Игорю Бутману удалось организовать большой Международный джазовый фестиваль в Петербурге, куда он умудрился пригласить даже американских артистов. Он пройдет в городе в 22 по 28 июля на шести площадках, четыре из которых — бесплатные. «Фонтанка» поговорила с Игорем Бутманом о джазовой традиции в России и в Петербурге.
Фото: Мария Лукина/Коммерсантъ
Поделиться
— Вы позиционируете себя популяризатором джаза, тем не менее на канале Грибоедова вместо либерального джазового клуба «Дом 7», где был бесплатный вход, появляется заведение имени Вас. Как так получилось?
— «Дом 7» был замечательным симпатичным клубом, куда я и сам иногда приходил послушать музыку и поиграть в настольный теннис. Но я бы не назвал его либеральным — просто недорогой, ничего такого особого там не было: музыканты играли за три копейки. Не могу сказать, что там было то, о чем стоило мечтать городу с такими джазовыми традициями.
У предыдущих хозяев была льготная аренда, срок которой закончился. А мы платим стопроцентную аренду без каких-либо льгот или преференций.
— А почему ее нет — при вашем-то статусе?
— А потому что у нас коммерческое предприятие — мы так и договаривались. Мы не хотим льгот — мы же не благотворительный музыкальный культурный центр по интересам. У нас ресторан и джазовый клуб, куда люди приходят, купив билеты, чтобы заказать еду и напитки, послушать музыку. Происходит это как в клубах любой другой страны мира: в Ronnie Scott's Jazz Club в Лондоне, Sunset в Париже — все, как надо.
Мы вложили свои деньги, никто не давал нам финансов: встречались с КГИОП, поскольку это здание историческое, знакомились с соседями, делали так, чтобы музыку не было слышно наверху, переделывали коммуникации — делали все на свои деньги с моим деловым партнером.
— А партнёр от музыки или от бизнеса?
— От бизнеса: это мой друг Валерий Исаев, у него есть свои рестораны, а я в них ничего не понимаю и без него не стал бы это делать. Плюс, он живет здесь.
— Какое место в джазовом ландшафте города занимает ваш клуб? Есть же еще самый старый джазовый клуб в городе JFC, «48 стульев», Филармония джазовой музыки…
— В нашем городе очень любят музыку, однако, к сожалению, Филармонии джазовой музыки явно не хватает для обеспечения петербуржцев высоким искусством джаза.
JFC — небольшой клуб с ограничениями по времени работы. Очень красивый и уютный джазовый клуб, но в нём нет кухни. «Стулья» — это всё-таки, в первую очередь, ресторан, где джазовая музыка является фоном, и я не уверен, что музыканты могут там прилично заработать.
Возвращаясь к Филармонии Давида Семёновича — это скорее не джаз-клуб, а всё-таки концертный зал со столиками. Филармония джазовой музыки финансируется государством, возможно, поэтому там гуманные цены на билеты. А мы ориентируемся на лучшие коммерческие джазовые клубы мира и в тоже время приглашаем артистов из смежных жанров — нам нужно продавать билеты и блюда из нашего меню.
После основного сета наших хедлайнеров со вторника по субботу у нас проходят ночные концерты в формате after hours с бесплатным входом. Иногда на этих концертах случаются джем-сейшены — мы стараемся, чтобы они были не просто беспорядочными шатаниями музыкантов, а чтобы это была полноценная программа. Так что у нас клуб не менее либеральный, чем другие — просто уровень выше.
И инструменты лучше: в «Доме 7» стояло старое пианино и немыслимая барабанная установка. Что это такое?! Мы поставили отличный свет, самое современное музыкальное оборудование и сделали джазовый клуб мирового уровня, который необходим такому городу, как Санкт-Петербург.
— Насколько вы включены в работу клуба?
— Я включён достаточно серьёзно, потому что все важные оперативные решения принимаются при моём участии.
— Тем не менее вас не было на дне рождении Igor Butman Jazz club, который вообще-то носит ваше имя…
— Самое главное, чтобы клуб работал. Имя клуба уже стало брендом, он зародился в 2007 году в Москве, когда закрылся Le Club и мы переехали в Уланский переулок, где запустили Клуб Игоря Бутмана. Потом мы вернулись в Театр на Таганке с этим же названием.
Важно не мое присутствие, а имя как бренд. Этим именем я отвечаю за всё, что происходит в моих клубах. Также я создал и возглавляю Академию джаза Игоря Бутмана и включен во все процессы.
Игорь Бутман не обязан быть в клубе каждый день. Главное, что мы даем людям хороший джаз, а артистам — возможность выступать. Даже я благодаря клубу открываю для себя новых артистов — например, Билли Новика.
— Очень новый…
— Я его, конечно, видел, но не всегда удавалось вслушаться. Но когда увидел какое количество зрителей приходит на концерты Билли Новика в нашем клубе, это, конечно, заставило меня обратить внимание на этого артиста — замечательный парень, очень интеллигентный, у него и самого в Москве и Санкт-Петербурге свои джазовые клубы.
Открыл для себя Варвару Убель — даже не было места меня посадить на ее выступлении. Представьте: Игорю Бутману не могут найти столик в Клубе Игоря Бутмана.
Заново открыл для себя актёра и джазового вокалиста Игоря Скляра… Видел и слышал его только в фильме «Мы из джаза» и знал его голос по песне «На недельку до второго».
— Сами вы, на удивление, тоже редко играете в своем клубе.
— Знаменитый саксофонист Ронни Скотт тоже в своем клубе в Лондоне играл не часто.
— Алексей Семенович Козлов, основатель «Арсенала», при этом каждую пятницу играет у себя в Москве.
— Это хорошо, но Алексей Семенович больше нигде не играет и не ездит — ему много лет.
У меня, наоборот, очень насыщенная гастрольная жизнь — мне сложно разрываться между всеми площадками и своими клубами.
— Джаз в Советском Союзе, по Аксенову, был музыкой андеграунда и противостояния, да и Голощекин столкнулся с историческим моментом разгибания саксофона. Как через призму джаза выглядели ваши отношения с государством?
— Я никогда не был диссидентом в прямом смысле этого слова, но, например, читал книги правозащитника Владимира Буковского. Не совсем верил, что можно построить социализм, особенно с тем контингентом, что был у власти. Мне не нравилось отсутствие свободы передвижения внутри страны — поясню: музыкант с ленинградской пропиской не мог работать в московском ансамбле. Кстати, из-за отсутствия московской прописки я был уволен из Оркестра Лундстрема. Поэтому я искал пути возможного отъезда за рубеж для развития мировой карьеры.
Саксофонист Алексей Зубов, женившись на американке, был практически моим кумиром: он мог приезжать в Союз, рассказывать истории о встречах с великими джазовыми музыкантами, путешествовать по всему миру, сохранив советское гражданство. Выбор между возможностью гастролировать по всему миру и эмиграцией — вот, что меня угнетало. С ансамблем «Аллегро» я поехал в ГДР, а вот в Югославию уже ансамбль поехал без меня.
— Где в ваше время в Петербурге были «джазовые точки»?
— Начнём с джазового образования — первое джазовое отделение открылось в училище имени Римского-Корсакова, затем оно переехало в училище имени Мусоргского.
Одним из главных мест на джазовой карте Ленинграда был Дворец культуры имени Кирова, где располагался джаз-клуб «Квадрат». Я впервые там оказался в 16 лет — пришёл и сказал, что у меня есть свой ансамбль, договорился о выступлении, и уже скоро в «Квадрате» прошёл первый концерт моего квинтета.
Одной из джазовой точек была и моя квартира в Веселом поселке, ведь у меня было пианино и барабанная установка моего брата Олега — ко мне часто приезжали российские и зарубежные джазмены слушать музыку, играть джемы и хорошо проводить время.
— Дало ли вашей организаторской деятельности толчок выступление перед Биллом Клинтоном и Борисом Ельциным в мае 1995-го?
— В 1992 году Вартан Тоноян уже делал фестиваль «Москва — Нью-Йорк — Рим», но до Рима мы так и не добрались.
Зарубежных музыкантов я впервые привез в Россию в 1994 году, получив поддержку от друзей-финансистов, которые ни с того ни с сего стали большими бизнесменами, а до этого просто приходили в «Синюю птицу». А в 1996 году я сделал «Независимый джаз-фестиваль»: приехали братья Джонсоны, я соединил американцев с нашими, договорился с ЦДХ, во второй раз все уже проходило в зале Чайковского. Я не был знаком ещё ни с Ельциным, ни с Клинтоном, но уже занимался организацией фестивалей.
— Если у вас все так здорово складывалось автономно, зачем вы пытались сделать оркестр Игоря Бутмана именно государственным (о перипетиях этого процесса вы не раз рассказывали в интервью)?
— Государство вынуждено регулировать все аспекты жизни — промышленность, культуру, спорт. Кто-то должен отвечать за все, чтобы не было беспорядочного броуновского движения.
13 лет наш Оркестр существовал благодаря частным спонсорам. Мы были достаточно известными, гастролировали, выступали по понедельникам в моем «Ле-клубе».
Я не собирался делать оркестр — у меня не хватило бы сил за все это платить. Но возник джазовый клуб, по примеру клуба Village Vanguard, в котором играл Оркестр Тэда Джонса-Мэла Льюиса, а в нашем клубе по понедельникам стал играть Биг-бэнд Игоря Бутмана. У меня был фантастический аранжировщик Виталий Долгов, который уже сделал несколько аранжировок для еще несуществующего оркестра. Так и возник биг-бэнд: зарплаты появились только через два года, хотя я понимал, что не могу ничего требовать от музыкантов, не платя им зарплату. Но была частная поддержка — первым был «Альфа-банк», потом «Bosco di Ciliegi».
— Так зачем нужно сливаться в объятиях с государством, если и так все идет?
— Вот показательная история. В 2003 году нас пригласил к себе «Линкольн-центр», точнее Уинтон Марсалис и «Линкольн-центр». Если афроамериканцам можно сливаться с демократическим правительством в объятиях, то почему нам нельзя слиться? Это поддержка и стабильность в хорошем смысле.
За поддержкой мы обращались и к Юрию Лужкову, и в Министерство культуры Российской Федерации. К слову, при Лужкове мы её не получили, хотя весь социальный блок Правительства Москвы сказал, что оркестр — это отлично, что Бутман — отлично, я уже выступал перед Президентом, но в хоккей с ним ещё не играл. У меня был личный телефон Юрия Михайловича, я ему звонил, приезжал в 7 утра — он помог и выделил на условиях льготной аренды небольшое помещение без ремонта. Мы вложили свои деньги в реконструкцию, сделали зал для репетиций и несколько административных помещений.
Также я обращался к Лужкову с просьбой о выделении субсидии для оркестра: мы все подписали, меня поздравляли — звонил даже Анатолий Кролл — но все уперлось в экономический отдел Правительства и все заглохло. Когда мэром стал Сергей Семенович Собянин, я вновь обратился к Правительству Москвы с просьбой о создании Московского джазового оркестра, и он поддержал мою идею — с 2011 года мой оркестр имеет статус государственного. Мой оркестр уже записал несколько альбомов, выступал по всему миру и благодаря высочайшему уровню коллектива государство приняло решение о его поддержке — на 13 год существования оркестра.
— То, что оркестр государственный, накладывает на вас какие-то дополнительные обязательства?
— Само творчество государство никак не регулирует. Единственное, есть очень неплохая тенденция, что мы обращаемся к русскому языку в джазе, что раньше было не очень принято.
— Почему?
— До сих пор у искусства джаза много недоброжелателей в лице людей, которые говорят, что это американское искусство, а вот опера и балет — наше.
Даже Владимир Вольфович как-то сказал: «Вот, Бутмана на выступление позвали — все для американцев». Я тогда ему объяснил, что хоть мы и играем джазовую музыку, наша задача делать это на таком уровне, чтобы американцы нам завидовали. Он воскликнул: «Бутмана — в ЛДПР!». А я уже был в «Единой России». Мы с ним дружили, он даже меня пригласил выступать на свой юбилей. То есть совершенно разные люди говорят, что это исключительно американская музыка, и вспоминают поговорку «сегодня ты играешь джаз — а завтра родину продашь». И от этого никак не избавиться. Хотя никого не смущает рэп — негритянская музыка, тоже возникшая из джаза. До сих пор все взятое из-за рубежа не считается американской музыкой, кроме джаза. Но благодаря тому, что всё больше становится джазовых песен на русском языке и все больше отечественных композиторов пишет оригинальную джазовую музыку, восприятие джаза меняется на глазах.
— Из-за чего джаз облепили эти стереотипы?
— Потому что раньше в основе репертуара лежали исключительно американские джазовые стандарты, но, как я уже сказал, ситуация в корне поменялась.
Кстати, когда я записал альбом с американцами, где мы играли отечественные детские песни, сам того не понимая, я сделал первый шаг, чтобы найти российские джазовые стандарты. Потом мы выпустили сборник нот «100 российских джазовых стандартов». Радуют фестивали «Джаз на родном языке» в Рыбинске, «Есенин-джаз» в Рязани. Эта тенденция мне нравится.
— В любом случае каждая политическая машина накладывает на определенные сегменты культуры некоторые ожидания, а что-то наоборот отталкивает. Что сегодня джаз в России, учитывая, что президент его любит и даже сам садиться импровизировать?
— Надо на секундочку уйти от стереотипов: я тоже говорю, что наша эстрада должна завоевать мир. Чем? Качеством, профессионализмом, верой, что можно выходить на западную аудиторию и становиться мировыми звездами. Группа «Тату» когда-то продала миллион пластинок — я бы на месте государства их поддержал, дал бы им орден, что они показывают одну из форм нашей культуры на высшем уровне. Я бы стимулировал людей, того же самого Шамана, в ущерб быстрого успеха идти на мировую эстраду — с его голосом и харизмой он может стать мировой звездой, гастролируя по всему миру, как ABBA.
— Так кто сегодня слушает джаз в России? В Союзе, как мы знаем, это была богема
— Разную музыку слушают абсолютно разные люди. Вы знаете, сколько не очень умных людей слушают джаз?
Да, тогда в Советском союзе джаза было очень мало, на него ходили, потому что он был как глоток свободы, он был чем-то нездешним, поэтому редкие джазовые фестивали посещало много народа. И когда железный занавес открылся, прежний интерес к джазу как к чему-то «дефицитному» пропал — его можно было услышать и у нас, и в других странах — причём гораздо лучшего качества и в любых объёмах.
— Есть ощущение, что наша культура всегда делилась на две части: Ленинградский рок-клуб и московский рок, в джазе — с одной стороны, Голощекин, с другой — Козлов. А вы с какой стороны?
— Помимо Алексея Козлова московский джаз представляли Николай Левиновский, Георгий Гаранян, Борис Фрумкин, Константин Бахолдин, Юрий Саульский, Алексей Кузнецов, Михаил Окунь, Виктор Епанешников, Анатолий Кролл, Олег Лундстрем, Леонид Чижик, Игорь Бриль и многие другие. Ленинградский джаз в те времена был представлен, помимо Давида Голощёкина, Геннадием Гольдштейном, Михаилом Костюшкиным, Оркестром Иосифа Вайнштейна, Романом Кунсманом, Сергеем Курёхиным, Анатолием Вапировым и огромным количеством других джазменов, но Давид Семёнович остаётся настоящим флагманом петербургского джаза.
А я люблю и Питер, и Москву. И когда-то, ориентируясь на разговоры старших товарищей-петербуржцев, я был уверен, что в Москве не умеют играть джаз. С этими мыслями я пришел на концерт «Аллегро» Николая Левиновского и «Каданса» Германа Лукьянова. Но когда музыканты заиграли, я обалдел с первых аккордов — их я слышал только у американских музыкантов. Потом вышел ансамбль Лукьянова совершенно в другом стиле — и я обалдел второй раз.
— Почему?
— Наша питерская интеллигенция мягкая: что-то самодеятельное приживалось быстро, а профессионалы ехали в Москву, где люди были более прагматичными в хорошем смысле. И я тоже захотел уехать в Москву отсюда. Даже когда я вернулся из оркестра Лундстрема и пришел устраиваться играть в гостиницу «Прибалтийская», а мне рассказывали про бесплатные испытательные сроки, я понял, что быстро потеряю квалификацию и желание играть. Потом чуть-чуть поработал в Петербурге в оркестре Игоря Петренко — там тоже собрался пестрый состав — и я понял, что увязну здесь. Хоть у меня и был собственный квинтет, о своем коллективе я даже не думал. Недавно крутил в голове, почему тогда не пошел в Ленконцерт со своим квинтетом. А просто не верил, что меня могут взять. И я поехал в Москву, где остался до отъезда в Америку.
— Мой последний вопрос про ваш грядущий фестиваль: приглашенные артисты — из Турции, Таиланда и США. К первым двум нет вопросов, а вот с последними интересно: в момент, когда русскую культуру на Западе отменяют и никто не хочет сотрудничать с России, вам удается привезти американских музыкантов в Россию — как?
— Самое главное, что американские музыканты проявили волю и показали свою ответственность, решив приехать к нам. Мы позвонили, предложили, и они согласились, но многие отказывались. Так, у нас есть коллектив, который согласился, а потом отказался: на них там так давят — друзья, коллеги, промоутеры других стран, которые говорят, что после России они их не пригласят.
А к нам приедут афроамериканцы: у них меньше предрассудков. Знаете, почему в 1957 году не приехал Луи Армстронг, которого на гастроли в СССР посылал Госдепартамент — рекламировать джаз и американский образ жизни? Он не поехал сам, потому что в Канзасе были протесты белых против того, чтобы негры учились в школах с белыми. И он сказал: «Как я могу ехать и говорить от лица Америки, что все хорошо, когда в моей собственной стране по цвету кожи даже звезд не пускают в отель с главного входа?» Поэтому он не приехал — и это США, 1957 год. Мой друг Уинтон Марсалис сказал, что у него до сих пор проблемы с цветом кожи. Мало того, что у него, так еще и при движении BLM!.. У человека, у которого есть все, проблемы в Америке, а у меня нет проблем — и я в России!
Беседовала Анастасия Медвецкая, специально для «Фонтанки.ру»
Фото: Мария Лукина/Коммерсантъ
