«Я просто знаю, что смерть неизбежна». История Маргариты, которая спасает могильные плиты

Надгробие Элизабет Нейман, найденное недалеко от метро "Кировский завод".Фото: Михаил Огнев / «Фонтанка.ру»

Поделиться

Самая любимая моя находка — это два надгробия с помойки, которые оказались вообще не из Петербурга, а из местности Сяккиярви под Выборгом. На одном из них — два имени, как выяснилось, двух сестер. Anna Seppä (24 года) и Ida Tommiska (25 лет), на еще одном надгробии — имя Vilhelmiina Hovi (22 года). Все они умерли в начале XX века. Работа с финскими архивами помогла узнать истории этих девушек. Анну убил муж Мартти. Он пытался выдать ее смерть за самоубийство, но следствие быстро выявило признаки насильственной гибели, мужчину арестовали. В Финляндии это стало громким уголовным делом, о нем писали в том числе столичные газеты: в том духе, что убийца должен быть наказан. Неизвестно, сколько Мартти отсидел, но потом он вновь женился, и у него родился еще один ребенок (от Анны у него было двое детей). Вместе с убитой девушкой была похоронена ее младшая сестра Ида, которая умерла тремя годами позднее, в свой день рождения. Третья девушка, Вильгельмина, жила в той же местности, что и сестры, она была из многодетной семьи. В этом случае можно предположить, что кладбище в Сяккиярви было разрушено после окончания Зимней войны и надгробия использовали в качестве стройматериалов — так они и оказались в Петербурге.

Мой знакомый рассказывал, что видел два памятника, очень похожие на эти, на одном коротком видео в соцсетях, где девушка сказала: «Что можно найти в петербургской коммуналке? Надгробия!» Правда, кажется, оно уже удалено, он не нашел его снова.

Одно из надгробий подпирало забор на Лиговском проспекте, недалеко от сада Сан-Галли. Его случайно заметил какой-то парень, через своих знакомых вышел на меня. Надгробие оказалось дочери товарища министра внутренних дел Российской империи Константина Рыдзевского, Елизаветы. Она умерла в младенчестве, в конце XIX века.

Надгробие Елизаветы Рыдзевской, найденное у забора на Лиговском.Фото: Михаил Огнев / «Фонтанка.ру»

Надгробие Елизаветы Рыдзевской, найденное у забора на Лиговском.Фото: Михаил Огнев / «Фонтанка.ру»

Поделиться

На Воронежской улице, тоже недалеко от Лиговского проспекта, нашли несколько надгробий, которые, по словам рабочих, придавливали трубы в земле как дополнительный пресс. Их обнаружили сотрудники «Россетей». Там были два цельных надгробия XIX века — девочки-младенца, с надписью на французском языке, и 74-летней жены петербургского купца. Рядом — фрагменты еще нескольких безымянных надгробий. Можно предположить, что раньше они были установлены на Волковском кладбище. Мы их перевезли на Митрофаньевское.

Надгробие Марии Ершовой, которым придавливали трубы.Фото: Михаил Огнев / «Фонтанка.ру»

Поделиться

— Почему вы собираете находки именно на Митрофаньевском кладбище?

— Когда я столкнулась с необходимостью сохранить первое надгробие, я написала во всевозможные инстанции. Прежде всего, это комитет по государственному контролю, использованию и охране памятников (КГИОП) и Музей городской скульптуры. Все отвечали, что не могут заняться сохранением такого объекта. Это понятно: им бы культурное наследие сохранить, которое тоже находится в трудном положении. В итоге я вышла на Санкт-Петербургский Митрофаньевский союз, написала им, и они ответили: «Да, конечно, привозите к нам». И помогли с транспортировкой. Сейчас я просто держу их в курсе, что привожу новый памятник.

Вообще это кладбище было основано как холерное в 1831 году. Потом постепенно оно стало обычным городским кладбищем, многие другие в городе уже были переполнены. В 1930-е его закрыли, а потом начали разрушать: надгробия увозили на стройматерилы, на повторное использование, что-то просто уничтожали. Уже в 1950-е на этом месте была большая барахолка, но некоторые могилы еще сохранялись. В 2000-е появился появился проект «Измайловская перспектива», который предполагал застройку в том числе территории кладбища. Инициативные горожане, среди которых потомки похороненных здесь людей, создали Митрофаньевский союз и начали настаивать на том, чтобы на месте кладбища был организован парк и воссозданы разрушенные религиозные объекты (храм, часовня). Они указывали на то, что, согласно ФЗ «О погребении и похоронном деле», строить на захоронениях нельзя. В какой-то момент на этом месте планировали построить АЗС, отрицая, что от могил что-то осталось. Тогда активисты уже чуть ли не начали там жить палаточным лагерем. В итоге их поддержал губернатор Георгий Полтавченко: приехал к ним и принял участие в молебне, после чего стройку свернули. Спустя несколько лет, в 2014 году, участок получил статус регионального объекта культурного наследия. Это лишь малая часть кладбища, которое здесь было раньше.

— Вы упоминаете в своём блоге, что в Петербурге немало утраченных, исчезнувших или разрушенных кладбищ. Как можно оценить их количество?

— Чем дольше я работаю с этой темой, тем больше убеждаюсь, что конкретную цифру назвать вряд ли возможно. Зависит от угла зрения. В Петербурге не сохранилось ни одного действующего кладбища, которое было основано в самом начале XVIII века. Они были закрыты в ту же эпоху: из-за удаленности, переполненности и по другим причинам. И эти территории еще тогда начинали использовать по-другому. В советское время бывало так, что разрушалась церковь рядом со старым, давно закрытым, кладбищем, а вместе с ней — и последние захоронения. Некоторое количество некрополей закрыли именно в СССР. И тут снова встает вопрос: как считать? Разрушались кладбища в том числе в тех районах, которые вошли в состав города не сразу, где раньше были сёла. Считать ли их петербургскими? Это, например, Благовещенское кладбище в Новой деревне и много других. Утрачены в том числе захоронения при воинских церквях, вместе с самими церквями.

Еще до революции под застройку передали Вознесенское кладбище, где сейчас Вознесенский проспект. На месте захоронений в XIX веке были построены жилые дома. Церковь, где раньше отпевали людей, снесли в советские годы.

В некоторых городах сейчас нет дореволюционных кладбищ, но и там находят дореволюционные надгробия, их фрагменты и то, что я называю перебивками — старый памятник, который в советское время использовали повторно, для другого человека, изменив данные на нем.

— То есть часто кладбище фактически исчезало? Есть в этом смысле разница между тем, что было в советское время и до революции?

— В советские годы на месте уничтоженного кладбища зачастую не появлялось ничего. Самый, пожалуй, известный пример — это Митрофаньевское кладбище, где на месте разрушенных участков остался пустырь. Сейчас он частично застроен.

На месте метро «Ломоносовская» и вокруг было кладбище при Фарфоровской слободе, сейчас там сад. Выборгское римско-католическое кладбище — теперь пустырь с редкими деревьями. Тентелевское кладбище — сейчас там склады.

В СССР планировали на месте кладбищ уничтожаемых создавать парки или инициировать невероятное городское строительство, но удавалось это далеко не всегда. Где-то кладбища уходили под застройку целиком — например, несколько в Приморском районе, на их месте сейчас где школа, где сквер. На месте самых крупных кладбищ до сих пор пустыри, потому что территорию не смогли использовать. Может быть, к лучшему.

— Насколько частая это история — когда фрагменты памятников использовали в хозяйственных целях, например, как поребрик или бордюр?

— Статистики на этот счет я не встречала. Но на основании документов, воспоминаний, опыта могу предположить, что это нередкая история. Такой вывод можно сделать в том числе на основе новостей — например, в 2010-х во время реконструкции Большой Конюшенной нашли надгробные плиты, из которых был выложен бордюр.

В личном разговоре мне сообщали, что Московский проспект тоже частично выложен бортовым камнем из надгробий. Правда в этом случае документальных подтверждений у меня нет, так что это может быть и городской легендой. Но и подобные легенды появляются не просто так, а из-за масштаба трагедии, которая действительно имела место. Есть мнение и по поводу станции метро «Автово», что при ее строительстве использовали надгробные плиты — но это маловероятно, на мой взгляд, воспринимаю это как легенду.

Я сталкиваюсь с подобными находками нечасто — например, бордюрный камень, обнаруженный в августе, был первым попавшимся мне надгробием в таком качестве. Но, конечно же, это не значит, что он такой один.

Фрагмент надгробия XIX века, который использовали в качестве бордюрного камня.Фото: Михаил Огнев / «Фонтанка.ру»

Фрагмент надгробия XIX века, который использовали в качестве бордюрного камня.Фото: Михаил Огнев / «Фонтанка.ру»

Поделиться

Надгробия могли использовать частями, а то и перемалывать в крошку для строительства, и следы этого сейчас невозможно установить.

До революции надгробия тоже использовали утилитарно. Этому есть свидетельства в виде текстов. Например, в архивном деле РГИА о Малоохтинском старообрядческом кладбище есть данные о том, что в период гонений на старообрядцев его расхищали, из надгробных плит прокладывали дорожки. Вместе с тем могилы поливали помоями, кресты сжигали. Про Волковское кладбище тоже есть информация, что надгробные плиты с него использовали для строительства дорожек.

В «Историко-статистических сведениях о Санкт-Петербургской епархии», где собраны исторические справки от церковных служителей, есть данные о том, что происходило на Смоленском лютеранском кладбище. Об этом написал православный священник, который считал этот порядок неправильным. Он рассказывал, что лютеране поступали так: если вышел срок оплаты за место, где стояло надгробие, и семья аренду не продлевала, участок продавали другим людям, а памятник демонтировали и продавали.

А вот свидетельства перебивки памятников, повторного их использования как надгробий для других людей мне известны только советские. Невооруженным глазом видно, если на дореволюционный памятник прикрепили советскую фотографию и нанесли новые данные.

— Почему для вас важно сохранять старые надгробия, ухаживать за ними? Я знаю, что вы занимались в том числе их помывкой, очисткой.

— Потому что, думаю, отношение к мёртвым, к могилам определяет живых. То, как мы относимся к местам погребения, характеризует нас как общество. Если посмотреть на наши кладбища сейчас, то они говорят о нас плохо.

А если не пускаться в глубокие рассуждения, то попросту не должно надгробие валяться на помойке. Это некрасиво, на нем имя чьего-то родственника. Я бы не хотела, чтобы надгробия моих родственников валялись на помойке.

Плюс, я считаю, что разрушение кладбищ в советские годы было большой ошибкой, которую не принято обсуждать, как и многое другое, происходившее в тот период. Важно признать, что это было неправильно и поступать так нельзя. Сейчас, перемещая надгробия с помойки или из-под забора в более приемлемое место, мы делаем небольшую работу над ошибками.

— Вы верующий человек?

— Нет.

— Много ли людей объединяются вокруг ваших инициатив, помогают вам с перевозкой надгробий? Можно ли сказать, что есть некое сообщество людей с теми же интересами и ценностями, что у вас?

— Недавно подписчики поддержали деньгами мою идею перевезти очередное надгробие. Но я в любом случае это бы сделала. А для них это возможность быть сопричастными, тоже сделать что-то для сохранения памяти.

Не могу сказать, что есть некое сообщество некрополистов. Я встречала профессионалов в этой сфере, но обычно это пожилые люди, которые не воспринимают, таких, как я. А с мистиками, которые интересуются кладбищами по своим причинам, мы не близки.

Я больше общаюсь с градозащитниками, активистами, каждый из которых погружен в свою сферу: промышленная архитектура, архитектурные детали или вот кладбища. Каждый из нас готов в нужный момент поддержать другого и чем-то помочь.

Есть люди в других городах России, которые тоже глубоко погружены в историю кладбищ и надгробий, занимаются своими проектами, с ними мы на связи.

— Вы работаете с темой, которая напрямую связана со смертью. Часто ли вы думаете об этом? Какие чувства, мысли у вас это вызывает?

— Достаточно часто думаю, но не ежедневно. Думать об этом постоянно было бы очень тяжело. В детстве это был страх: я не понимала, как такое в принципе может быть, что я могу умереть. У меня рядом с домом росла огромная берёза. Я тогда прочитала, что берёза — это «дерево смерти». Действительно его раньше часто сажали на кладбищах. В какой-то момент я осознала, что я умру, а берёза так и будет расти. Это была мучительная мысль, но со временем меня отпустило.

Сейчас я просто знаю, что смерть неизбежна. Конечно, некоторый страх перед этим всегда будет оставаться. Я стараюсь ничего не откладывать на потом: говорить то, что я хочу сказать, ведь в будущем может уже не быть такой возможности, точно так же поступаю и в остальных, в том числе самых повседневных вещах. Каждый день может стать последним. Поэтому всё очень ценно.

— Напрашивается очевидный вопрос, сомнительный с точки зрения этики.

— Какой памятник я хотела бы себе? Я не хочу себе памятника, я хочу раствориться в лесу, чтобы меня никогда не было, правда это очень сложно. Но это было бы красиво.

Хотя недавно в Москве я увидела очень красивое надгробие. Это была керамическая доска, по цветам похоже на гжель. Синие надписи на белой хрупкой доске, с небольшим завитком, как на посуде. Вокруг зеленая трава, свет — и я подумала, что это красиво. В случае необходимости я бы, возможно, поставила нечто подобное для другого человека.

Фото: Михаил Огнев / «Фонтанка.ру»

Фото: Михаил Огнев / «Фонтанка.ру»

Надгробие Порфирия Кельнера, найденное в подвале. Фото: Михаил Огнев / «Фонтанка.ру»

Надгробие Марии Ершовой, которым придавливали трубы.Фото: Михаил Огнев / «Фонтанка.ру»