Музыкально-поэтический перформанс, посвященный творчеству Марины Цветаевой. В основу спектакля легли стихотворения и проза поэтессы, выдержки из переписки с Б. Пастернаком и Р.-М. Рильке, отрывок из поэмы «Крысолов» и отрывки из эссе «Искусство при свете совести».
Отправной точкой спектакля служит миф об Орфее. Цветаева многократно обыгрывает этот миф в своей поэзии, для нее Орфей является не столько мифическим персонажем, сколько собирательным образом Поэта и Певца, «поющего и умирающего в каждом поэте», обреченного на гибель в этом мире. Максимально полное выражение он получает в образе Крысолова, - странствующего Певца из одноименной поэмы, Странника и служителя Музыки, способного своим искусством как отвести напасть, так и принести горе, но главное - вывести горожан из сна социального гипноза. Именно здесь темы творчества, предназначения поэта находят максимально полное выражение, а фигура Крысолова является в данном случае переименованным Орфеем.
Прозаическую основу спектакля составляет знаменитая переписка трех гениев: Б. Пастернака, Р.-М. Рильке и М.Цветаевой. Миф об Орфее является лейтмотивным для творчества всех трех поэтов. Попытка осмыслить процесс возникновения произведения искусства приводит к идее о том, что подлинное творчество невозможно без наития стихий, которые обитают в совершенно иной плоскости – в безвременном мире интенций и предвоплощенного звука. И именно Орфей, имеющий туда доступ, с одной стороны, с другой – пребывая в реальном мире, является проводником, способным переводить эти интенции на язык нот и слов.
Без сомнения, все три участника диалога не только рассуждают на эту тему, но и сами являются такими проводниками. И Пастернак, и Рильке, напрямую нареченный Цветаевой «Орфеем, родившимся – на сей раз – в Германии», и, прежде всего, сама Цветаева.
Однако, нельзя наследовать призвание лишь частично, и вместе с даром художник приобщается трагической судьбе Орфея.
Музыкальная составляющая спектакля выстроена таким образом, чтобы отражать связь и взаимовлияние этих двух миров. Звуковое воплощение мира стихий отдано электронике: неживой, не ограниченный ни дыханием, ни физическими возможностями исполнителя звук как нельзя лучше выражает то умное наэлектризованное море («знающую силу»), из которого, подобно языкам пламени, вырываются готовые интенции, интонации, подхваченные Поэтом и преобразованные им в мелодии или стихи. Живая музыка Г.Малера, Р.Вагнера, А.Шнитке и С. Шостаковича удивительным образом сплетается с ней в единую музыкальную ткань и создает дополнительную плоскость для драматургии спектакля.
