Печорская «Ассоль»

22 0 0

Супруга Александра Грина была верна памяти о нём и после его смерти

Фото с сайта otrok-ua.ru

В октябре 2014 года исполнится 120 лет со дня рождения Нины Николаевны Грин, урождённой Мироновой, ставшей в 1921 году женой Александра Степановича Грина (Гриневского) и посвятившая этому писателю всю свою жизнь. Даже в Печорском лагере она жила его именем, его творчеством, воспоминаниями о нём. Подтверждением этой верности служат её воспоминания о муже, написанные (дважды!) в лагере.

Одиннадцать лет счастливой супружеской жизни. Это были годы и нищеты, и безденежья и одновременно счастья. Супруги практически не расставались: если Грин не работал за столом, они шли гулять. Но никогда – по одному!

Здоровье у Грина уже было основательно подорвано, но он бодрился столь упорно, что Нине Николаевне самой пришлось притвориться захворавшей, а знакомые врачи предписали ей непременно крымский воздух. Навсегда в Крым Грин переехал в 1930 году, а в 1929-м они отдыхали там и решили, что прекрасней мест и не сыскать! Грин к тому времени был уже известнейшим советским писателем, чьи романы, рассказы и очерки будоражили читателей, а феерия «Алые паруса» влюбила в писателя и его книгу молодое поколение страны.

8 июля 1932 года Александр Грин скончался…

Впервые Александр Степанович Гриневский взял себе литературным псевдонимом часть своей фамилии в 1908 году, подписав им рассказ «Апельсин». Это была вынужденная мера бежавшего из ссылки автора, которого разыскивала охранка. Над повестью «Алые паруса» работал в 1916 – 1922 годах. Впервые эта повесть была опубликована в 1923 году и с тех пор триумфально шествует в литературе, вызывая интерес у читателей всех возрастов. Однако не сразу так стало и не всегда так было.

В последние годы жизни писателя его издавали мало. В 1931 году он вернулся из Москвы и обречённо заявил жене, что печатать его больше не будут. Смерть Грина пристыдила издателей, тем более что в защиту творчества писателя выступили и Константин Паустовский, и Юрий Олеша. Его начали издавать, Нина Николаевна стала получать гонорары, которые все шли на создание музея Грина.

Но вернёмся к «Алым парусам». Каким было воздействие этой повести на читателей? Пожалуй, стоит привести пример, чтобы понять, что чтение таких книг не оставляло молодых людей (и не только их) безразличными. Однажды я получил письмо из Германии, в котором была затронута судьба одного воркутинского паренька. Это Владимир Сандлер. Его родители пришли на Воркуту в этапах. Володя рос сорванцом. Однажды соседка по бараку, где жила семья, протянула Володе две тетради, исписанные аккуратным почерком, и посоветовала мальчишке почитать, а не носиться по улице. Володя нехотя взял их… А дальше предоставим слово самому Володе, Владимиру Иосифовичу Сандлеру:

«Моя первая встреча с Грином произошла, когда мне было двенадцать лет. Я жил на Севере, в Воркуте. В тот зимний день утро так и не наступило. Чуть забрезжил рассвет, да так и не разгорелся. Низкие тёмные тучи осели над городом. Началась пурга. Я скучал. Книжки стоят на этажерке, но все, что про войну, прочитаны по нескольку раз. Вошла соседка. В руках у неё были две толстые тетради в коленкоровом переплёте.

– Прочти.

Соседка уходит, а я принимаюсь за чтение. Почерк ясный, почти каллиграфический. В двух тетрадях переписаны какие-то «Алые паруса» какого-то Грина. Подзаголовок совершенно мне непонятный – «Феерия».
Поначалу я читаю просто потому, что нечего читать, читаю из вежливости. Но вот холодная комната, в которой я сижу в зимнем пальто, поджав ноги, начинает растворяться. Уходят вдаль крики пурги, город. Эта книга казалась сотканной из солнечного света, тепла, радости, улыбок и лёгкой грусти...

Мог ли я знать тогда, что этой сценой феерии, именно феерии, восхищался Горький; мог ли я знать, что в Ленинграде в 1943 году, когда артистка Чернявская читала по радио «Алые паруса», люди, видевшие смерть, плакали, слушая повесть о том, как надо ждать, как надо надеяться. Так вошёл в мою жизнь Александр Грин.

Потом, лет через пять, я пошёл по следам Грина и продолжаю идти до сих пор. Кажется, сделал немало, немало нашёл, но сколько загадочного остаётся для меня в жизни и творчестве этого человека…»
Вот такое вступление предпослал своему исследованию творчества писателя Владимир Сандлер. Этот его труд опубликован в сборнике «Воспоминания об Александре Грине» (Лениздат, 1971 г.). А вот небольшая выдержка из письма, того самого, из Германии (2007 г.): «…В Воркуте была такая пара: поженившись, они стали читать вслух «Алые паруса». Мужа арестовали, жена закрыла книжку – дочитали её вместе после его освобождения…»

Тем не менее в 1950 году книги Александра Грина стали изымать из библиотек. Отмашку этой акции дали публикацией в январском номере журнала «Новый мир» статьи В.Важдаева «Проповедник космополитизма: нечистый смысл «чистого искусства» Александра Грина». Но об этом ничего не знает Нина Николаевна Грин, ибо она отбывает десятилетний срок сначала в Печоре, а потом под Астраханью. Что произошло?
После смерти Александра Грина его вдова полностью решила посвятить себя делу пропаганды его творчества и созданию музея его имени. Было решено открыть музей писателя в 1941 году… Война спутала все планы. Крым был оккупирован. Нина Николаевна и её мать голодают. Мать тяжело больна. Помощи ждать неоткуда. Нина Николаевна вынуждена искать работу. Ей предлагают место в районной типографии (г. Старый Крым) – быть корректором при выпуске газеты, издаваемой оккупационными властями. Работала, получала за выполнение работы зарплату, паёк… Короче, удалось не умереть с голоду. Потом предложили возглавить типографию – не отказалась: жить-то на что-то надо. В 1944 году покинула Крым, боясь оправдания слухов о том, что всех, кто во время оккупации работал (а значит, прислуживал немцам) будут расстреливать. Осенью 1945 года добровольно вернулась из американской зоны оккупации в Крым. Две недели свободы ей дали после добровольного прихода в КГБ, а потом за ней пришли. Из документов предварительного следствия (зима 1945 г.):

«…Я виновной себя признаю полностью и во всём. Безусловно, весь материал, который печатался в типографии, был антисоветского характера. Я не отрицаю, что, будучи завтипографией и редактором «Бюллетеня», я к работе относилась добросовестно. Оклад мой был вначале 600 рублей, а затем 1000 рублей в месяц. Я вину свою сознаю, но прошу суд учесть мою болезнь, преклонный возраст и строго меня не наказывать, так как хочу Родине принести ещё пользу в части восстановления Дома-музея моего покойного мужа писателя Грина и солнцелечебницы».

Нина Николаевна Грин была признана виновной в сотрудничестве с немецкими карательными органами и измене Родине и осуждена на 10 лет лишения свободы с поражением в правах на пять лет. Этап доставил её в Печору. У неё была специальность медсестры, которая и помогла выстоять в тяжёлых лагерных условиях. Переписывалась с теми, кто не побоялся от общения с ней: таких было немного, но их письма вселяли надежду. А по вечерам, урывками и тайком, она набрасывала воспоминания о человеке, который своим светлым творчеством согревал на Севере любимую и не разрешал сдаваться и опускать руки.

Эти воспоминания Нина Грин писала в лагере на Печоре. Судьба уготовила ей немалые испытания. Выпускница Бестужевских женских курсов, она работала в редакции газеты «Петроградское эхо», где осенью 1917 года встретилась с Александром Степановичем. В 1932 году, после смерти мужа, окончила фельдшерско-акушерскую школу и работала медсестрой в Институте физических методов лечения в Феодосии…

Жительница Печоры Юлия Григорьевна Соколова вспоминает: «Семь корпусов лазарета после реорганизации лагеря передали в ведомство Печорстроя (Печорлага). Персонал лазарета большей частью состоял из репрессированных врачей. Я работала в хирургическом отделении. Нина Николаевна обитала в женском корпусе №6 при лазарете, работала в обслуге. Хорошо читала по-латыни, раздавала лекарства, помогала медсёстрам делать уколы».

На Печоре Нина Николаевна пробыла в лагере с 1946 по 1953 год. Наверное, особой тайной не было то, что медсестра Нина Грин по вечерам что-то тайно записывает. По крайней мере, среди зеков были у автора благодарные читатели. Наконец, рукопись создана, и Нина Николаевна с предосторожностями отправляет её брату К.Н.Миронову. Но потом приходит письмо от брата, который совсем недавно освободился, однако чувство страха сидело в нём настолько прочно, что, ознакомившись с рукописью и зная, откуда она незаконно прибыла, он сжёг эти записки, о чём через некоторое время, раскаиваясь, сообщил сестре. Сказать, что это был удар, – ничего не сказать. Но сестра простила брата – она понимала, насколько уродует лагерь человека… И села вновь за написание воспоминаний об Александре Грине… Как отметил в книге о Грине А.Варламов «…и если бы её мемуары были опять сожжены, утоплены, порваны на клочки – писала бы и писала до самого смертного часа. Потому что другой цели и другого оправдания жизни у неё не было»

После освобождения Нина Николаевна едет в Москву, где писатель Иван Новиков добивается для неё пенсии в Союзе писателей. Затем вместе с Паустовским они добиваются выпуска в 1956 году сборника произведений Грина, а также делают всё, чтобы Нина Грин смогла получить гонорар за это издание. А срок её авторского права истёк в 1947 году, и ни один суд не посочувствует бедной вдове. А тираж «Избранного» А. Грина разошёлся в 1956 году почти мгновенно – люди исстрадались по жизнеутверждающему чтению. Несправедливость нужно было устранять, и за это взялся новый заместитель по хозчасти Союза писателей Виктор Ильин. Это был кадровый работник НКВД, знавший всё о писательской братии по долгу службы аж с 1933 года. Он допрашивал и Бухарина, и сам в 1937 году попал в жернова репрессий, но в 1955-м был брошен партией на литературу – уже как генерал КГБ в отставке.

Так до конца и не разгадано, чем руководствовался генерал в отставке, помогая Н.Грин? Но как бы там ни было, а гонорар в 100 тысяч рублей Нина Грин получила только потому, что бывший генерал именно по этому вопросу пошёл в Совет Министров СССР…

Затем Нина Николаевна приезжает в Крым. В доме, который она отстроила после смерти мужа на его посмертные гонорары, жил теперь секретарь тамошнего райкома КПСС Л.Иванов. А домик, в котором перед войной готовилось открытие музея Грина, превратил в сарай.

Началась битва и за сарай, и за дом. Ответная реакция последовала незамедлительно: был брошен слух, мол, в годы войны предавала советских людей, служила фашистам, а теперь на что-то претендует… Говорили, что и мужа-то своего она бросила за два года до его смерти… Городок маленький, власть у секретаря райкома большая… И его поддерживает Крымский обком, и Москву забрасывают так называемыми разоблачительными письмами… Союз писателей отмалчивается, там растеряны – даже бывший генерал Ильин не знает, как строить полемику с Крымским обкомом.

В 1959 году главным редактором «Литературной газеты» становится С.С.Смирнов (впоследствии – лауреат Ленинской премии), и в первом же подписанном им к печати номере появился фельетон Л. Ленча «Курица и бессмертие»:

«…Больше трёх лет вдова А.Грина, Союз писателей и Литфонд ведут борьбу с Л.Ивановым за домик Грина. Домик этот находится на краю территории, принадлежащей тов. Иванову. Его просят: отдайте под домик Грина всего шесть соток, вам останется достаточно. Но тов. Иванов непреклонен. И старокрымские власти покорно охраняют это категорическое «нет».

А дальше почти по Пушкину: «И грянул бой!...». Крымские власти закусили удила, ибо против «Литгазеты» переть себе дороже, а вот лягнуть вновь вдову – да сколько угодно. И вновь поползли слухи. Но уже и Союз писателей приободрился, и «Литгазета» время от времени подбрасывала отклики читателей. В ответ на слухи о том, что Н.Грин больного мужа бросила за два года до смерти, была предоставлена архивная справка из ЦГАЛИ (Центрального госархива литературы и искусства) о том, что до последнего дня жизни писателя «…Грин Нина Николаевна жила с ним в добрых семейных отношениях…». Однако Крым брезговал считаться с такими документами – как-никак, а замахнулись писатели на авторитет партийного руководителя. Правда, и в Киеве стали уже косо поглядывать на того районного партийного функционера, из-за которого, склоняя Крымский обком, бьют по репутации ЦК компартии Украины…

Как бы там ни было, но вдруг Старый Крым перестал значиться районным центром, а сам райком был ликвидирован как партийная структура. Это случилось в 1960 году. Домик сразу же был передан Нине Николаевне. Казалось бы, победа достигнута, но, как потом, десять лет спустя, окажется, победа была не окончательная.

Нина Николаевна создала музей памяти Александра Степановича Грина. Водила по нему экскурсии, вела обширную переписку и с исследователями, и с почитателями творчества писателя. В лагере, да и до него тоже, она разучилась бояться, а стесняться – тем более. Она пряма и откровенна даже со своими постоянными сторонниками.

Разругала фильм «Алые паруса», где играли Вертинская и Лановой. Сердилась на Паустовского, считая, что он не так понимает Грина, осуждала Владимира Сандлера за то, что, вопреки её мнению, тот опубликовал в «Литературной России» рассказ Грина «Заслуга рядового Пантелева», извлечённый из небытия. На неё не обижаются, хотя и спорят: понимают, что вся Нина Николаевна в служении своему великому мужу.

Но её не реабилитировали в 1959 году, ибо против документов в оправдание или уточнение отдельных страниц её биографии были выдвинуты и так называемые документы в виде писем или воспоминаний партизан и подпольщиков...

Нину Николаевну Грин реабилитировали в 1997 году. Скончалась она 27 сентября 1970 года в Киеве и, согласно её завещанию, хотела быть похороненной возле мужа и своей матери. Гроб перевезли в Старый Крым. Здесь снова надо дать слово А. Варламову:

«…Гроб перевезли в Старый Крым. И тут свершилась последняя подлость, которую могла сделать по отношению к ней партия: хоронить рядом с Грином власти запретили. Было проведено четыре срочных совещания на областном уровне. Мы звонили в Москву, в Союз писателей. Они звонили в ЦК КПУ. Высшее начальство подтвердило: «Всё правильно. Не разрешать…»

Могила на кладбище была вырыта метрах в пятидесяти от ограды Грина. Опустили на верёвках гроб. Всё происходило в полном молчании. Мы стояли в стороне. Туристы были рядом с нами. Оплёванные, обесчещенные, смотрели мы на это кощунство. У всех была одна мысль: «Перехоронить!» (Это из книги «Воспоминания о Н.Н.Грин» Ю. Первовой (Симферополь, 2001).

Поразительно, но они это сделали. Глухой ночью 23 октября 1971 года, в день рождения Нины Николаевны, пятеро мужчин с сапёрными лопатами и женщина, стоявшая на «стрёме», раскопали могилу, достали гроб и перенесли его за ограду, к Грину, где соорудили нишу и заложили её камнями. Никто ни о чём не узнал, однако год спустя в КГБ попал дневник одного из участников этой операции. Журили, пригрозили, но тем всё и кончилось.

Официально о том, что Н.Н.Грин похоронена в одной ограде с мужем, стало известно только в 1990 году…»

Здесь А. Варламов несколько неточен, хотя все варианты с перезахоронением можно отнести тоже и к домыслам, и к обычным слухам. На «стрёме», как пишет Варламов, стояла Юлия Александровна Первова, автор воспоминаний о Н.Н.Грин. Один из тех пятерых, которые с сапёрными лопатами, – это Александр Аркадьевич Верхман: и она, и он были официально названы самой Н.Грин её душеприказчиками. Верхман на мои вопросы по поводу перезахоронения ответил кратко: «Посылаю два экземпляра книги Ю.А.Первовой об Н.Н.Грин. Вы найдёте в ней ответы почти на все ваши вопросы…» (2007 г.).

Да, в тех воспоминаниях Ю.Первова подробно описала и то, как шла подготовка к перезахоронению, и почему через год были вызовы участников этой ночной операции в КГБ и в прокуратуру. Однако потом должен был появиться и официальный акт, подтверждающий, что такое событие имело место. Почему: да всё потому, что опять поползли слухи о том, что никакого, мол, перезахоронения не было, а в той могиле, где была первоначально похоронена Н. Грин, вообще никакого гроба нет, ибо его тайком вырыли бывшие партизаны (или подпольщики) и угробили в ущелье – а всё потому, что она враг народа, предавала советских людей и всё прочее такое… Правда, слух о партизанах на кладбище никакая прокуратура не проверяла, а вот на испуг тех, которых были на кладбище октябрьской ночью 1971 года, брали. Вот как описала это
Ю. Первова:

«Год спустя у Виктора-второго (один из участников акции – А.П.) власти произвели обыск. Никакого отношения к Нине Николаевне обыск не имел, но гэбэшники обнаружили дневник, в котором будущий историк бисерным почерком описывал события осени 1971 года. Ребят вызвали в КГБ – они вели себя достойно. Да, перехоронили, но вины своей в этом не видят. Им угрожали, пугали, дескать Первова и Верхман уже сидят. Потом вызвал их прокурор Крымской области. На столе его лежали три незаполненных ордера на арест. Прокурор долго говорил, как нехорошо идти против воли власти, как строго за это карают. При этом многозначительно поглядывал на ордера. Но конец истории оказался счастливым. «Пусть вам это будет уроком на всю жизнь, – сказал прокурор, – а сейчас вы свободны…» …Больше их не трогали…»

И ещё одна недосказанность в большой и хорошей книге А. Варламова об А.Грине. Официальное признание перезахоронения было опубликовано в газете «Крымская правда» 21 октября 1990 года и звучало так:
«Однако 20 лет назад завещание вдовы писателя, обвинённой в измене родине, не было выполнено. Лишь год спустя по инициативе душеприказчиков Н.Н. Грин было совершено перезахоронение во исполнение воли покойной. Но знал об этом лишь узкий круг людей…»

Это написано в 1990 году. Но до сих пор подвергают сомнению сам факт этого перезахоронения, мотивируя тем, что невозможно за несколько ночных часов вскрыть две могилы, совершить перезахоронение, скрыть следы выполнения работ и незаметно вынести с кладбища излишки земли.

Нина Николаевна Грин совершила подвиг во имя любви и верности в борьбе за Грина в Крыму и при написании воспоминаний о нём в лагере. А «Воспоминания об Александре Грине», написанные Ниной Николаевной в Печорском лагере, всегда востребованы.