Кто не знает в Волгоградской области Андрея Прошакова? Его уважают как человека глубокого, неравнодушного и невероятно талантливого.
Его миниатюры - потрясающе ёмкие рассказы о жизни в российской глубинке - с удовольствием публикуют все местные издания, в том числе и "Город героев", где Андрей Павлович стал постоянным автором.
Как можно вечно смотреть на огонь, так можно вечно слушать Андрея Прошакова. Кто знает этого человека, тот поймёт. Он хорошо понимает, чем живёт село, и точно знает, что нужно сделать, чтобы оно зажило лучше.
О его гостеприимстве ходят легенды. А ещё он удивительный генератор идей: там, где Прошаков, там всегда созидание. Придуманная им акция «Каравай мира» вышла далеко за пределы Волгоградской области и стала поистине международной. Одной этой акцией он сделал для региона гораздо больше, чем все здешние пиарщики на окладе, вместе взятые.
А сегодня у Андрея Павловича - день рождения. Вот и решили мы организовать для него творческий подарок: опубликовать сборник рассказов "медведевского крестьянина" с его же авторскими иллюстрациями и отправить на конкурс. И теперь все дружно держим пальцы крестиком!
В добрый час, дорогой наш Палыч!
Житие крестьянина Прошакова и его земляков, им самим рассказанное и записанное. Обыденное и чудотворное
Сборник рассказов.
Волгоград, 2020
Не нарушая ночную тишину, через заросли левады пробирается Ванька Рыбкин, прижав что-то к груди.
Пробитую голову Мишки Чебука какой-то тряпкой бинтует его жена.
Бывший совхозный кладовщик Курышев что-то докладывает в центр, через телевизор.
Во дворе дачника-прапорщика сигнальным огнём для самолётов горит костёр.
Я засунул руки в карманы фуфайки, наблюдаю.
Не хутор, а партизанский отряд.
***
Невыносимо изысканно ем бочковые помидоры. Немного неаккуратно, вернее, чуть небрежно, руками. Зато изящно, а по другому невозможно в нашем хуторе.
Автопортрет с котом и экспертными мнениями.
***
Тонька Рукина озаботилась сороковинами по брату. Вручила мне список, что нужно купить в райцентре, написанный на обратной стороне агитлистовки, с таким важным видом, будто она уже выполнила все обещания с этой бумажки.
- Видишь, какая она гладенькая, скользко на ней писать. Спрашивай, если непонятно.
Я стал читать список потребностей на помин на обещаниях сделать нашу жизнь лучше:
1. Водка, 17 бут., хорошей, по 250 р.;
2. Хлеб, 10 бух. плюс 2 кг печенья овсяного;
3. Селедка, 9 шт. и палку колбасы (на рынке у Свирида)...
Проверив, как я понял и отсчитав деньги на закупку, и успела уже в третий раз рассказать мне, как ездила в соседний хутор на похороны 46-летнего брата, который всю жизнь проходил скрюченный, с перекошенной синюшной мордой, немытый, небритый, а в гробу лежал «пряменько и ровненько, выбритый, розовый, плечи расправлены, как у богатыря. Любо-дорого посмотреть».
***
Всю Крещенскую ночь Ванька Рыбкин проспал между водительским сиденьем и задним пассажирским.
Как попал на сероводородный источник и чья это машина, не знает.
Затёкшие части тела, как неправославные, не слышат душевных стенаний, не хотят дотянуться до бутылки с остатками чужого коньяка.
Он уже сделал два приседания, помахал рукам туда-сюда, повернул шею, разжимает пальцы, потому что хочет выпить.
В общем, других мотиваций заниматься спортом у него нет.
***
За то время, которое я помню этот по-бабьи ухоженный флигелек, снаружи изменилась разве что антенна.
В семидесятых жила в нём тетя Лида Дегтярёва с дочкой Викой. Лидия Петровна была женщиной обречённой красоты и с независимым революционно-поэтическим характером бригадира молочной фермы. Будучи матерью-одиночкой и, как это не удивительно, в отличие от других, про неё на хуторе не рассказывали ни одной, возникающей в таких случаях, истории.
В доме было всё, как у всех: трюмо, сервант, диван, за шифоньером у печки – кровать, на стене между окон – портрет Александра Блока.
В восьмидесятых хозяйкой стала Вика с дочкой Снежанной. Всё оставив на прежних местах, как при матери, лишь черно-белый портрет Блока заменила на цветной портрет Боярского.
Сегодня в доме хозяйничает Снежанна с дочкой Лидой. Говорят, как две капли похожа на прабабушку. И лишь только глянцево-гламурный портрет патриарха Кирилла, сменивший затертый портрет Боярского, даёт надежду, что время здесь не застыло. Хотя, может быть, и застыло, ведь все авторитетные для этого флигеля портреты родом из Санкт-Петербурга и Ленинграда.
***
Современный пастух - это стильно. Небрежно накинутый виндстоппер (брезентовый, купленный ещё у кладовщика колхоза им. «Кирова»). Гармонично дополняющие колорит степи брюки палаццо-милитари (подарок племянника в честь его окончания службы в армии). Под всё это элегантно пододеты тайтсы и рашгард (с начёсом, голубых тонов - остались от отца). Эмоционально лабильный баф, связанный дачницей из пуха козла Кандидата. И только кирзовые сапоги выдают в нём российского крестьянина.
***
Все стояли молча, непривычно, но что-то мешало разойтись по дворам.
Какую уже неделю порывистый, настырный весенний ветер сушит землю, до первых трещинок. А к утру нагоняет заморозки после некачественной, несуразной, суррогатной зимы, одним словом, - похмелье. До нищенского вида затрепал степные тюльпаны. Поднял тонны пыли и миллиардами кварцев украсил листы шифера из-за отсутствия листвы на деревьях. Капризно разгоняет целлофановый мусор. Раскачивает, раздувает, приводит в движение, тормошит умирающий хутор.
А жители так и стояли молча, и ветер был бессилен, как и любой другой перед мудростью безмолвия.
Страшно и неуютно в хуторе, когда нет новостей. Глупо пересказывать одно и то же почти целый месяц, это занятие только ветру на смех. Новости кончились даже по телевизору.
Первой устала молчать Верка Рыбкина и, уходя из тишины, так просто, из приличия, чтобы не уйти как невоспитанный человек, сказала:
- Отец Стёпы звонил, спрашивал, есть ли у него внуки.
Соседка Перфильева с готовностью продолжила:
- По нынешним временам нужно быть готовыми ко всему. А Ванькин отец не звонил?
Верка вначале сделала вид, что не слышит, а потом решила признаться:
- Да я и сама не знаю, кто его отец, но дури в нём, как видите, со всего хутора...
Бабка Болдыриха заулыбалась, наверное, вспомнила своего покойного деда, а может, ещё чего. Курышева, Птицына наморщили лбы, Рукина затеребила обручальное кольцо на пальце. Только самый мудрый, наверное, от того, что выписывает районную газету, дед Тягушок подумал, что раньше Верка была похожа на Марион Котийяр, и что, слава Богу, у него нет дурных привычек.
Продолжать беседу смысла не было.
Такое настроение.
***
Стадо коров скрылось в утренней пыли. Пастуха Саню Т. провожает новенькая дачница. Его обветренное лицо искрится блёстками... Да, сегодня трудовой фронт, как никогда, нуждается в городском ополчении...
***
На старом московско-царицынском тракте, где развилка на Дубовку, устало сползают по северному склону Вшивой балки в лощину новые побеги отжившей свой век яблони и завязали первые плоды. Год-другой - и на окрепших ветках вновь совьют гнезда степные птицы. А пока будем ждать, когда поспеют дикие яблоки, и наблюдать, кто придет первым за этими плодами: еще не мудрая, но уже скандальная женщина, или мужчина в поисках открытий.
***
Открытая дверь уборной хлопает в такт несвежему дыханию Ваньки Рыбкина. Он держится двумя руками за живот. Мороз, ветер, гололёд, похмелье перешли на сторону невидимого врага и цементируют его движение. Из дома в облаке тумана выбегает мать, бунит, как старая корова потерявшая телёнка: "Уехал бы в город с дачницей-шалавой, чай с козинаками пил, джаз слушал, морду в театре набил кому-нибудь из ревности". Нежно берёт под руку и осторожно, величественно ведёт его к цели, как к той другой, заветной жизни.
***
Никто на свете не был так со мной любезен, как женщина, подобравшая мне подшипники для пресс-подборщика рулонного ПР-145С и граблей-ворошилки валкообразователя ГБВ-6А. Будучи благодарным и галантным от рождения, в ответ поделился технологией приготовления, требованиями по качеству и сроку хранения борща московского.
***
Передаю станичные новости.
Из-за районной администрации взошло солнце или, как говорят казаки, воссияло.
Погода сразу стала соответствовать поставленным задачам.
В сторону рынка идёт много пенсионерок-казачек в вязаных шапочках, как у Жака-Ива Кусто, но только разноцветных. Старики в брежневских плащах уверенной поступью нашей экономики шаркают по асфальту в ботинках и кроссовках внуков.
Китайцы в дорогих не мытых машинах едут за продуктами, за десятками килограммов продуктов.
На самом рынке узбек продаёт галоши, бумажные цветы и краску красить яйца к Пасхе. Семья курдов торгует донской рыбой, азербайджаец салом и каймаком. И лишь Аветик продаёт лаваш, исключительно из-за тоски по Родине.
***
Тишина хуторской улицы. Голубое небо. Утренняя прохлада. Буйство зелени. На лавочке сидит дачница, с нежностью смотрит на безмятежно щиплющих траву утят и вздыхает:
- Господи, какие же вы вкусные.
***
Когда во время ожесточённого спора о Вере и Истине стало тихо, Христос посмотрел на Солнце вопросительно. Светило щурилось, рассматривая спорщиков, расположившихся на песчаном берегу реки Дон: деда Абрикоса и молодого мужчину. Это Спаситель так видел, что рассматривало на самом деле Солнце, искало на теле старого уголовника между синих звёзд, погон, змей, волков, могил, черепов и Бог его весть каких закорючек место, где можно сделать ожог-татуировку «Здесь было лето 2020», и не находило.
Другое дело - тело молодого мужчины: пышное, поплывшее, как тесто на пасхальный кулич, когда расстоялось в излишнем тепле. Из-под отбрасывающего на песок тень живота даже топорщилась изюминка в плавках Hermes. Сверху на подёрнутом девичьим пушком солнечном сплетении, лёжа, блестел крест, чуть-чуть меньше, чем синий на вдавленной грудной клетке Абрикоса. Пока молодое тело усердно проповедовало старику, светило тоже старалось – на миг, когда был окончен монолог, показалось, что где-то шкворчит картошка на сале.
Абрикос упёрся ладонями в звёзды на своих коленях, и их закрыла синяя паутина с пауками. Он ответил:
- Всё, что я от Вас услышал, я в книгах и сам прочитал. Ну, да ладно, сейчас я о другом. Ещё когда я первый срок отбывал, много людей там видел, которые за Веру чахли, а не как я - за дело. Но те были, как пруты арматуры, надёжные, ребристые, одно слово – стальные, но без ржавчины. Одного я в девяностых хоронил, так он сказал: «Не всё написали в Святой книге, а мне мало страданий выпало, чтобы дописать». Наверное оттого и умер в бедности. Подрясник у него был с тремя латками, которые он в шутку называл во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Да и народ вокруг вас, как стая, если кто думает самостоятельно, по-другому, готовы как конвойные псы загрызть. Как-будто вам их чёрт день и ночь на лопате вместо печи ада по приходам подкидывает. Таких отборных, самых злостных, завистливых, громко и пошло без дела матерящихся.
- А кто для тебя Христос? - спросил молодой.
- Это совсем просто, - ответил старик.
Стало совсем тихо, солнце на всякий случай придвинуло к себе тучи.
Абрикос продолжал:
- Когда я освободился, это был только второй срок. А жрать нечего. Хрущёв коммунизм строит, а строители хлеб из гороховой муки едят, сады порубили, огороды урезали. Скот личный, а не дают места пасти, заставляют сдавать на мясо, план государственный выполнять райкому. Паскудство. Где церковь сейчас, раньше в этом здании столовая нашего колхоза была. Вот я из этой столовой заначки председателя колхоза - колбасу и пряники - ночью вынес и раздал по соседям. Знал бы, что будущий храм обворовываю, возможно, и не полез бы... Да нет, полез...
Утром уже меня на мотоцикле в район участковый отвёз. К вечеру ко мне в камеру пришёл начальник райотдела, тогда это был старший лейтенант, щурится. Ну, думаю, привет, Колыма, а он сказал: «Иди и больше не воруй». Себе не верю, но я тогда двенадцать месяцев не воровал, даже в колхоз устроился работать. Вот он, тот лейтенант, и есть Христос.
Солнце от услышанной глупой ереси спряталось за тучи, а зря, Спаситель улыбался и щурился.
***
Завтрак... Хлеб распадается на липкие крошки и запах немытого тела. Как итог – внутренняя трагедия от разочарования качеством хлеба. В людях - пожалуйста. В жизни - ну что ж, если не сошлись характерами. Но хлеб не имеет права обманывать ожидания.
***
Лёха Пельц после трёхнедельного запоя, где он уже непринуждённо разговаривал по утерянному телефону с умершей матерью, изящно проходил сквозь стены и время, сегодня вышел на работу. Все его радостно обнимали, смеялись, приветливо ругались матом. Мучительно возвращаясь к жизни, Лёха в знак благодарности запел для соратников Марсельезу. Глубоко и эмоционально. Обнял свой истосковавшийся по сенокосу трактор, уронил слезу на топливный насос высокого давления двигателя Д-144 трактора Т-40 УТН-5 и поставил ему новый искрогаситель на выхлопную трубу. Пришла Людмила Геннадьевна, принесла всем пирожки и сказала: «Чёйт ты посинел после гастролей, Копперфильд недоделанный».
***
Второй день, как Верка Рыбкина окружила своей заботой новенького дачника-пенсионера. Кокетничает, как принцесса на гороховом супе. Гортанно смеётся, говорит:
- В вашем возрасте пришла пора задуматься о своём будущем.
Обещает помочь разобраться в хуторских традициях, нравах и графике завоза хлеба. Изысканно подаёт свои достоинства:
- Даже когда я пьяная, но всё равно обязана сварить макароны на завтра.
***
Радоница, солнце опускается за покосившийся крест. У ворот почётным караулом стоят три пустые бутылки из-под водки. На кладбищенской траве, уткнувшись лицом в свежую зелень, как линь в тину, лежит упитанный мужик. Его пытается тащить жена. Линь возмущён, он опытный, скользкий, мокрый, его не возьмёшь на такую примитивную насадку на крючке: «Больше ты, паскуда, куска хлеба не получишь».
***
Я ни на что не намекаю, но сегодня в главу сельского поселения курившего на крыльце администрации врезался голубь .
***
Срочно!
Потерялся молодой Единорог. Последний раз его видели в вашем городе на проспекте имени Ленина.
Добрый, сторонится глупых и злых людей, предпочитает изъясняться на латыни. Владеет повседневной крестьянской лексикой с элементами хазарского диалекта. В душе либертарианец, как и положено внучатому племяннику кобылы Нестора Махно. Поэтому, если встретите белого коня одиноко жмущегося к где-то к стене библиотеки, в вашем подъезде или книжном магазине – звоните, телефон мой вы знаете.
Волонтёры приветствуются, щедрое вознаграждение гарантировано.
P.S. Да, кстати, может сегодня присутствовать на Вальпургиевой ночи.
***
Как только над моим домом затрепетал флаг в честь рабочих, крестьян, совестливой интеллигенции и в меру порядочной бюрократии, слетелись все птицы, был даже самый старый коршун из Ежевичной балки и мудрая ворона с Ангарского. Из всех окрестных хуторов потянулись жители. Было им так любопытно и весело, что казалось под окнами загуляла ярмарка. Пожилые люди рассказывали о своей юности молодым, жалели, что не могут, как раньше, купить за 3 копейки петушок на палочке и получить почётную грамоту от профсоюза работников сельского хозяйства.
А мои друзья цыгане, с которыми я кочую под жалостливые песни в свободное от работы время, так пели и танцевали, что участковый из соседнего района стал собирать подписи за отмену самоизоляции.
Шампанское и напитки трудового народа били фонтаном над плато из сала толщиной не более трёх пальцев молодой редиской и свежей зеленью. Красивые женщины гадали всем по руке исключительно про социальное счастье, разумеется, в рамках своих полномочий. Потом приехал цыганский Барон c Единорогом прямо с Вальпургиевой ночи, где они были почётными гостями, а потому все в губной помаде цвета флага, который и послужил причиной этого сборища.
Седой, с серебряной серьгой-луной в левом ухе, модно подстриженной бородой, в длинной шубе, атласной рубахе нараспашку, как у актёров в спектакле «Тихий Дон» местного казачьего театра, Барон щёлкал пальцами, беря самые высокие ноты. Поддерживая ритм красного флага.
***
Дачница, прощаясь с пастухом Саней Т.:
- Я уже не хочу, чтобы мне было хорошо, я хочу, чтобы мне перестало быть плохо...
Саня, порывисто обнимая возлюбленную:
- Ну ты чё, как «эта»?! Терпи, мы же поколение шестидесантников...
Дачница.
***
Только на вторые сутки, под утро понедельника, Ванька Рыбкин прилёг вздремнуть. Так как очень плохо себя почувствовал после ночной дискуссии с братом Степаном.
Стёпа теперь работает в городе, устроился в кондитерский цех, подстриг ногти, усердно месит тесто.
Всю ночь они пили только чай с гостинцами брата - просроченными пирожными. Утончённый организм Ваньки перенёс это намного хуже, чем постинтоксикационное состояние от водки, купленной у Мазея по сложившейся в хуторе традиции.
Так вот, Ванька очень плохо себя почувствовал, но решил сквозь сон послушать «ДДТ». И внутри опять всё взорвалось, заискрилось, захотелось жить и бороться за что-то светлое и прекрасное.
***
Новоявленный дачник оказался военным пенсионером. В знак благодарности за предоставленные Веркой Рыбкиной информационные услуги подарил ей берцы.
На все расспросы хуторян о новом дачнике Верка Рыбкина отвечает: «Дружим домами». Весь вечер уточняет, как написать ей стихи, и что есть аллегория. Объяснял, как мог. Верка задумалась: «Мне не хватает этого... как его... ну вот, теперь и словарного запаса». Долго молчит, выдыхает: «Всё потому, что заедет раз в сто лет в наш хутор Иван-дурак, а сам стесняется свою стрелу даже из колчана вытащить. А я, как старая лягушка, у Доечного пруда сижу на кочке со своими... Кстати, а ты не знаешь кто моему жабёнышу Стёпе голову пробил?»
***
Вспомнил слово «причёлок» - навес над крыльцом. Последний раз слышал это слово в 1976 году от бабушки: «Приснилось мне, что Вася стоит на крыльце и руками держится за причёлок, и носком сапога упирается в пятку другого, стащить пытается, а не получается, скользят по налипшей грязи. Я выскочила, а под причёлком жёлтые цветы подоткнуты, для младшей сестры Маруси ухажёр оставил. Так с ночи и до обеда, пока не принесли извещение «Пропал без вести», как сучка на яру провыла. И всё, больше никогда не плакала. Некогда было, троих детей в оккупации кормить нужно было, а потом колхоз восстанавливать...»
***
Бабка Болдыриха принесла Рыбкиным конфет и водки помянуть деда Саню. Хотела сесть на засаленный стул, но передумала и оперлась на дверной косяк, тоже засаленный, но хотя бы руками.
Стала ждать когда проснутся хозяева и выйдут к ней. Холодный воздух в доме подчёркивал регулярную потребность в ночном ведре. Прикрыв нос платком, в назидательном тоне обратилась к умершему мужу: «А ты вот смотри, вспоминай. Поди не нравится, а нечего её было лакать без передыху».
Сердце стало жалостно скрестись, как кот в дверь морозной ночью. Болдыриха примирительно продолжила: «Эх-хе-хей, Саша-Сашенька, вот скажи, что тебе не жилось? Щас бы получали две пенсии и жили нормально...».
В дверях появились хозяева, взгляд Болдырихи стал опять суров.
***
Сегодня на Землю обрушится магнитная буря, а вчера было красиво: пошёл ливень, и люди посыпали на улицу. Сразу так много дел появилось. Найти место где нельзя проехать и пройти. Стоять под обваливающимся потолком. Сходить с детьми в парк, например. Или ещё куда подальше. Вот, например, Саня Т. решает сквозь ливень принести дачнице парное молоко, а она в ответ - покурить с ним во дворе.
***
В комнате пахнет яичницей, поджаренной на сигаретах. На столе стоит недопитая бутылка с нарезным горлом, из закуски – только в крошки нарезанный хлеб, за столом – нарезавшийся Ванька Рыбкин. Снова налил, выпил, закусил удилами. По столу трусливо покатилась бутылка, и задрожал стакан, по которому он оскорблённо ударил головой. Успокоился, отогревая своим дыханием поверхность стола, оживляя в опилки нарезанные души деревьев.
***
Полкило конфет «Подушечки в какао», завёрнутых в бумажный пакет, - в левой руке. В правую руку до зуда требуется букет сирени - для создания полного образа мещанина.
***
В ворота металлоприёмки женщина вталкивает детскую коляску, гружёную ржавым железом. Уверенно катит к весам, над её головой обезумевшей однокрылой птицей парит стела подъёмного крана.
***
Бывший кладовщик совхоза Валера Курышев был сегодня проклят Веркой Рыбкиной. За то, что позволил себе грязные намёки о профессиональной деятельности нового дачника - военного пенсионера, прапорщика склада вещевого довольствия в запасе.
***
В мире сейчас столько нелицеприятных событий, что стоило бы обтянуть траурной тканью пару континентов. Наш хутор живёт своей жизнью, разве только бабка Болдыриха солидарна с мировой скорбью, укрывая на ночь своей чёрной кримпленовой юбкой, которой её премировали в 1974 году, грядку с огурцами.
***
Сейчас бы проснуться и стоять в очереди к туалету с полотенцем на шее в поезде. В аккурат за молодой мамой с детским горшком в руках и неповоротливой женщиной с одышкой. Смотреть в окно, где на переезде тебя недружелюбно приветствуют водители. Слушать, как в купе до наготы, шебурша, слетают скорлупки целомудрия с пассажиров и варёных яиц.
***
Дачница жительницам хутора Ш. не понравилась сразу. В коротко стриженой блондинке местных женщин раздражает всё: ее походка, при которой она гордится своим телом, приветливость в общении, ироничное пренебрежение к главе поселения и участковому, как она покупает, не торгуясь, молоко и яйца. А особенно цвет ногтей, не такой как у городских, - зеленый, синий, черный, а цвета докторской колбасы, который и завел их мысли в тупик.
Скрепя сердце, они вынуждены признать в ней фаворитку Сани Т., хуторского пастуха. Хотя это нелегко, как вы понимаете, - признать первенство за женщиной, у которой нет коровы. Но то, что Коля, муж продавщицы, увлекся сбором целебных трав с дачницей, было выявлено хуторянками и ими же пресечено совместно с его женой.
На сегодняшний день Коля находится под домашним арестом, лишен сигарет, машины, телевизора, пива. Местными силами проводятся усиленные оперативные мероприятия. К следственным действиям подключились жительницы соседних хуторов, проводятся проверки.
***
Нормальному человеку деревня нужна для того, чтобы всё время думать, как хорошо-то сейчас в деревне пить парное молоко и хрустеть вырванной из земли сочной редиской. Остальным для того, чтобы рассказывать много лет подряд, что в этом году протянут газ, откроют аптеку, подключат сотовую связь и Интернет. Вот именно в этом году врач для вашего села заканчивает учёбу, сидя на чемоданах.
Автопортрет.
***
В хутор заехали влюблённые люди на «Бентли Континенталь» с мечтой смотреть на верблюдов и пить шампанское из арбуза. Вторые сутки стоят у навозной кучи, пьют пиво с чипсами из местного магазина. Выясняют между собой отношения, любуются пожаром в степи, интересуются, не опасно ли с перегаром смотреть на верблюдов. Сделались любимцами аборигенов и бродячих собак.
***
Прошедшей ночью. Под прикрытием дождя. Благодаря этническим связям в хазарской, скифской, цыганской и казачьей диаспорах. В Междуречье, в районе реки Сакарка задержано сбежавшее лето. Ближайшее время оно будет доставлено единорогами, тополиным пухом и мошкой в город.
***
Как единственный практикующий специалист на хуторе в области милитаризма, Верка Рыбкина утверждает: «Не каждому офицеру, даже Российской армии, под силу вынести тяготы службы прапорщика войскового довольствия».
***
Утро посёлка городского типа, ветер ещё не разбудил пыль на полях зоны рискованного земледелия, даже коммунальщики и дорожники - и те спят. Пока только + 22.
Женщина в панаме с восковой кожей жителей сырого, болотного севера, спешит по ещё не остывшему за ночь асфальту. Пока комфортно.
Круглая панама, как и всё круглое, ей не идёт. Она из тех женщин, которые платья шьют себе сами, подшивают брюки счастливому мужу и уверены, что есть не в одиночку - счастье.
Она до сих пор не понимает, зачем её дочь вышла сюда замуж. Туда, где если лежать и не двигаться, то, в принципе, лето можно как-то пережить.
И вот она идёт, её откровенно разглядывает южанин, прикопчёный как чугунок. Женщина явно становится довольна своими внутренним миром и формами. И уже хочет стать горной форелью и, плескаясь в прозрачной холодной воде, идти на нерест.
***
Если хотите, вы можете попытаться найти такого эксперта, каким был дед Щеглов. Время есть - ищите, но даже люди с телевидения бросили эти попытки, хотя у них там целый штат на это дело нанят, а с «Временем» вообще нет проблем. Так что к качеству программ у нас претензий не должно быть, а исключительно к себе - к народу. Не можем взрастить и выкристаллизовать из своей массы таланты.
Безотказный он был дед, всегда посоветует, даже если тебе совестно получить консультацию, Щеглов не промолчит.
Сидит он, как обычно, со сверстниками на лавочке, все смотрят, как внуки и правнуки играются, а он сразу о будущем мыслит и говорит:
- Марея Ивановна, ты вон за той ржавенькой-то присмотри, вашему Вовочке дюже хорошая пара была бы.
- Это Голенева, штоль? - спрашивает Ивановна.
- Иха порода. Девки у них хорошие вырастают к сватовству. Никогда в их породе за женщинами дурного не водилось, крикливые только. А другого греха нет, ну ты и сама знаешь. Любка-красавица своего из тюрьмы какой год ждёт, Наташка сваво алкаша по хутору таскает... Дед напоминает:
- Хотя вдовый Алаев сватался, я насоветовал. А мужики у них все придурошные, одно слово каторжане.
Мария Ивановна соглашается:
- Пожалуй, хорошая сиповка из этой девахи получится. Я снохе скажу, пусть надысь тоже приглядится".
***
Витя Шлыков после окончания школы очень утомил хутор. Пил дуриком всё подряд, на току зерно приворовывал. Да ладно воровал зерно, все воруют для домашнего скота, а он воровал и менял на брагу. Опьянев, делался безумным, приставал без разбора на возраст к женщинам. Был нещадно бит, день-два отлёживался, снова был бит. Скорее всего, утонул бы, есть такая традиция в нашем хуторе у этих социальных элементов намотать себе на пуговицу от фуфайки или брюк рыбачью сеть, запутаться в ней и пойти рыбачить в камыши.
И наш бы Витя утоп, но призвали его в армию. Попал он служить в внутренние войска, два года охранял в Мордовии зыков. Пришёл оттуда шёлковый. С ужасом рассказывал, что там с насильниками делают. Пил и воровал уже как все, а потом снова рассказывал про лагерное житьё. Остепенился, даже завёл невесту в Садках.
Дело к сватовству. Витюшкины родители к деду Щеглову узнать, что за род такой Араканцевы, есть ли у них в породе изъян или может в каком дальнем родстве пересеклись. Дед Щеглов как узнал зачем пришли, аж застонал:
- Вы чё такое удумали, ну непутёвый он у вас, но вы ж родители свому дитю и роду он чисто казачьего, разве так можно на мученья своего полудурка обрекать? Это в каком помутнении разума надо быть, чтобы из Садков жену брать? Как корову купить - так вы вниз по течению Тишанки, в Байбаях у казаков купили, а как сыну жену - так вверх по течению приглядели в мужичьих Садках, где доброй невесты лет сто не было, а доброго жениха отродясь не водилось, даже на понюх. Да ещё из Араканцевых, эти паскудные Араканчики готовы брат брату вязы свернуть, сестра на сестру доносы пишет. Хутор родовой разорили, у родителев хлебную крошку из глотки выдерут.
И дед Щеглов уже хотел показать, как может выдрать у них сноха крошки. Но родители Шлыкова увернулись и перевели разговор о поиске невесты. Можно было и не переводить, Щеглов привык доводить дело до конца, серьёзный был человек. Присоветовал из тех же Байбаёв, где были в 70-е годы молочные коровы, Ольгу Гладкову. Не ошибся, Ольгутка и родителей Витюшкиных до их смерти блюла, и его самого, пока не умер в белой горячке, вылизывала. А уж какую дочь воспитала, без приданого возьмут с любой фамилией.
Щеглов никогда не ошибался, приехал он как-то к своему товарищу, управляющему отделением, по-простому приехал: разжиться для поросят зерном. Заехал на ток, грузит в свой 407-й "Москвич" 12 мешков ячменя, не больше тонны. Вот если бы с пшеницей, то тонна точно.
А на току солдаты, которых на уборку урожая прислали, тут же табунятся, вокруг девчонок с деревянными лопатами, которыми они перекидывают зерно в бурты. Радостно старику смотреть - хлеб, молодость. Управляющий ему говорит:
- Вон та кучерявая - моя внучка, Маринка, ей только 15 лет, а она вон как работает, кровь с молоком, зад шире маминого.
Говорят, что ни до, ни после такого грустного деда Щеглова никто не видел, он ухватил управляющего за рубашку и начал яростно шептать в ухо:
- Гони Маринку отсюда, ты что делаешь? Гляди, сколько вокруг поглупевших от любви пацанов, ноздри раздувают, не уследишь. Она же у тебя акселератка, я вашу породу Глазковых выучил, увози из хутора, увози от беды...
- Как это акселератор, как педаль на машине?
- Да так это, мозги детские, а между ног уже всё зудит и шевёлится, - отвечает Щеглов. Уехал расстроенный, потому как не убедил. А в конце августа Маринка повесилась: забеременела и от позора залезла в петлю. Такие были тогда жуткие последствия от нравственности.
Хоронили её 1 сентября 1979 года, разрешили быть на похоронах только нашему классу. В гробу лежала в фате и белом платье, как и велел дед Щеглов.
Но если ещё можно сейчас поискать таких специалистов, как Щеглов, то уж таких, как его знаменитая по верхнему и нижнему Дону мать - сватья из станицы Качалинской Щеглова, даже вы искать не будете. Если встать лицом на восход, то за спиной до самого Новочеркасска. По правую руку до Чёрного Яра, по левую руку до города Козлова, что на берегу речки Лесной Воронеж. Не было такого рода, семьи, которую она не знала до седьмого колена. А если смотреть на восток, где Садки, там и знать нечего, теперь и вы это знаете.
Про любую семью могла рассказать: кто, где, с кем. Но не так запросто, а лишь когда дело касалось сватовства, а так просто ну ни в жизнь не узнать. На что уж качалинская попадья пыталась и хитростью, и за деньги прознать, ан нет, тайна покрепче исповеди будет.
А дело-то простое было, ещё при царе Николае, кровавом. Случилось это в станице Качалинской в аккурат перед первой революцией. Одним из трёх священников был Яков Краснихин, это у которого старшая дочь Фаина вышла замуж за сына помещика из Грачей Зайцевского. Понятно, что сваха была Щеглова.
А на окраине станицы во Вшивой балке, в худой кухнёшке, где задней стеной был крутой склон балки, жила обедневшая вдова, казачка Феодора. Красоты такой, что не приведи Господь такое наказание для одинокой женщины. Весёлая была и все весёлые люди знали туда дорогу. Был у неё сожитель - портной еврей, но так как батюшка после треб заходил к приветливой с чёрными глазами вдовице, портному пришлось принять православие, поменять свою фамилию на Ковалёв и уехать портняжить в Иловлю. Через полтора года Феодора родила девочку Дашу.
Почему отец Яков пожалел Дашу и уговорил матушку Татьяну, заподозрившую сразу батюшку в прелюбодеянии, взять к себе на воспитание девочку, знали только двое и уж точно сваха Щеглова.
Но какие деньги и блага не обещала ей Татьяна, сватья осталась непреклонна. Хоть и выросла Даша в нелюбви, жила как прислуга, но замуж её отдали в город за Петю Дементьева. Фаина, я думаю её сестра, познакомила Дашу с революционерами Царицына, где она переносила в июне 1917-го в корзине для яблок инструкции для Григория Лукича Детистова, ветеринарного фельдшера на французском заводе от Якова Ермана. И вот, как утверждал дед Щеглов, Яша очень уж просил его мать сосватать за него Дашу. Не знаю что там было, или не было, но то, что баба Даша Дементьева 17 июля каждый год носила цветы к памятнику Ермана, знаю даже я.
Крестьянский кот смотрит в окно.
***
Очередные экотуристы удивлённо фотографируют хуторской клуб с колоннами. Дрова, печки, отсутствие медицины, интернета вызывают у них восторг. Молодая женщина, судя по всему, образованная, говорит, обращаясь к местным жителям в лице бабки Болдырихи и деда Тягушка:
- Смотрите, тут у вас сплошная античность...
Болдыриха, чтобы показать свою образованность, соглашается:
- Да, это я... А все наши с Юлием Цезарем прапрапраправнуки и племянники в городе на стройках и охранниками работают.
Женщина раздосадована. Продолжила:
- Вы не понимаете всей прелести своей жизни, вы не цените, что живёте в музее...
Дед Тягушок не возражает:
- Постоянно. Так и живём – в музее народных помыслов.
***
Такого вероломного вторжения никто не ожидал. К новому дачнику, прапорщику запаса, приехала жена - действующий старший прапорщик. Жители хутора сплотились и осудили поступь милитаризма. Отступая и неся кровопролитные потери под натиском превосходящих сил противника, Верка Рыбкина заняла глубоко эшелонированную оборону на заранее подготовленных позициях. В утреннем обращении к народу, не теряя надежду на мирное урегулирование конфликта, заявила: «Будем дружить домами». Тёмные силы коллаборационизма семейной жизни, в лице бабки Чебучихи, прокомментировали: «Это плохо. В хорошем смысле».
***
Самих самолётов не видно, только слышно над степью ЫыыыУУуууу, УуууЫЫыыы.
- Всё играются и вот так весь день, туда-сюда, туда-сюда,- говорит Саня Турусов, стряхивая крошки от обеда, заводит трактор и, как мастер модельных стрижек, изящно и ласково стрижёт степь под бобрик. Получается фасонисто, Керенский - и тот непременно позавидовал бы.
Через минуту Саня уже забывает о самолётном гуле, вслушивается в стрекотание травокоски. Как забыл рёв тех самолётов из первой Чеченской, где был срочником, и второй, которую прошёл по контракту. Да и что ту войну вспоминать, когда нужно столько внимания и сноровки, чтобы не попасть в ямы от бывших блиндажей, землянок, окопов, воронок от авиационных бомб, оставшихся вечными шрамами на земле ещё со времён Сталинградской битвы.
Вот и делает свою крестьянскую работу Турусов, как может, старается найти точку опоры в жизни, чтобы мир не перевернул его. Даю рупь за сто, что думает он о дачнице, которая должна приехать сегодня в хутор, на то она и суббота, чтобы дачники приезжали на дачи. И вот если завтра проспит, то точно приезжала. А почему ей и не приехать, даже в ущерб нашему сенокосу. С нас не убудет, переведём дух и наверстаем.
Почему женщина должна терпеть не только грохот и ор соседей, но и запахи. Эти запахи, которые преследуют простых горожан, удушье, которое проникает отовсюду, из соседского окна одинокой немощной старости, вентиляции, канализации. Они липкие и хватают прямо за горло, пытаются задушить, даже не корча из себя венецианского мавра.
Спешит дачница к скандальному шороху мышей, ароматам разнотравья, дешёвых сигарет, крестьянскому поту, да и правильно делает. Вот летают сейчас над её Саней лётчики, бравые ребята - кто спорит? Два, три, а может, и все пятеро шалят на этом клочке неба, которое нависает над одним трактором и одним трактористом в радиусе 15 километров степных покосов.
***
Бесконечную вереницу жарких дней хочет прошмыгнуть один дождливый, как вредная бабка без очереди. Настырная, не теряет надежду протиснуться в этой давке, кряхтит: "Я только на минутку, просто узнать где получить льготы на холодный душ и бесплатные рецепты на ледяное шампанское. Да что вы за люди, у меня там голуби и бездомные коты не поенные, пустите. А-то прокляну". И ведь проклянёт, я-то этих старушек хорошо знаю.
***
Верка Рыбкина обходит стороной дачу прапорщика в запасе и его жены старшего прапорщика. Томно обкусывая ногти на правой руке, уверяет: «Смотреть на подлость людскую нету силы. Хочу свою маленькую планету. И пусть на ней живёт хотя бы маленький, но не военнообязанный принц».
***
Стою у «спущенного» колеса трактора. Подходит Людмила Геннадьевна и говорит: «У вас такие глаза грустные. Давайте выпьем водки?»
И видит Бог, если бы не 5 утра, мы бы выпили.
***
Второй раз за лето зацвела степь. Небывалая расточительность природы на наряды в наших
местах. Чобор, шалфей, белоголовник, одуванчик, цикорий под августовским, уже к этому времени мудрым небом и золотисто-ласковым солнцем, создают эту красоту. Не ту июньскую - хрупкую и недолгую, как у восемнадцатилетней девушки, а зрелую, мощную, безумную, бесконечную красоту, которой наделяет природа женщин после сорока лет.
Степь, если ее приласкать, быстро отходит и залечивает свои раны. Незлопамятна. Щедра, когда богата, и готова отдать последнее, когда самой трудно. Мощь ее так никто еще и не смог измерить. Да и терпение у нее на чуть-чуть меньше чем у человека.
***
Через Качалинский железнодорожный переезд пролегает тотемный шлях. Который проезжает каждый горожанин, по понятным причинам не улетевший в Турцию. В этом году воодушевлённо, слегка опьянённые, как гусеницы, ползут по шляху непрерывно. В надежде освободиться, омыться в священных водах реки Дон, после того, как сбросят офисно-бюрократический кокон из интриг, слухов, лукавства, паутины и пыли.
Изредка нарушая ПДД, на огромных блестящих ящиках-ладьях с известными всем номерами везут персидских княжон. Которые уже и не надеются встретить в этих местах ни Степана Разина, ни Ермака Тимофеевича.
***
...Прохладное утро прислушивается к разговору нагло красивого солнца с бессовестно счастливой дачницей...
***
Буду лежать в Междуречье среди духмяных степных трав, примерно лет сто. Лоббировать интересы селян перед раскалённым солнцем. Вместе с Луной отстаивать права и свободы горожан. Вовремя будить ленивые дождевые тучи. Приглядывать за пасущимися стадами, отарами, табунами. Ворошить взглядом скошенную траву. Подсказывать пчёлам, где цветут сады, помидоры, бахчи. Пить святую, оттого холодную воду из хазарского родника. Записывать стеблем молочая хронику текущих рядом событий. Ну, в общем-то не работать.
Потом встану, потянусь и с наглостью чистого листа заявлюсь домой к праправнукам. Ничего, что я мёртвый, не модный, с пыльными пятками и в бороде муравьи и веточки полыни.
***
Когда станет не по себе, и ты уходишь на край Земли, чтобы побыть одному. А там на кромке уже написано губной помадой «Все будет хорошо». И что самое интересное, по цвету и на вкус помада точно такая, как у той девчонки, которой ты много-много лет назад подарил первый букет...
***
Все беды от пищи, которую едят городские, уверен Ванька Рыбкин. Сейчас у него не робкое девичье расстройство пищевого поведения или, как у образованных, диарея, а настоящий, без всякого словоблудия, понос.
Такой у него был, когда его брат Стёпа подстриг ногти и три недели работал в кондитерском цеху. Пакетами привозил из города просроченные пирожные. Ещё тогда он зарёкся есть то, что с бездумным удовольствием пережёвывают миллионы челюстей в мегаполисах. И вот не устоял. Человек слаб - и за это бывает наказан.
Нецензурно укоряя своё чревоугодие, но благоговейно, всё-таки большой праздник, что доел всё (опять же из-за христианской доброты, не обижать же людей), что оставили в изобилии, приехавшие праздновать Троицу дачники.
Тогда, с пирожными было легче, раз в неделю в хутор приезжала фельдшер, подлечила Ваньку. Сейчас время не то, сплошная пандемия, с началом карантина фельдшер наведываться перестала, только по телефону обещала лечить. Это и понятно – мир полыхает, опять же вечная надежда, что в хуторе появится сотовая связь.
Можно просто купить таблетку в аптеке, скажете вы, и не выпадать из шеренги идущих динамично развивать регион. Согласен, но чтобы её купить, нужно до неё добраться, а это в условиях пандемии нанять машину до райцентра теперь стоит 2 тысячи.
Ванька замолкает и бежит за ближайший куст. Зловещую тишину через минуту смягчает монолог страдальца: «У современного, свободного человека должна быть всегда возможность купить в любом хуторе нашей великой Родины таблетку от поноса! Так и запиши, это – моя поправка в Конституцию».
***
Ночное похолодание в июне никак не повлияло на вековой симбиоз мух и жителей хутора. Всё так же, ещё со времён, когда бабушка набрасывала тюлевую занавеску на железные грядушки кровати, спасая мой детский сон от мух. Это только на вид они разные: мелкие, чёрные, зелёные, серые бомбовозы. Все неизменно жужжат, кусаются, ищут свою правду и счастье. Появились недавно какие-то радужные, но это симбиоз, и преследует те же цели. Они похожи на новое поколение бабушек в лосинах, которые, блистая задами, так же, как и те, в платочках, знают, кто от кого нагулял, наизусть номера всех хуторских машин и что пообещал оторвать губернатор местному главе, если не будет нужный процент явки, прямо на границе района.
Так и живём с мухами. А вот тараканов в хуторских домах никогда не было, они городские жители, а, возможно, как у Ломоносова, тяга к знаниям. Этот феномен как-то остался не изучен и не оценён даже в местном университете. Не тот нынче пошёл учёный, не тот!
А к таракану стоит приглядеться, этакому прихвостню урбанизации и беспечной жизни.
***
Любит бабка Болдыриха добавить в аромат деревенской окрошки магазинной сметаны. Как её ни убеждали перейти на майонез, даже сам Махеев приезжал, бесполезно. Человек она старой формации и убеждениями не торгует, точка, тупик.
Идеально – это сметана из Белоруссии, её привозит из города внучка. Она говорит:
- Дорогая бабушка, какая тебе разница – Белоруссия, Россия, Туркмения... Всё одно и тоже - кисляк супротив утренних сливок, которые делаешь ты.
Сама говорит, а везёт впрок, уважает бабушкино мировоззрение, придающее ей личностной и социальной уверенности в знаниях и оценках реальной действительности.
Но это ещё не всё.
Сегодня Болдыриха достала последнюю баночку сметаны, а она, хоть и с просроченным сроком годности, а раздулась от важности, как, впрочем, и всё просроченное. Да тут любого вспучит, если во всём холодильнике этот продукт заменить нечем, как уверена бабка.
Убеждения убеждениями, а открывать древнюю, возомнившую Бог весть что о своей избранности, банку Болдыриха опасается. Потому что в 2020-м ей ещё не хватало, чтобы мир захватила двадцатипроцентная сметана с истёкшим сроком годности.
***
Вчера приехала дачница. Устроила богемный вечер. К утру немножко распугали свежий воздух. Ванька Р. так и не допил бутылку городской водки, и это невозможно объяснить истосковавшимся, разбитым сердцем рыцаря. Весть о недопитой бутылке тревожит прогрессивные умы хутора и теребит душу его матери.
***
Малосольный огурец долго сопротивляется, ускользает, пытается затеряться в глубине трёхлитровой банки. Поднимает со дна хищные зубчики чеснока, эдакие хаулиоды. Суетливо прячется под зонтики укропа, и это когда уже вокруг штормит. В общем, этот морской дьявол ведёт себя наивно, как Ихтиандр.
***
Подрощенные бройлеры в пару минут расклевали брошенную им бабкой Болдырихой гадюку, небольшую, чуть больше метра. Женщина протёрла сталь лопаты пучком полыни, как это было ещё заведено с хазарских времён – вытирать кровь оппонентов и конкурентов с меча-кладенца, сказала: «Третью за неделю зарубила. Повадились каждое утро приползать, молоко у моего кота пить».
Надька-разведёнка вчера приехала из города. От всего её тошнит: от людей, работы, черешни. От платы за трамвай-десятку, а не столичное метро. От того, что по утрам волосы запутываются в серьгах. От того, что не надо никому готовить завтрак, даже этому городскому петуху. Не говоря уж, чтоб делить с гадюкой кофе с молоком, сваренным в джезве, с блестящими, как сталь лопаты, боками.
***
Как повезло Нинке Перервеной, так редко кому везёт. В нашем хуторе она одна такая везучая. Правда, давно это было, в аккурат тогда тоже Конституцию на лучшую меняли, и люди думали, что будут жить ещё лучше, а Нинке всё равно завидовали. Вот как ей повезло в те далёкие времена, что по прошествии стольких лет и Конституций ей продолжают завидовать.
После окончания школы поступила она учиться в СПТУ-24 на маляра-плиточника с обедом, стипендией в 30 рублей, спецодеждой, общежитием там же, где и училище, – на Водстрое.
Не успела она отучиться и трех месяцев, как вышла замуж за городского. Эко, вы скажете, везение – замуж за городского, согласен. У нас в хуторе таких везучих тоже завались. Везение не в этом, а в том, что будущая свекровь ей сразу сказала: «Будете жить с нами в трёхкомнатной квартире на Землячке, а как умрёт бабушка займёте её комнату». Согласитесь, не каждый в 17 лет, сразу после свадьбы живёт в трехкомнатной квартире с перспективой на отдельную комнату.
С бабушкой Нинка сразу подружилась, тем более, она, оказывается, родилась в соседнем хуторе Араканцев, ну, в том, который был раньше за каркагоном. Да и из этой большой семьи она больше всех помогала Нинке. Бывало, скажет: «Нин, а Нин, чот давно ты мужу спину не тёрла, не дело это, не дело». И уже шёпотом: «Ну, давай девка, не теряйся, дело-то молодое. Не боись, я тут вас покулючу, чтоб никто в ванную не пёрся».
Семь лет - это миг, а если в любви-то и подавно. Не буду ходить вокруг да около, второго правнука бабка не увидела. Нинка честно сказала: «Любила её, как свою родную бабушку, а вот рада, что отмучился старый человек, да и нам в своей комнате теперь можно и кровать купить».
Так и сделала, купила на бабкины девять дней двуспальную кровать. Не всю жизнь же в ванной в уголке на стиральной машинке «Волжанка» защитников Конституции зачинать.
Тут вы и спорить не будете, не каждому так везёт в 24 года.
Теперь уже у бабки Нины женился внук, бабка на сноху не нарадуется, тем более, тоже из соседнего хутора, только с другой стороны каркагона, с хутора Бойкие Дворики.
Она нет-нет да скажет снохе: «До чего я люблю в ванной купаться, минут сорок могу». И уже шёпотом: «А ты уж тут с мужем покулючь мою комнату, вот тут и крючок на двери, его дед ещё приладил».
И ковыляет радостно в ванную, зная, что когда умрёт, комната её достанется этой девочке.
***
Ветер за прошедшие сутки натворил столько глупостей и убытков людям, что сразу вспомнилось, что вообще-то, по-русски, его испокон веку звали Посвист.
***
Прапорщик в отставке, а ныне активный дачник, между делом рассказал Верке Рыбкиной, а она уже с гордостью за причастность к величественному всем хуторянам, ожидающим по понедельникам автолавку с хлебом, что прапорщик, во время службы в армии, тоже неоднократно управлял мотоциклом "Урал".
***
К приезду городских гостей Марь Матвевна застилала стол новой клеёнкой. На её цветастую ширь сразу ложились солнечные блики, журналы «Крестьянка», «Работница», «В помощь агитатору». Ну, это те ещё журналы, где про рабоче-крестьянское счастье, выкройки и садоводство.
Сама клеёнка своим тревожным смрадом химических окраин города, перебивала запах от хлева с хряком Борькой. Все мухи, включая самых бесстрашных зелёных, опасливо прятались за спиной поросёнка.
Первым делом, с дороги Матвевна наливала гостям в кружки холодного взвара и немножко своей любви, всем поровну.
Уже через час выкатывались велосипеды и доставались из сарая удочки. Впереди был целый радостный день, а потом целая жизнь...
Время и солнце выжгли клеёнку. Остатки хлева не видно за лебедой, не слышно даже мух. Стопки счастья, выкроек и советов перевязаны остаткам бельевой верёвки. Лежат рядом с ржавыми велосипедами и запутанными удочками. Да и достать их из сарая некому, и жизнь слегка заржавела и запуталась. Местами выцвела, как клеёнка на солнце.
Женщина в красном читает районную газету
***
После Казанской надои у коров падали. Не помогал даже силос, ворованный в совхозе «Пролетарий».
Бабка по фамилии Гриб утверждала, что её корова даже прибавила молока.
Люди шептались: «По ночам на кладбище пасёт, вокруг больше нет сочной травы, как на погосте, всё вокруг пожухло, чай, уже 21 июля».
Почтальон тётя Тоня Евдакимова не верила.
Парикмахерша тётя Шура Кузнецова, больше известная как Шура-германка, так как в 50-х годах в Берлине при политотделе стригла, брила и освежала мужественные затылки, подбородки и щёки. Так вот, она говорила, даже командовала: «Отставить, да у неё в жизни коровы не было. Я что по вашему не отличу человека с коровой от человека без коровы».
Бабка Гриб и её семья появилась в хуторе два года назад, её дочка стала работать техничкой в школе, две внучки учились в 9 и 2 классе. Был ещё внук, но он служил срочную, подводником на Тихом океане. На удивление хуторян, пришлые получили трехкомнатную квартиру со всеми удобствами в новом 16-квартирном совхозном доме. Бабка Гриб утверждала, что внуки её – это дети председателя Народного контроля СССР, а сама она – секретный Герой Советского Союза.
Люди шептались: «Это она порчу с секретаря райкома сняла, колдовством заработала. Или была разведчицей в самой Америке».
Тётя Тоня не верила.
Шурка-германка говорила: «Отставить, я что не знаю, как разведчики выглядят. Тем более на внебрачных детях членов ЦК и генералов собаку съела, вон на моего сына Толика посмотри». Толик у неё действительно был со странной фамилией Паслён и учился на отлично.
Загадочная старушка Гриб любила лежать в хуторской больнице, объясняла это тем, что ей положено обследоваться как «старейшему большевику».
Люди шептались: «Наверное кровь, которую мы как доноры сдавали, прямо из бутыли хлебает».
Тётя Тоня не верила.
Шурка-германка говорила: «Отставить, какая она большевичка, я что большевиков-подпольщиков не брила. Посмотрите на неё, большевичка она... жрать им дома нечего, потому в больнице на государственных харчах морду и отъедает».
Бабка Гриб получала много писем, после обхода врача читала их вслух в палате: «Это от отца внуков. Это из ЦК мне новости сообщают. Вот это мне из КГБ, благодарят за внука».
Люди в хуторе шептались: «Письма все шифрованные, может её там в Америке перевербовали».
Почтальон тётя Тоня не верила.
Шурка- германка негодовала: «Отставить, какой дурак шифровки почтой посылает, их сейчас по радио передают. Я что не знаю что ли по-вашему, что для пенсионеров шифровки участковый разносит лично».
А бабка Гриб, прочитав письма в больничной палате и дождавшись, когда все уснут, начинала писать письма на свой адрес. Дописав, уже под утро, выходила на улицу и кралась, как и положено большевикам-подпольщикам к почтовому ящику.
Автопортрет с овцой
***
К вечеру хутор накрыл почти рай: цветущие деревья превратились в облака и запахли небом. Вернувшиеся с зимовки единороги спешат вместе с хуторскими коровами и буйволицами на вечернюю дойку. Местные подданые звенят серебряными кубками в очереди за молоком единорогов и ждут, когда Людмила Геннадьевна, облаченная по этому случаю в кирзовые сапоги феи и батистовый передник, разольет по кубкам из хрустального подойника этот коварный напиток.
***
Сонный человек перестаёт отражаться в зеркале и социальных сетях. Распадается на степных просторах на ленивый ветер, духмяное разнотравье и белые стихи.
***
В январе 1974 года на станции Зензеватка меня, девятилетнего, прибывшего самостоятельно на поезде, встречала баба Анюта. Работала она тогда бригадиром телятниц и приехала на розвальнях. Конюх Аркаша, чуваш с голубыми прозрачными глазами, запряг по этому случаю своего любимого коня по кличке Шаллам. Меня укутали в тулупы, и баба Анюта сказала:
- Паняй, Шалавый, скориши, дед Поликар внука ждёт.
-Это брат, Анна Тимофеевна, - поправляет Аркашка, - тут всего 8 километров, по накатанному снегу - это мгновение.
И запел радостно, грустную песню на своём тюркском языке.
Единственный, кто понимал его песни был конь, остальным они просто нравились. Этот Шаллам был самым хитрым конём в Ольховском районе. Никто не мог его заставить пахать огород, месить глину, он хромал, хрипел, пенился, закатывал глаза, словно сейчас падёт. Но стоило его запрячь в лёгкую бригадирскую бричку, болезнь тут же исчезала. Я уверен создатели мультфильма про богатырей знали его, но почему-то назвали Юлием.
Солнце катится по верхушкам деревьев. Мы переезжаем речку, все радостные , как-никак любимый внук приехал. Конюх всё о чём-то тихо поёт, словно стонет придушенная котом мышь, бабушка рассказывает, мы с конём слушаем:
- В этом году здесь под лёд провалился племянник Витьки Лёси, в Гусёвку шёл, теперь, наверное, только весной найдут. В этом лесу Митяшу Орлова в 47 году волки загрызли.
Обращаясь к Аркашке:
- А ты его всё равно не знал, из Ягодного он.
Конюх поёт, темнеет, его тоскливое пение мне начинает нравиться больше. Но я старший и любимый внук, и мне нужно слушать бабушку.
И она продолжает вспоминать:
- Ну этих ты должен знать, братья Пурновы, которые замёрзли в 69-ом, когда Дуську Пехтелеву из Рыбинки сватали. Вот тут на краю поля, где в 32-м у колхоза культстан был, и околели в ржаном стогу. Весной их нашли, вороны глаза выклевали. Дуська долго горевала. Что долго, то долго.
Одобрительно оцениваю состояние Дуськи, но чувашские песни мне нравятся всё больше.
Когда я прочитал роман «Три Мушкетёра», то Арамис мне представлялся в образе Аркаши. И уже когда в фильме Игорь Старыгин в роли Арамиса пел, я бы не удивился, если бы он запел на чувашском грустно-весёлую песню.
***
Старший прапорщик - жена нового дачника, прапорщика войскового довольствия в отставке, села за руль китайского внедорожника. Поелозив на сиденье, оправила короткую юбку защитного цвета. В зеркале заднего вида оценила дислокацию и тон губной помады. Чёрные, как подобает войсковому уставу в части обуви, туфли на 12-сантиметровых каблуках пришпорили дизельных рысаков. Пыль из под колёс опала, как занавес на сцене драматического театра. На заборе, опираясь подбородком на такие же пухлые руки, водрузилось лицо с истосковавшимися глазами Верки Рыбкиной.
- Здравствуйте, Вера, - сказал, оставшийся без присмотра, прапорщик.
Из-под бейсболки цвета запёкшейся на бинтах крови с надписью «Tommy Hilfiger» Веру манили голубые глаза, между делом тревожно наблюдающие, не возвращается ли китайский внедорожник с забывчивой женой - старшим прапорщиком. Рыбкина уже даже представила, что встретила на берегу реки героя гражданской войны, у которого голова обвязана, кровь на рукаве, того, в честь кого был назван их пионерский отряд школы им. товарища Щорса. Сквозь историческую пелену, слегка размытую навернувшейся слезой, увидела на прапорщике майку «Adidas», шорты «Reebok», шлёпанцы «Timberland», прозрела и железным катком патриотизма переехала свой женский инстинкт, оставаясь верной Отчизне.
- Я смотрю, пока наш лидер в Кремле, а мы тут на местах рвём жилы, пятая колонна финансирует лёгкую промышленность агрессивного блока и вырубку нашего леса китайцами, - сказала Верка Рыбкина и ушла в вихре торжества справедливости, который трепал её волосы.
А сердце клокотало, ах, это истосковавшееся сердце одинокой хуторянки – женщины, опалённой зарёй революции, и не так уж и важно, какой именно революции.
***
В середине восьмидесятых по протекции литературной величины области я повёз в Москву десяток своих рассказов. Его супруга меня наставляла:
- Во-первых, не стесняйся, я о тебе говорила по телефону, лично. Ещё раз повторяю тебе, мой мальчик, я – лично. Не забывай, когда моя дочь выйдет замуж, то у её мужа будет автомобиль «Волга», и при рождении каждого ребёнка жилплощадь этой семьи будет увеличиваться на одну комнату. А если они не захотят уехать с нами в Израиль, то у них останется ещё и моя четырехкомнатная квартира с видом на великую русскую реку Волгу и фонтан «Искусство», который местные практичные люди называют «Дружба». Кстати, тебе пора уже прийти к нам в гости, мой муж тебе пророчит большое будущее по идеологической части, если не уедешь с нами в Израиль.
Перед отъездом меня напутствовал сам литератор:
- Андрей, я вас прошу, пока как коллегу, делайте всё, как просит моя жена, не подведите её.
На 101-м поезде я прибыл Москву и отправился в редакцию журнала «Юность». Письмо и скромные дары земли волгоградской я вручил Иосифу Моисеевичу Оффенгендену.
Прочитав письмо, улыбаясь (я его и после всегда видел улыбающимся), сказал:
- Давайте, буду читать, и передайте ей, что я читал их сразу и при вас. У меня только вопрос, вы хотите стать писателем или уехать в Израиль?
Я и не подозревал, что хочу быть или писателем, или уехать в Израиль, поэтому молча протянул листки, где было мной написано, как и рекомендовали классики литературы, о том, что знаю честно. То есть о поварах, официантах и ресторанной жизни в городе-герое Волгограде.
- Смешно, сразу понятно, понимаете, о чём пишете. Но тут есть один нюанс. Не успеют ваши рассказы выйти в печать, за вами и вашими друзьями придут юмористы из ОБХСС. Она мне этого не простит, да и вас жалко.
И он бережно передал меня в руки компании «Клуба 12 стульев» «Литературной Газеты», за что я всем благодарен отдельно.
Бывая после в Москве, я всегда встречался с Иосифом Моисеевичем. Тогда журнал «Юность», да и сам автор Галки Галкиной, – это, наверное, как сегодняшнему юнцу просто посидеть в машине Илона Маска.
В детстве до школы у меня были любимыми три книги. Первая – «Конёк Горбунок» Ершова с иллюстрациями Р. Сейфулина, вторая – «Кит и Кот» Б. Заходера, художник Е. Мешков и третья тоже Заходера – «Буква «Я». Оформлял её как раз Оффенгенден, офигенный и весёлый, как мне кажется, человек.
***
Обыденно, после того, как весь день пас коров, Саня Турусов рассказал окружающим, что в лесопасадке вдоль трассы Волгоград-Москва появились змеи и человек, который весь день на костре кипятит себе чай, грызёт половинку шоколадки и курит сигареты.
Бабка Болдыриха забеспокоилась: «Про этого бомжа нужно сообщить куда следует, участковому и в «Облздрав».
Бывший кладовщик разворованного совхоза, член КПСС, член парткома по борьбе с религией, а ныне сторонник и непоколебимая опора ЕР и церкви Валера Курышев предположил: «Может это отшельник, наверное, он готовится стать святым. И нам с районным бюджетом через партийный проект, возможно, придётся там начать строительство монастыря».
Ванька Рыбкин, не выпросив у окружающих ни милости, ни благодати, ни даже сигареты, неприязненно сказал: «Алчное, пасторальное бескультурье. Это просто обычный декадент».
***
Вот так, приводя в недоумение английского бульдога, отселённого из однокомнатной квартиры на Спартановке на пленэр, и Ваньку Рыбкина с огромной сковородой под мышкой, на которой спокойно уживалась яичница из 35 яиц, а уж магазинных – все 40, бабка Болдыриха шла по хутору.
Ванька намётанным взглядом определил, что за кухонную утварь на металлоприёмке дадут 120 рублей.
Если бы вы увидели эту сковороду, то вспомнили бы о своей такой же, наверняка меньшего размера, которую давно нужно заменить, а рука что-то не поднимается... Я бы долго мог перечислять эти причины, но Болдыриха уже зашла во двор к деду Тягушку и протянула свою ношу. Чёрный, засаленный и закопчённый за многие годы до фактуры лунной поверхности, чугунный блин всунула ему в руки.
Не здороваясь, голосом которым вещал на смертном одре Добрыня Никитич, бабка сказала:
- Ген, пошаркай ей бока, приведи в божий вид. А то помру от людей стыдно будет. Вещь-то проверенная, жалко новую покупать. Сколь я на ней мешков картошки пережарила, было дело, и на чистом сливочном. Генк, а Ген, помнишь, когда ты меня сватать приходил. Моя мать на ней вам яичницу жарила.
Тягушок положил сковороду на верстак, снял очки, наверное, чтобы не разглядеть весну 1959 года, и стал постукивать по ней пальцем так, как проверяют на спелость арбуз.
Не захотевшая стать невестой в 59 году продолжала:
- Помнишь, когда моего Болдыря отправили в 1974 заготавливать в командировку сено в Молдавию, я ж на ней тебе тогда под утро сало жарила, помнишь?
Тягушок вздохнул:
- Памятная штука. Тебе без неё действительно никак нельзя умереть, попадать в ад лучше со своим, проверенным инвентарём.
***
- Вы что-то меня избегаете, Вера, - сказал прапорщик-пенсионер и опёрся на мотыгу. Из-за нового забора, сооружённого из зелёных досок оружейных ящиков, донеслись то ли усмешка, то ли скрежет истосковавшегося сердца:
- Я преследую исключительно гуманитарные цели, а кое-кто сейчас может на бугре из бинокля разглядывает вероятного противника. Мне провокации на границе не нужны.
- Сейчас в части построение, время вечернего развода, - торопливо начал объяснять прапорщик, но Верка не дослушала, запрокинув голову так, что глаза видели пыль от её шлёпанцев. Как натиск атаки, слова "вечерний развод" подкашивали её ноги и ранили в сердце, словно свинцовая очередь, выпущенная из пулемёта Максим скрюченным пальцем красноармейца. Хотя не знаю, не знаю... Возможно, и белогвардейца.
***
В глубине души я всё-таки надеюсь, что слово «хачапури» перевели неверно, и на самом деле оно означает «ловелас». А уж со словом «бабник» вообще произошло недоразумение, а на самом деле - это открытый, пышный, вкуснейший пирог из капусты, не как какой-то там «хачапури».
***
Охапку свежесорванного чистотела с указаниями, как уезжающей в город Надьке-разведёнке ополаскивать им тело, с полной уверенностью, что от урбанизма можно запаршиветь не только душой, бабка Болдыриха вынесла вердикт: «Скоро у вас в городе снимут карантин и ты сможешь вернуться к нормальной жизни». Тонко намекая на возможное и даже на замужество.
Дед Тягушок не стал возражать, только уточнил: «К нормальной жизни после карантина могут вернуться только те, кто нормально жил и до карантина».
***
В подавленном состоянии, как в прямом, так и в переносном смысле, уже пятые сутки после драки на похоронах соседского поросёнка, пребывает Ванька Рыбкин, даже слегка озлоблен бренностью бытия.
Тонька Рукина шутит: «Лучше всего Ванька себя чувствует пьяным». У Ваньки хватает сил только ответить: «Постиронию в катарсис не положишь».
***
Когда я слышу пренебрежительное «обыкновенная дворняга» или «простой хлеб», во мне просыпаются социально-политические взгляды.
Сердце начинает трепетать кумачовым стягом, наполняется сочувствием, единением и желанием стать им верным товарищем и защищать их права.
В ожидании весны.
***
Соседки, бывшие колхозницы, орденоносные доярки Ганна Богдановна Павлий и Анна Сергеевна Медведева уже лет шестьдесят, шокая и гыкая, не могут решить, кто из них лучше варит борщ. Зато единодушны в политической кухне. Просили передать привет и сообщение, что передумали и не будут в 2024 году голосовать больше за Жириновского, а то они уже обалдели от этих стариков.
***
За широко известными в эстетических кругах колоннами клуба в хуторе Широков укрылась от душевных невзгод Верка Рыбкина. Её эмоциональные порывы соответствовали 7,1 м/с, ЮВ. ветра. Заход солнца был синхронен удаляющейся в сторону Волгограда машине с бывшим прапорщиком и его супругой - старшим прапорщиком, которая приехала ещё в пятницу вечером на таких высоких каблуках, что у Верки отродясь такой длины морковка не родилась.
Взгляд Рыбкиной, устремлённый вдаль, предвещал утренние заморозки, под её кофточкой остался так и нерассказанный вещий сон.
***
Купил на автозаправке кофе. Попробовал, напиток оказался чуть живой. Оставил умирать своей смертью.
***
Бывший кладовщик разворованного совхоза и активный член КПСС, а ныне ветеран труда и хуторская опора партии ЕР Валера Курышев говорит: «Нет у меня надежды на молодёжь. Меня мать в поле родила, а я вот вырос и ещё сколько пользы государству сделал».
Скорей бы уж бабы в поле начали рожать, а то кадровый голод ощущается.
***
Когда мы были юными ленинцами, государство считало, чтобы уберечь нас от тлетворного влияния запада и всякого пагубного влечения, нужно читать книги о Ленине, проводить политинформации, смотреть фильмы о нём, ходить строем к памятнику вождю и отдавать ему пионерский салют.
Потом оказалось, что культурный разрыв со сверстниками планеты легко сокращается за школьным спортзалом, где курили, обменивались зарубежными журналами, пластинками, магнитофонными кассетами. Пересказывали, о чём ночью клеветал «Голос Америки».
***
Дачница о проведённом отпуске:
- Прогулки в степи начались плохо: я споткнулась через спящего пастуха...
***
Утро наступило за 19 минут до восхода солнца. Надежда Донатовна выспалась, но не понимала зачем.
На службу какую неделю идти не надо, хотя им, чиновникам, жалование платят исправно.
Вроде бы и благодать, а Надежда Донатовна, как назло, человек государственной мысли, и чувствует себя неловко. Вон за сколько времени не подписала ни одной срочной бумаги, не выдумала ни одной цифры, не надула ни одного процента. И всё тихо, ничего не происходит, люди живут так же. Да что те люди - государство без её ежедневного присутствия в кабинете не рухнуло, это тревожило.
Хотя с другой стороны, утешала она себя, у нас в области 465 сельсоветов, где за каждым числится примерно по 5 человек, наверняка страдающих, как Надежда Донатовна, от того, что не пишут бумажки, а зарплату получают. А как же тяжело людям без кабинетов по районам, не говоря уже про область, без отчётов из глубинки - извелись....
Петух с соседского подворья пропел третий раз, солнце заискрилось на пыли, слегка покрывшей пластиковые рамы окон.
- Пыль! - обрадовалась Надежда Донатовна и подумала: «Будет чем сегодня заняться». И продолжила бессмысленно лежать, в отличие от пыли.
***
Дед Сергея Вениаминовича научился в 5 лет читать по Библии. Во время Великой Отечественной войны стал офицером, дослужился до звания капитана, после ранения в 1945 году был комендантом города Габрово. После демобилизации работал в совхозе управляющим фермой № 3 (х. Сазонов), где в 1958 году и родился Сергей. У него так и написано в свидетельстве о рождении: ферма №3.
Читать Сергей Вениаминович научился тоже в 5 лет по газете "Сельская Жизнь", которая всегда висела на стенде между бюстом Ленина и совхозной баней. Вышел на пенсию полковником медицинской службы. Дочь замужем за священником, пятилетний внук читает по гаджетам. Надеюсь, если будет маршалом, то пусть служит на межгалактических пассажирских перевозках.
***
Пока вы покинули улицы, ветер на них разыскивает вас, поскуливает, как забытая породистая собака, мечется пылью со скоростью света. Кидается к одиноким прохожим, виртуозно планирующими в сторону магазина, исключительно чтобы утяжелиться полторашками пива.
***
После пятой стопки начинали выяснять, кто в 1918 году запалил мельницу на реке Сакарке. То ли белые подошли по Поперечной балке и подожгли засевших там красных, то ли красные налетели с верхов балки Долгой, порубили белых, а потом подожгли. Это даже в середине семидесятых не могли выяснить покалеченные жизнью и «порубленные» друг другом свидетели того времени - участники застолья.
- Нету Михал Михалыча, а без него кто знает? Хучь кадыки друг дружке повыкусываем - не дознаемся. Так-то вот, дружочки, - подводил черту под спором о мельнице дед Рвачёв.
Восьмидесятилетние «дружочки» Парамонов, Молодоженков, Кузнецов, Шлёпин одобрительно закуривали. Не унимался только дед Иван Медведев:
- Можа у Карташёвых попытать, они в его курене жили.
- Ну ты ещё к Ковалёву сбегай, разузнай, - раздувая ноздри взвизгивал Молодоженков.
- Ыыыииы, ентот всё в жопе до капли знает, - не вынимая папиросы, яростно дыша, соглашался Парамонов.
- Не распросили мы с тобой, Тимофеич, - обращался он к Молодоженкову, - Михалыча, как там зараз всё случилось...
После гражданской войны жители хутора Широков решили восстановить сгоревшую мельницу. Свезли всё, что осталось с пепелища на базы к самому авторитетному казаку, участнику Первой мировой войны, командиру эскадрона 1-й конной в гражданскую, Михаилу Михайловичу Левшину. Вначале было нечем восстанавливать, затем нечего молоть. А в 1930 году, после утверждения ЦИК и СНК СССР «Примерного устава сельхозартели» и 3 апреля ответа И. В. Сталина товарищам колхозникам, жители хутора Широков решили, что осенью, убрав свои наделы, выйдут из колхоза.
В первый день уборки приехал разбираться представитель Иловлинского РК партии т. Огариков с десятком молодых районных активистов поддержать председателя колхоза 25-тысячника В. Я. Владимирова. В переговоры с ними вступил Левшин и стал приводить резоны, почему они, убрав хлеб, поделят его согласно Уставу и уйдут в единоличники. Всё, как учит в газете Сталин. Уговоры перешли в угрозы, кто-то из молодых активистов выкрикнул, что нужно пристрелить Левшина. В итоге пятеро участников гражданской войны (двое за белых) избили 12 человек активистов. Все попрятались в доме Владимирова и вызвали подмогу из района. А жители продолжили убирать хлеб.
В 3 часа ночи приехали сотрудник районного НКВД Ковалёв с вооружённой подмогой и увезли пять человек: Молодоженкова, Парамонова, двух братьев Картуновых и Левшина.
Шесть месяцев шло следствие, дали по пять лет, а Левшину - восемь. Все к 40-му году вернулись, кроме Левшина.
После Великой Отечественной войны в доме, где на базах так и лежало всё, что привезли в двадцатых от сгоревшей мельницы, проживала его мать. В 1949 году дом купили Карташовы, потом у них Шлёпины, а после Глазковы... Два года назад там поселился с семьёй узбек Мансур - Миша. В сентябре этого года он попросил сложить ему сено, и мы вытащили из навоза мельничный жернов, который в счёт оплаты и забрали с бывшего подворья Михаила Михайловича Левшина. Перевёз на своё подворье. Во истину пора собирать камни... Пока не соберём, так и будет идти Тихая гражданская война.
***
Ровно за 15 минут до восхода солнца. В то время, когда наш хутор соответствует палитре Талии Флора-Каравия. К даче прапорщика подъехала машина его жены, слегка добавив красок реализма от Гюстава Курбе, с картины «Происхождение мира». В ту секунду, когда строения хутора Широков хотят быть похожими на дома в Мурнау и иметь своего Кандинского. Уже со стороны огородов усадьбы прапорщика появилась босая женщина в длинном красном платье. Её статурная пластика была как-то перекошена. Несимметричная, утренне неприглаженная, как будто она сбежала с картины импрессиониста или из его постели. Звуки примятой травы, сухих веток, весь этот стиль, как предчувствие катастрофы, будил хутор. А женщину делал ещё красивей.
***
Бабье лето существует лишь потому, что способно вскружить голову человеку, придавленному бытом. Начинаешь искать в сундуке мягкий спортивный костюм, чтобы валяться в опавшей листве, а находишь початую бутылку вина, делаешь глоток - и тут же принимаешь решение снимать фильм.
***
Ощущение паузы. Световой день на исходе, остатки солнца остаются на женских руках, превращая тень от их кистей в живых птиц.
Автопортрет с осенью.
***
Сегодня ночью +12. Мне кажется, что Творец давно уже переселился в Интернет и все подконтрольные ему коммунальные службы Земли (дождь, тепло, солнце, попутный ветер) он потихоньку отключает за "...прегрешения и долги наши, за ведение наше и неведение наше".
Живёт там, не выпуская из рук гаджет. Опять строит несовершенный Мир, пока наш с вами осыпается, и крошки его растаскивают огромные и мелкие крысы. По своим новым, улучшенной планировки, норам в свежесозданной Вселенной, где ещё пока нет даже обслуживающего их персонала – людей.
***
Чтобы было не видно, как я проигрываю сну, выключаю в комнате свет. Бреду на сияние фосфорного кисловодского орла, который раскинул крылья над радиолой. Подошёл, нажал клавишу лампового существа и завороженно смотрю, как разгорается глаз доброго чудовища. На шкале хаотично написаны города: Вена, Париж, Рига, Варшава, какое-то фантастическое Улан- Удэ, Лондон.
И я шепчу орлу: «Пора. Ты уже отдохнул? Ну, лети, передавай всем привет».
Всё. Дальше сон и мать тихонечко среди ночи подходит поправить одеяло и подложить в печку дров.
***
Звон подойника отзвучал в хуторе набатом. Хозяйка несёт парное молоко в дом. Корова Зорька в утренней темноте спешит на пастбище к своим девятнадцати товаркам. Торопится подальше от звуков «Играй гармони», сотрясающих подворье, и криков хозяина: «Пашем, как негры!»
Играй гармонь - это наш блюз.
***
Сегодня ноябрьское солнце сделало всех в хуторе добрыми.
Верка Рыбкина, увидев идущего сына Ваньку без куртки, шапки, пьяного, с торчащей майкой из-под рубашки. Ласково сказала ему: «Менингит ходячий, сколько раз я тебя учила, что майку нужно заправлять в трусы?».
Надька К. подарила купон на зимние сапоги со скидкой в 50% жене дачника-прапорщика, радостно сообщив: "Всё равно до весны не наскребу".
***
Прапорщик-дачник с утра довольный, в новых спортивных штанах с генеральскими лампасами. Теперь он не прапорщик, а целый вождь белого движения Юденич.
Участковый курит привезённые Хачиком сигареты из Еревана. Даже глядит теперь на окружающею среду, как Алан Пинкертон.
От дворника, метущего грязь от районной администрации, разит одеколоном, а это значит, что он сегодня не дворник, а целый дворецкий.
Только Ваньке Рыбкину хуторская продавщица сказала: «С праздником!». И отказалась дать пиво в долг. Хотя вот сейчас, не сходя с этого места, за бутылку пива он легко смог бы написать «Дети Арбата».
***
Начал писать сентиментальный роман со слов: «Бордовый закат над хутором заигрывал с небрежно брошенным на табуретку пеньюаром цвета бордо, на бордовом от ветра лице Ваньки Рыбкина читалось лёгкое любопытство: когда же выйдет из душа таинственная незнакомка с каштановым цветом волос, подъехавшая к его скромному, видавшему виды бунгало на багряном мегакаре Bugatti Centodieci. Холодно, чтобы заполнить ожидание, Ванька...»
И тут я хотел написать: «...открыл холодильник, чтобы достать бутылку вина из города-коммуны Бордо». Но творческий процесс у меня заволокло серым цветом пельменей по 167 рублей за килограмм, которые он себе позволяет в праздничные и романтичные времена.
***
Белый кот сидит на куче мусора припорошенной ночным снегом, как пельмень в сметане. Размышляет о Маресьеве и Канте. Крупная блестящая ворона с перебитым крылом наклонила голову, провожает взглядом очередную суету. Думает о лётчиках Качинского училища и Серебренникове. Я смотрю на неочищенную от снега трассу, но уже засыпанную песком, разрушившиеся коровники, чёрные стволы сгоревшего несколько лет назад леса... Думаю, как Пушкин лежит на снегу.
***
До своих 30 лет бабка Болдыриха была хуторской Снегурочкой, по 1980-й год включительно. Она и сегодня контролирует душевное состояние и внешний вид местных снегурочек. Но Русалок, Единорогов, Леших, Домовых наряжает лично. Одевает на головы венки из белых и красных цветов, где лепестки из жемчужин и рубинов, затягивает золотые пояса у одичавшей за год публики.
- Да это же больно, - визжит Кикимора.
- Чёб быть красивой, можно и потерпеть, - сердится Болдыриха.
***
В любом мало-мальски пригодном в хуторе месте Ванька Рыбкин празднует корпоративы, потому что он фрилансер.
Сейчас он как член ЛДПР вместе с бывшим членом КПСС, а ныне ЕР, затаился от его жены на партийно-политическом корпоративе в нетопленной бане. Вспоминают девяностые, гуманитарную помощь, сосиски в банках, турецкий чай. Клянут своё партийное руководство и хотят стать беспартийными или Дедами Морозами...
***
В 6 утра город цепенеет, облаянный будильниками. Выпавший ночью, и еще белый снег на неосвещенной улице, как белая простыня, которую набросили на зеркало в доме покойника. Под шлагбаумом при въезде в медучреждение, хоть и подмерзшая за ночь, лужа выглядит гордо. Это дает полную уверенность, что на границе мироздания командует русалка в возрасте и депрессии. Больничные ступеньки усыпаны осколками сосулек, будто из окон выбросили бабушкин хрусталь.
И как можно находиться в душевном равновесии в этом городе, если на пешеходных дорожках тебя поджидает то собачье дерьмо, то мимолетная любовь...
Рисунки автора. Фото Александра ЧЕРВИНСКОГО.
