0 0 0
Десять лет назад ушёл из жизни народный поэт Коми
Я знал его разным. Молодым и пожилым, в обстановке рабочей и праздной, в официальной среде и дружеском окружении... Наши судьбы были переплетены, потому что мы жили в одном городе, работали последовательно в одних газетах – «Молодёжи Севера» и «Красном знамени», редакции которых располагались в одном здании, оба писали стихи и любили знакомых девушек.
Даже тогда, когда он полностью ушёл в литературу, всё равно оставался, как «сын полка», верным краснознамёнцем – по месту работы в самой главной для него газете. Хотя кусок хлеба в последние годы зарабатывал в драмтеатре, где заведовал литературной частью, выступать в родном издании не прекращал. Его рецензии на спектакли, очерки и зарисовки о ярких мастерах коми сцены с определённой частотой появлялись на страницах «Красного знамени». (Однажды, за пару лет до Витиной кончины, я побывал в его кабинете на втором этаже драмтеатра. Пора-зило меня окно в нём: не окно, а четвертинка его. Кто-то догадался возвести таким образом перегородку. Помню, подумалось тогда, что для фантазии настоящего поэта , для его полёта мысли чья-то попытка заслонить мир, прикрыть окно в него неизбежно обречена на провал).
Это был, несомненно, феномен в нашей литературе. Как вообще могло произойти, что коми мальчишка, уроженец глубинного посёлка Ниашор, так быстро вошёл в русскую журналистику и поэзию?! Ведь лет до семнадцати жил он в окружении комиговорящих людей. Если маститые писатели, скажем, Серафим Попов и Иван Торопов, котрых он особо почитал, творили на родном языке, то юный Витя Кушманов, выходец из коренных жителей республики, даже школу окончивший заочно, предпочёл лире Куратова лиру Пушкина. Какой страстью, если не сказать наглостью, надо было обладать, чтобы вопреки отчей речи заговорить на чужом, но таком всё же близком сердцу языке!
И тут ему благоволила сама судьба. Рядом оказались люди, тонко чувствующие проявления таланта. В поэзии таким был тот же Серафим Алексеевич, поманивший Виктора в даль светлую и преподавший ему первые уроки литературного мастерства Обогрели вниманием юношу и газетчики, приобщившие его к чувству языка, к тому, чтобы зарабатывать на жизнь словом. Я видел, с какой нежностью, с каким тактом относились к нему матёрые журналисты — Владимир Новосёлов, Владислав Чистяков, Анатолий Смирнов, Виталий Мерц.
«Витя, – объяснял ему как-то вынужденные сокращения в его очерке Чистяков, – если оставить в тексте эти строчки, тебе никогда не дадут квартиру». Да, собственно, удивительно быстро Кушманов научился быть редактором своим газетным текстам, стал обходиться без чужой правки. А уж стихи отшлифовывал с предельной тщательностью. Всё это было учением на ходу, как губка впитывал он необходимые навыки.
Ему было немногим больше двадцати лет, когда вышел его первый поэтический сборник. Кажется, он так и назывался – «Мне двадцать». Прессу книжка получила хорошую, но по большому счёту, это был всё же аванс, настоящий успех ждал его впереди.
Ох, какое это было время! Как жаждали мы творчества, сколько открытий совершали! Впрочем, случались и крутые виражи. Витю, бывало, заносило. В те времена у братьев-газетчиков не очень-то и редкое явление. Порой тому были причины, а порой и не было.
Помнится, на сыктывкарском телевидении организовали литературную встречу с местными поэтами и журналистами и гостями столицы республики. Замечательные стихи звучали, до сих пор помню иные из них. Кушманов прочитал своё стихотворение про щенка, которого не пустили в дом, а под конец резюме: «он в эту ночь собакой стал».
Неожиданно вокруг этих строчек разгорелась целая дискуссия. И почему-то это очень не понравилось, видать, тоже сидевшему у экрана телевизора, партийному начальству, которое в те годы строго следило за инакомыслием. По звонку «партайгеноссе» передачу, наплевав на интерес телезрителей, прервали буквально на полуслове. А Кушманов и редакторы получили нагоняи.
Ну была такая слабость у Кушманова, подчас приходил на работу «тёпленьким». Так ведь не только он один. А косились чаще на него за его независимость. Вот чего уж никогда не наблюдалось за ним, так умения юлить, склонности к подхалимажу. Вот и получал он шишек больше других. Володя Новосёлов рассказывал, что какое-то время Кушманову пришлось работать дворником, так как редакциям запретили не только брать его в штат, но и публиковать заметки.
В особых дружбанах ходили у него те, кто после возлияний крепко держался на ногах. Это и Вадим Калачиков, и Володя Блинов, и Володя Ячменёв, фотокор. Калачиков потом уехал в Москву, работал в центральной газете страны «Советская торговля». Блинов уходил то на радио, то в книжное издательство, успел наработать до трагической гибели две книжки – стихи и прозу.
Вообще «Красное знамя» в годы развития и расцвета кушмановского таланта было своеобразным сгустком человеческой энергии. Было Вите с кем конкурировать и у кого поучиться. Кажется, в отделе промышленности (почему там, непонятно?) работал Виктор Сергин, публиковавший как бы между делом и свои стихи (впоследствии известный петрозаводский поэт). Проявлялись на поэтических страницах воркутинцы Валентин Гринер и Вадим Трусов. Тропил свою крутую дорожку к славе устьцилём Олег Чупров (сейчас член правления Союза писателей Санкт-Петербурга). В расцвете сил был ещё и плодовитый Василий Журавлёв-Печорский. Спустя пару лет за его столом в редакции сидел и сам Кушманов. И уже носилась по кабинетам восходящая звёздочка Надя Мирошниченко.
Мэтры вели себя солидно, сдержанно, а молодые то и дело высовывались со своими открытиями, «Послушай, что я сегодня сочинил (сочинила)», – теребили они коллег. Как правило, это было обычно нечто сверхгениальное. И что примечательно, всегда радовались чужим успехам. Не обижались на товарища и на его иронию, подначки.
Как-то Надя опубликовала стихи с такими строчками: «...Я спокойна: Сыктывкар мой есть, пока Кушманов Виктор здесь». Меня они рассмешили, и я, в свою очередь, разразился пародией:
О, что со мной?
Мне не до смеха,
Не до любовей, не до слёз!
В командировку
друг уехал, –
Как будто солнышко увёз.
И город мой стоит
понурый...
Ночь, улица, фонарь... Рукой
Он здесь водил. А вот окурок,
Его раздавленный ногой.
О, Сыктывкар!
Ты явь иль призрак?
Уехал друг – и не пойму,
Где я и где моя отчизна,
Свободна я или в плену?
Твержу себе:
«Воспрянь из комы,
Крепись, Надежда,
вера есть –
Вернётся он в столицу
Коми...»
…..........................................
А как же! Он прописан здесь.
Прочёл по телефону пародию Наде, она рассмеялась, Вите прочёл – он хохотал. Не знаю, как Мирошниченко, а Кушманов всегда записывал стихи на каких-то клочках бумаги, а то и на спичечном коробке (все мужики смолили, как матросы). Бывало, потеряет исписанный листок, расстраивается. Приходится успокаивать: «Ничего, родишь строчки ярче!»
Среди поэтов республики Виктор был самым «неисправимым» романтиком. Любовь к родным местам звучала чуть ли не в каждом стихотворении. Казалось, ещё немного и она зальёт всю землю. В какой-то момент возникало у друзей опасение, уж не стал ли поэт повторяться.
Но это оказалось кризисом роста. Не знаю, как другим, а мне больше всего по сердцу кушмановская поэзия его зрелых лет. В последние годы он ходил на службу, как правило, через мой кабинет в Доме печати. Почти всегда с обрывками-записями в кармане. Читал отвратительно, что называется с кашей во рту. Но ЧТО читал! «Живу в деревне Кони, Где нет давно коней. Изба, в ней две иконы, А у избы – пырей». Я замирал, к сердцу подступал комок горечи, выжимающей слёзы. Я говорил ему: «Ну ты даёшь!»
Думаю, что и одно из самых моих любимых – «Учительница в лесном посёлке» – прочёл он первому мне, вынимая из карманов свои листочки. Это о том, как тяжко живётся молодой сельской учительнице в глухой деревне, куда, возможно, пришлось ей ехать на работу после вуза, как приставучи местные ухажёры, как беспощадны злые языки в замкнутом интеллектуальном пространстве. Но жизнь берёт своё:
...А утром ты войдёшь
спокойно в класс
(Хотя внутри трясётся всё
от дрожи),
И ты увидишь
два десятка глаз,
Которых нет
и не было дороже.
Сегодня, дети, мы поговорим
О Пушкине,
о Родине счастливой...
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести
живы...
За окнами от снега и берёз
Светло. И свет струится
в детях.
И грустно, и прекрасно
всё до слёз.
И надо объяснять,
как жить на свете.
Свою последнюю книжку (всего было больше десяти) назвал – «Прости». У друзей сжалось сердце от дурного предчувствия. Слава Богу, прожил ещё три года. Мне подарил её с таким автографом-экспромтом: «Надеялся я и верил, Что толстую книгу издам... Да здравствует Туркин Валерий, От полных краснеющий дам! Может быть, только поэтому Ясная в простоте Понравится эта книга, Склонная к полноте!» Да конечно же не только поэтому, дорогой мой товарищ! Но этот томик, действительно, изумительный венец поэзии Виктора Кушманова.
