Поэт Николай Полотнянко, сердцем прикипевший к Ульяновску, преподнес всем нам, я считаю, замечательный подарок — два мастерски скомпонованных сборника стихов «Рубеж» и «Избранное». В них каждое произведение не просто выстрадано, а как бы пропущено через особый сепаратор кровеносной системы автора и выверено им.
Читая стихотворение за стихотворением, объединенными в тематические циклы «Круги земные», «Рубеж», «На изломе России» и «Симбирский временник», невольно ощущаешь себя спутником Полотнянко, идущим непосредственно в ту эпоху, которая уже завершила свой бег, но в которой он, поэт, рос и мужал, испил полную чашу пылкой любви и горьких разочарований, обретя в конце концов, по утверждению лауреата Государственной премии России Николая Благова, достойную нишу под небосводом Поэзии.
Одновременно Полотнянко, если следовать от страницы к странице его книг, ведет нас и в то Отечество, от которого он не отрекается («Жизнь моя!
Говори, говори»), но от которого ныне остался лишь дым воспоминаний.
Однако он ничуть не склонен все драматизировать, лакировать и идеализировать. Тому красноречивое свидетельство — стихотворение «Я не беспамятен — помилуй, Бог!», в котором, как особой зарубкой-пометой, выстроились еще и такие строки: «Я помню все сгоревшие мечты, / Крутой разбег, слепой полет без крыльев, / И мертвое паденье с высоты. / И свой зубовный скрежет от бессилья». Дальше поэт спрашивает себя: «Я думаю — и кто же я теперь, / Коль взгляд и шорох чувствую, как зверь?».
В том же ряду философских размышлений о пережитом и выстраданном стоит и стихотворение «Ушедших вспоминаем матерей».
Как мне кажется, здесь поэт в образе матерей, породивших нас и ушедших в мир иной, аллегорически обращается к лику той Родины, которая тоже уже канула в Лету, и с сыновней скорбью признается: «На ум все чаще прожитые дни / Приходят с болью. / Память не прощает. / И чувство неизбывное вины/ Перед мамой мне сердце обжигает».
Как ни парадоксально, такие ностальгические мотивы хотя и очень отдаленно, но все же роднят оба сборника Николая Полотнянко с книгой стихов Дона-Аминадо, которую автор в пору первой волны русской эмиграции в конце 20-х годов ХХ столетия с опустошительной, горькой иронией окрестил «Дымом без Отечества» и которую восторженно принял лауреат Нобелевской премии Иван Бунин.
Дон-Аминадо — псевдоним Аминада Петровича Шполянского, присяжного, как тогда говорили, фельетониста и памфлетиста дореволюционной московской газеты «Раннее утро». По свидетельству современников, своей беспощадной и бескомпромиссной сатирой Дон-Аминадо вместе с другими противниками монаршей власти активно помогал подпиливать царский трон, чтобы свершилась Февральская революция, которая вскоре вылилась в Октябрьский переворот, изгнавший на чужбину в том числе и антимонархистов.
Наплыв ностальгии по утраченной Российской империи и привел Аминада Петровича в большую Поэзию. В стихотворении «Жили-были», вошедшем под обложку сборника «Дым без Отечества», автор выразил не только личную глубокую печаль, но и как бы выдавил из тайников души своей покаяние: «Если б нам да в переулки, / В переулки, в тупички, / Где когда-то жили-были, / Жилибыли дурачки, / Только жили, только были, / Что хотели, не смогли, / Говорили, что любили, / А сберечь не сберегли».
В отличие от Дона-Аминадо каяться Николаю Полотнянко особой нужды, наверное, нет. В стихотворении «Сто двадцать грамм стихов» Полотнянко как бы заранее отметает всякие возможные попытки навязать ему вину за развал державы, которая рухнула в тартарары, и доверительно сообщает, почему он так поступает:
«Мне — шестьдесят.
Я славно прожил жизнь,
Не изменял своим мечтам и думам.
Моя душа всегда стремилась ввысь
Над веком подловатым и угрюмым.
Но не судья я веку и народу.
Хам восхотел — и получил свободу.
Как в гноище, сейчас он тонет в ней.
Я честный регистратор мертвых дней Безвременья и пошлых имитаций Великих мыслей и вселенских дел.
Я прожил жизнь. Все сделал, что сумел.
Не надо ни оваций, ни нотаций».
«И все же, и все же, и все же», приходится оговориться вслед за Александром Твардовским. Как мудрый реалист-«регистратор» провозглашая, что к былому возврата больше нет, Николай Полотнянко не может избавиться от мучительных тревог и сомнений, порожденных уже новой действительностью. Его мысль прямо кипит, бурлит и клокочет, протестуя, сострадая и сопротивляясь.
Именно это заметно, когда вчитываешься в стихотворение «Вокруг ни коммунистов. Ни Советов». Здесь поэт, будто приняв, образно говоря, эстафету из рук самого Николая Гоголя — великого печальника земли русской, из «Шинели» которого выросли, по меткому выражению Сергея Залыгина, все последующие поколения литераторов России, с глубокой болью скорбит, например, по жертвам, павшим при штурме «Белого дома» в Москве в защиту Ельцина. Но это — с одной стороны. А с другой — честно и отрезвляюще признается, что те ребята «погибли за родной бардак», ибо, заключает автор: «Мы многого еще не понимаем, / Но чувствуем, что что-то все не так».
Ум без души — вот это страшит и тревожит сегодня поэта Николая Полотнянко. Да и как не признать за ним такого права! Если где гнездится обездушенный ум, то там ищи и обездушенные глаза, и вороватые руки, которые всегда чешутся. Например, в стихотворении «Две столицы» особо просматривается по-мужски суровая взыскательность автора и отчетливо прослеживается его зрелая гражданская позиция.
Однако поэт не был бы Поэтом, если бы сводил свою роль к перечислению пороков и не различал бы в туннеле проблеска рассвета. Так и Николай Полотнянко: не щадит себя самого, когда молвит взыскательную правду, и одновременно не суживает свой прозор до узкой щелочки либо дверного глазка. В посвященном городу Барышу поэтическом адресе, названном «В березняке задумчивая тишь», Николай Алексеевич как добрый мудрый впередсмотрящий спешит оповестить: «С березы соскользнул печальный лист, / Напоенный осенним желтым светом. / Люби свой край, храни его, трудись, / Рожай детей — разгадка только в этом».
Под занавес уместна, пожалуй, такая ремарка: когда в Париже увидела свет на русском языке книга стихов Дона-Аминадо, к автору обратилась с частным письмом Марина Цветаева, сравнив его с акробатом, «который в тысячу первый раз протанцевал на проволоке», к сему добавив: «Акробат ведь из тех редких профессий, где не на жизнь, а на смерть; и я сама такой же акробат».
Поистине отважным акробатом в цветаевском понимании предстал, на мой взгляд, в сборниках своих стихов и Николай Полотнянко.
Прочтите, пожалуйста, хотя бы одно стихотворение «Казнить своих соближних не устали мы», — и вы поймете, почему я всецело соглашаюсь с замечательным поэтом Николаем Полотнянко, лауреатом премии имени Ивана Гончарова.
Слово об авторе.
Николай Петрович Милов (4 мая 1934 — 17 марта 2012 ) родился в деревне Самолва Псковской области. Его родители были потомственными рыбаками-промысловиками. Окончив семилетку с похвальным листом, Николай поступил в Ленинградский сварочный техникум. А вскоре, бросив учебу, неожиданно стал заведующим клубом. Между делом стал позванивать в редакцию районки, рассказывать, что происходит в селе. Не мог даже предположить, что эти телефонные звонки через некоторое время определят его дальнейшую судьбу, которую он всю без остатка посвятит служению журналистике.
Начинал в 1951 году литсотрудником районной газеты «Колхозная жизнь». После службы в армии вернулся в редакцию, но уже районной газеты Полновского района. Затем были молодежная газета, областной комитет по радиовещанию, «Псковская правда». О своем переводе в ТАСС Николай Милов узнал, вернувшись из очередной командировки. Собкором главного телеграфного агентства Советского Союза по Карелии Николай Петрович проработал ровно 25 лет. От него мир узнал о начале строительства Костомукши, о первых рейсах карельских рыбаков в Юго-Восточную Атлантику, о новых микрорайонах Петрозаводска и о многом другом. Известный писатель Юрий Грибов однажды назвал Милова «королем тассовской информации». Николай Петрович стал одним из редких журналистов, которые в советские времена публиковались на пяти континентах.
В Ульяновск Николай Петрович перебрался в 1983 году. После того как в 1994 году Ульяновский корпункт ТАСС был закрыт, Милов возглавил пресс-службу Госналогинспекции, откуда в 1999 году уволился в звании советника налоговой службы I ранга. А журналистика не «отпускала» его до последних дней жизни. Уже зная о своей страшной болезни, он старался положить на бумагу свои многолетние впечатления, высказать свое мнение о ситуации в стране, о встреченных на жизненном пути людях. Интересными и поучительными вышли его мини-мемуары, написанные в 2003 году для газеты «ТАССовец» в преддверии 100-летнего юбилея агентства.
В письме своему давнему псковскому коллеге-журналисту Виктору Тимофееву, написанному ровно пять лет назад, Николай Петрович, как бы подводя итоги своей яркой и насыщенной жизни, писал: «Измучился и извелся я, вороша свой архив. Всякая бумажка оказалась живой искоркой от костра, в который, как сухие щепки, были подброшены моя жизнь, мои ощущения, мое восприятие мира. Поэтому остановиться на чем-то одном не мог — все дорого и памятно. Возможно, тебе, находящемуся как бы на параллельных тропах, удастся все скомпоновать в единое целое, отсеяв второстепенное. Прошу лишь об одном — не делить мою биографию на очевидные периоды — псковский, карельский, ульяновский. Всюду я оставался одним и тем же и репортером, и человеком. Впитывал добрые посылы от окружавших меня людей».
