в 2020 году?
— Год был очень непростой: 75 лет со Дня Победы в Великой Отечественной войне, 100-летие нашей республики, 70 – летие Конвенции о защите прав человека и основных свобод, которую чаще называют просто «европейской», год пандемии и в то же время 2020 год — это год изменений на федеральном уровне для всех уполномоченных по правам человека. Изначально институт уполномоченного по правам человека был создан на российском уровне, затем субъекты стали принимать свои законы. И сейчас каждый уполномоченный в своем регионе полностью независим.
Мы очень рады, что появился федеральный закон «Об уполномоченных по правам человека в субъектах Российской Федерации», помогающий унифицировать нашу деятельность. А вслед за этим, в 2020 году уже каждый субъект привел в соответствие свое региональное законодательство. И наши парламентарии тоже приняли осенью 2020 года Закон РК «Об уполномоченном по правам человека в республике Карелия». Но я говорила и продолжаю говорить о том, что мне бы хотелось больших возможностей от этого закона. Например, в Федеральном законе сказано, что уполномоченный по правам человека в субъекте может брать на себя обязанности и по защите прав детей и таким образом сформировать себе рабочий аппарат. У меня сейчас нет аппарата, только два ведущих специалиста на небольшой зарплате, которые должны обладать знанием практически всех отраслей права. Но при создании института Уполномоченного по правам человека в Республике Карелия аппарат был задуман. У первого омбудсмена Карелии — Александра Шмыкова — работали пять человек, они находились в Заксобрании, так как и задумывался он как парламентский институт в помощь совместной работе с депутатами – защитниками народа их избравшего.
— Омбудсмен-женщина — это показатель гендерного равенства, за которое вы всегда боретесь?
— До меня институт Уполномоченного по правам человека в Карелии представляли мужчины: Александр Шмыков и Александр Шарапов. Это люди из силовых структур. Я из другой системы — это, во-первых, а, во-вторых,- я женщина, чем горжусь. Я почти 30 лет работала с женскими правозащитными организациями, занималась гендерными исследованиями. Сейчас отказалась от всех общественных нагрузок, но в качестве государственного правозащитника я тоже решаю похожие вопросы и очень рада, что Татьяна Москалькова, уполномоченный по правам человека в России, впервые обратила столь пристальное внимание на тему прав женщин, предотвращения домашнего насилия и гендерного неравенства.
В Швеции 700 лет назад появился этот институт защиты прав. И, конечно, в патриархальном обществе изначально эту должность занимали исключительно мужчины. Но времена меняются, на эту должность стали приходить женщины и, даже не имея много средств или ресурсов, справляются с большими задачами. Женщины, как доказали ученые, могут сразу одновременно думать двумя полушариями мозга, в отличие от мужчин.
Лариса Бойченко, уполномоченный по правам человека в Карелии. Фото: «Республика» / Лилия Кончакова
Придя на должность уполномоченного, я ставила перед собой большую задачу: миром, законом защищать человека, а не устраивать конфронтации. Пришла, чтобы конфликты минимизировать, чтобы все понимали, что они имеют права и обязанности, для защиты которых необязательно конфликтовать. Я хочу, чтобы люди знали и понимали: если мы живем по закону, то он всегда на нашей стороне, а если наоборот – могут быть сурово, но справедливо наказаны.
— С кем вы работаете? Кто к вам обращается?
— У нас в Карелии в соответствии с региональными законами сегодня три уполномоченных: по правам человека, по правам детей и защите прав предпринимателей. И вы понимаете, кто что-то скажет против детей?! Никто. Если говорить про предпринимателей, то это здравые люди, которые понимают, как правило, что они хотят. А если говорить о моей функции, то у меня: все заключенные, все престарелые, все онкологические и психические больные. И вопросы возникают самые разные: от очередей в поликлиниках до плохих дорог. Иногда мне кажется, люди решили, что уполномоченный, имеет некую волшебную палочку и сможет разрулить все за все министерства и ведомства одновременно.
— Каких обращений больше всего?
— 30% обращений уже несколько лет — это обращения от лиц, которые находятся в пенитенциарной системе. Конечно, у заключенных есть право обращаться во все органы, но и я стараюсь реагировать незамедлительно. Например, я получаю жалобы на условия содержания в местах лишения свободы. Если мы обнаруживаем нарушения, сразу вмешиваемся в эту ситуацию. Вопросы медицины и здравоохранения часто волнуют заключенных: кто-то жалуется на больное сердце, у кого-то плохие зубы. В зону хожу регулярно, со своим удостоверением на личные приемы могу попасть в любое время. Но я не злоупотребляю этим правом. В УФСИН есть офицеры, которые отвечают за права заключенных, у нас хорошие доверительные рабочие отношения, мы подписали соглашение о сотрудничестве.
Однажды на личный прием ко мне пришел мужчина, который четвертовал свою жену, издевался над детьми, и говорит: «Если вы мне сердце не вылечите, я тут у вас умру». Я всегда стараюсь узнать о тех, кто ко мне обращается, чтобы была реальная возможность помочь, но в таких ситуациях хочется ответить: «А где было твое сердце, когда ты издевался над семьей?!». Но у него есть право на медицинское обслуживание, и при необходимости лечение заключенные проходят и в гражданских больницах.
Кроме этого, удавалось решить и пенсионные вопросы. Например, у одного осужденного был неправильно рассчитан трудовой стаж, с чем удалось справиться и получить возмещение.
Вы знаете, иногда получаю просьбы из Москвы, чтобы проверила кровати, на которых спят заключенные, так как были жалобы, что они провисают. Нам кажется, что это ерунда, а для тех кто сидит 10-15 лет, это серьезная проблема.
Вопросы жилья стоят остро. По ветхому жилью и по расселению аварийного фонда много вопросов, и эта проблема во всех регионах, это уже системная проблема.
— А женщины, находящиеся в заключении, обращаются к вам?
— У нас в Карелии нет женских колоний. Но есть женщины, которые преступают закон. И они отбывают наказание в других регионах. Никто за время моей работы не обратился в защиту таких женщин. За мужчин заступаются все: мамы, жены, сестры, дети. За женщин — никто. Общество от них отворачивается, и это не хорошо. Теряются связи с семьей, а женщины потом должны вернуться в наши города.
Колония строгого режима в Надвоицах. Фото: ИА «Республика»/ Максим Смирнов.
Лет 25-30 назад, когда в республике обсуждали возможность строительства женской колонии наши жители выступили против. Власти пошли на встречу гражданам. А сегодня жительницы Карелии отбывают часто срок на Урале, туда ни семья поехать не может, даже посылку отправить очень дорого.
В Красноярске на майском Конгрессе уполномоченных России нам будут показывать образцовое учреждение, где отбывают срок женщины. Такую колонию я посещала в Можайске, там есть свой роддом, и до трех лет ребенок живет с матерью. Но, как сказали, сотрудники УФСИН, после трех лет «малышей выставляют за ворота». И если это южный ребенок, то его встречает команда родственников, если цыганский, то целый табор, а если русский, то его никто не ждет. И тогда сотрудники колонии заранее начинают работу с учреждениями, куда ребенка забирают. А мы знаем, что такое ребенок без родителей и без матери. Так что это тоже очень серьезная проблема, с которой мы сталкиваемся, и которую необходимо решать.
— Поступают ли жалобы из СИЗО?
— Да, жалобы нередко поступают и на стадии следствия, когда подозреваемые в СИЗО находятся. И здесь я часто усматриваю нарушения прав человека. Согласно уголовному кодексу человек может находиться до суда под стражей два месяца. Если проблема с расследованием, то по решению суда можно продлить арест до 6 месяцев. Но у нас часто вроде бы и по закону, и по решению суда продляют арест чуть не до трех лет! И это выходит за рамки «разумного срока». Если нет доказательств, не надо и арестовывать, а если есть — веди в суд. Зачем столько времени держать человека в СИЗО? Поэтому здесь вопросы есть к следователям.
Мы помним, что Алиханов выиграл Европейский суд по защите прав человека. До суда он был под стражей 1 год и 7 месяцев. У меня сейчас есть обращения, где люди до суда почти по 3 года находятся в СИЗО. А ведь по решению Европейского суда, потерпевший получает моральную компенсацию. Я считаю, что это нецелесообразно, это очень большая нагрузка для бюджета. Сейчас есть другие меры пресечения: залог, электронный браслет, домашний арест. И это те вопросы, которыми нам также предстоит заниматься.
— Какие вопросы вам удалось решить за 2020 год?
— Мне как-то звонят из УФСИН Карелии и сообщают, что освобождается человек по решению суда — четвертая стадия онкологии. Его отпускают из тюрьмы с большой суммой денег, и сотрудники обеспокоены тем, что он выйдет за ворота, и его никто не ждет, утеряны все связи. Вот еще из-за этого много вопросов возникает: во время отбывания наказания заключенные теряют все социальные связи с миром и семьей.
Когда у человека четвертая стадия онкологии, мы понимаем, что у него уже очень тяжелое состояние здоровья. И сотрудники УФСИН не обязаны мне звонить, но они это делают. Мы решили эту проблему с помощью наших социальных служб.
И тут же появился еще один человек, он освободился в Коми, ехал домой в Карелию. Тоже четвертая стадия онкологии да еще и с ковидом.
Мы обращаемся во все организации, в том числе и к общественникам. И только вместе согласованно нам удается помогать людям. Из двух примеров, которые я привела, — один мужчина ушел в мир иной, а со вторым еще работаем. И, конечно, хотелось бы, чтобы семья не выбрасывала этих людей на улицу, а поддержала, помогла вернуться в нормальную жизнь или создала условия, чтобы уйти из жизни достойно.
— Как вам удалось сохранить зеленый сквер на Кукковке?
Незаконно спиленные в Петрозаводске деревья. Фото: пресс-служба мэрии Петрозаводска
Лариса Бойченко выступает перед активистами. Фото: «Республика»/Сергей Юдин
— Положительный пример нашей деятельности — нам удалось отстоять сквер на Кукковке, место отдыха жителей района. За три дня все удалось решить, а отложить нельзя было, деревья ведь уже рубили. Меня поддержали и правительство республики, и мэрия города. И важно то, что не просто запретили строительство вышки сотовой связи на месте сквера, а нашли оптимальное решение — перенесли строительство в другое место. Ведь такие вышки нам нужны, но перед строительством надо советоваться с людьми.
— Когда запретили личные приемы в связи с пандемией, как проходила ваша работа?
— Мы начали еще активнее работу через интернет-обращения и телефонные звонки. Очень много было в прошлом году эмоциональных звонков, потому что люди считали, что их право на свободное перемещение было ограничено. Некоторые просто кричали в трубку. И вы знаете, некоторые уполномоченные, мои коллеги в других регионах, в связи с этим взяли на работу психологов. Мы не могли себе этого позволить, поэтому сами стараемся работать, используя и знания психологи.
— Уполномоченного по правам человека можно назвать юридической службой?
— Мы занимаемся разъяснениями законов, прав и обязанностей граждан, рассказываем, куда и когда можно обратиться. Но при этом мы не юридическое бюро, что некоторых разочаровывает. Они не хотят сами, лично идти в суд, чтобы отстаивать свои права. Многие, кто обращаются, считают, что у меня, есть какой-то ресурс, который позволяет быстро решать все проблемы. Увы, это не так.
— Как вам удается наладить диалог с силовыми структурами?
— В соответствие с законом силовые структуры должны работать и проявлять открытость и со СМИ, и тем более с уполномоченным. Но с этим есть проблемы у нас в Карелии, например, с МВД. Лично мне пришлось обращаться даже в прокуратуру, поскольку меня не хотели пускать в ИВС (изолятор временного содержания), после ареста туда помещают человека. Закон говорит о том, что я имею право инициировать проверку и понять: в связи с чем его туда поместили и как его поместили, не нарушили ли его права.
Фото: «Республика»/Максим Алиев
Сотрудники МВД трактовали закон об уполномоченных по-своему: если бы задержанный пожаловался мне, то тогда я могу его прийти навестить. Но это не так. Я могу посещать такие учреждения в любое время и без всяких жалоб. Несколько месяцев мне отказывали, но потом мне все-таки удалось посетить ИВС. Там, конечно, чистота и красота, как будто ремонт успели сделать. И там были лица без определенного места жительства, поэтому им все нравилось. Там нарушений прав человека не было обнаружено.
Что касается Следственного комитета Карелии, то с этим органом мы находимся в стадии подписании соглашения о сотрудничестве уже второй год. С МВД Карелии, кстати, мы также еще не подписали соглашение. Поэтому бывает сложно работать.
А вот с главой Карелии у нас сложились очень хорошие рабочие отношения. Он как гарант Конституции в республике всегда в курсе всех дел, знает, что происходит и с чем и с кем я работаю.
— К вам сложно попасть на личный прием?
— Прийти на прием, конечно, можно. Мы максимально открыты. Недавно во время доклада в Заксобрании я объявила, что если кто-то не смог прийти ко мне на личный прием, но хочет встретиться, то я всячески выступаю за открытость. Я объявила, что следующий день я всех жду. Вы думаете, кто-нибудь пришел?! Никто. Иногда мне кажется, чем больше открытость демонстрируешь, тем меньше обращений. Я всем отвечу, всех приму и постараюсь помочь.
Лариса Бойченко, Уполномоченный по правам человека в Карелии. Фото: «Республика» / Лилия Кончакова
