Сергей Михайлович Ивус дошел до Берлина. Имеет многочисленные награды, среди которых медали «За оборону Ленинграда», «За боевые заслуги», «За отвагу». В 1951 году переехал с семьей в Аксай и до пенсии работал в нашем городе водителем «скорой помощи». О своем военном пути рассказывал мало, но благодаря воспоминаниям его сына Александра Сергеевича Ивуса нам удалось восстановить некоторые эпизоды его героического прошлого. Сергей Михайлович ушел из жизни в 1977 году 10 мая.
9 мая его навестил сын и спросил о самочувствии, ветеран весело ответил: «В День Победы мы всегда здоровы
и отлично себя чувствуем.
А вот десятого – посмотрим»…
Дорога впереди еле-еле освещалась раскачивающимися на ветру тусклыми фонарями. Ветер злобно ревел, снег бил по бортам машины. Домов, стоящих вдоль улицы, не было видно и вовсе.
– Сергей Михайлович, – позвал сидящий на пассажирском сидении доктор, тревожно вглядываясь в темное окно, – как думаете, доберемся до места благополучно?
Водитель слегка усмехнулся и кивнул:
– Беспокоиться не о чем, разве вы когда-нибудь со мной опаздывали на вызов?
– Но погода…– поежился врач.
Опять повисла тишина. Сергею Михайловичу вдруг вспомнилась другая дорога – ледовая, военно-автомобильная № 101, или, как ее еще называли ленинградцы, Дорога жизни. В ноябре 41-го ему было 29 лет. Позади – финская война, где он был шофером до тех пор, пока не получил серьезное ранение. Готовился к выписке из госпиталя. Его спросили:
– Шофер?
– Шофер.
– Значит, ездить умеешь?
– А как же без этого, – с недоумением отвечал Сергей.
– Вот и отлично, будешь тогда ездить на бронепоезде!
– Кем? – еще больше удивился Сергей.
– Машинистом, кем же еще!
Обучение было стремительным, Сергей в эти дни не высыпался, старался усвоить и запомнить как можно больше. Понимал, какая огромная ответственность вести ощетинившиеся пушками и пулеметами тяжелые бронированные вагоны.
Когда финская война закончилась, Сергей вернулся в Ленинград. Никто из родственников его не ждал, и двери отчего дома не распахнулись гостеприимно ему навстречу. Всего семь лет было мальчику, когда он остался без семьи. Потом – долгие годы скитаний. Тогда таких, как он, называли «беспризорниками». В детский дом Сергей попал уже подростком. Наконец-то, он избавился от постоянного, сосущего изнутри чувства голода. Спать теперь он мог на настоящей постели, пусть и на жестком матрасе и под тонким одеялом. С удовольствием учился в ФЗУ на кузнеца. Получив направление на стройку Днепрогэса, Сергей почувствовал себя взрослым и значимым человеком. А в 1932 году овладел всегда востребованной профессией – стал шофером. И в качестве водителя такси с удовольствием колесил по широким проспектам самого красивого города – Ленинграда.
Но недолго пришлось Сергею наслаждаться мирной жизнью. Над любимым городом небо почернело от туч вражеских самолетов, загрохотали пушки, смертельное кольцо сжималось вокруг Ленин-града. В ноябре 41-го второй по значению город страны уже более двух месяцев находился в блокаде. Нормы выдачи продовольствия снизились ниже физиологического минимума: 13 ноября 200-граммовый паек был уменьшен до 150 граммов хлеба, а с 20 ноября он составил лишь 125 граммов.
По льду через Ладожское озеро проходила дорога, единственная ниточка, связывающая блокадный город с остальным миром. Сергей – шофер одной из полуторок (ГАЗ-АА), совершающих рейсы по замерзшей Ладоге. А враги называли этот путь «Дорога смерти». И это тоже было правдой. Ведь он проходил на расстоянии 20 – 25 км от занятого противником берега. Во время рейсов автомобили все время подвергались обстрелам и с земли, и с воздуха. Поэтому многие шоферы полуторок при движении в ночное время ехали не включая фар, практически вслепую, чтобы хоть как-то обезопаситься от ударов авиации. Жуткий, пронизывающий холод Сергей помнит до сих пор. Ездил с открытыми дверями, чтобы можно было успеть выпрыгнуть в случае провала машины под лед. А мороз был минус тридцать градусов! Держали курс по головной машине и чуть различимым вехам.
Кое-где мигал свет керосинового фонаря «летучая мышь». Из темноты иногда выступали силуэты регулировщиков. Для безопасности дистанция между грузовиками – 150 метров. Огромное Ладожское озеро напоминало безжизненную равнину. Резкий ветер разметал снег. Темные ледяные пятна настораживали: кажется, что это полыньи. Молодой, еще не окрепший лед то и дело прогибался под колесами и трещал. Нервы напряжены. Ведущие колеса из-за слабого сцепления с ледяным покровом нередко буксовали, машина плохо слушалась руля. Как-то почти на середине озера провалилась и затонула машина опытного водителя. Сам шофер с трудом выбрался из полыньи. Еще три машины застряли в торосах. Понадобилось немало времени и труда, чтобы вытащить их. Часто после рейса машина на спущенных скатах буквально вползала израненная на берег, и шофер терял сознание.
Двенадцать часов за рулем, иногда совершая за день по пять-семь рейсов через все Ладожское озеро. При этом паек водителей был такой же скудный, как и у простых блокадников. В город везли продукты и лекарства, а на обратном пути в кузовах сидели ослабевшие жители Ленинграда. Сергей помнил, какими глазами они смотрели на него. Надежда и облегчение – вот что было в их благодарных взглядах, люди забирались в кузов грузовика и верили, что все плохое для них закончилось. А он знал, что впереди страшный путь на Большую землю. Вражеские бомбы то и дело попадали в колонну грузовиков. Люди думали, что спаслись от смерти в блокадном Ленинграде, но смерть все равно настигала их на Дороге жизни. Никогда не забыть Сергею тела убитых детей на льду Ладожского озера…
– Вот как быстро доехали, спасибо, Сергей Михайлович, я побежал,– вывели из раздумий водителя «скорой помощи» голос доктора и резкий щелчок открывающейся дверцы. Сергей Михайлович выключил фары и еще какое-то время сидел, глядя на лобовое стекло, в которое пригоршнями летел снег. Темный лед Ладоги отступил. И он вспомнил о своем следующем месте службы.
С детства любил лошадей, нравились ему их добрые грустные глаза и грациозная стать. И вдруг его направили в подразделение, занимающееся конными рейдами. На лошадей сажали всех: «Парикмахер? Замечательно, будешь теперь на конях ездить!», «Артиллерист? Отлично! Теперь – кавалерист!» У кого-то не получалось, падали с лошадей, поднимались и снова карабкались на терпеливо стоящее животное. У Сергея получилось сразу, будто бы всю жизнь скакал верхом. Их отряд посылали с заданиями в глубокий тыл противника, где они вели диверсионную деятельность. И фашисты не могли ничего поделать с отважными и неуловимыми кавалеристами. Сергей Михайлович усмехнулся, вспомнив, как через много лет после войны читал опубликованную докладную записку начальника Генерального штаба вермахта генерала Гальдера: «Мы постоянно сталкиваемся с конными соединениями. Они так маневренны, что применить против них мощь немецкой техники не представляется возможным. Сознание, что ни один командир не может быть спокоен за свои тылы, угнетающе действует на моральный дух войск».
Да, посаженные на коня бойцы превратились в грозную силу, способную наносить врагу мощные удары. Стремительный марш в зимней ночи, а на рассвете налет на вражеский гарнизон, живший до этого тихо и спокойно. Ярый автомобилист и горячий поклонник механизации, Сергей должен был признать, что никакой двигатель, никакая машина не могут заменить коня. Во-первых, машина требует горючего, а корм для коня можно найти повсюду. Во-вторых, самый совершенный глушитель не может заглушить звук мотора, а на коне, обмотав копыта мешковиной, они проходили в 50 – 100 метрах от вражеских гарнизонов совершенно бесшумно. В-третьих, для машины нужны дороги, а их отряд в условиях полнейшего бездорожья в метель, стужу и туман, когда не летали даже самолеты, совершал марши по 50 – 60 км за ночь. В своих рейдах кавалеристы громили тылы немецких армий, истребляя их личный состав и боевую технику, захватывая трофеи.
Проявились лучшие качества кавалерийских частей: внезапность и дерзость нападения, большая маневренность, умелое использование условий местности. Но много, очень много погибло красноармейцев. В отряде изначально было восемьсот человек, а вернулось меньше двухсот. Иногда замерзали прямо во время бешеной скачки на лошадях. Сергей всегда боялся заснуть, знал, какая ждет тогда участь…
Хлопнула дверь «скорой», и на сидение плюхнулся раскрасневшийся от ветра и мороза доктор:
– Все в порядке, температуру ребеночку сбили, родителей успокоили. Что там у нас теперь, так, посмотрим, – и врач зашуршал бумагами. Назвал новый адрес. Сергей Михайлович включил зажигание. Поехали.
После конных рейдов Сергей снова вернулся за баранку автомобиля. И дошел, а точнее доехал до Берлина. Дети часто спрашивали его, что он чувствовал, когда фотографировался перед Рейхстагом, у его ног – рухнувший орел со свастикой – символ третьего рейха. За спиной – серое, мрачное здание Рейхстага, побитое минами и снарядами, с замурованными кирпичом дверями и окнами. Уже безобидное, как труп поверженного монстра. Счастье победы, грусть потерь, да разве словами эти чувства опишешь, передашь? Главное, что теперь его сын и дочь спят в теплых кроватях, едят хлеба вдоволь и не видят всего того, что пришлось увидеть ему.
Юлия Морозова.
