Великая Отечественная. Её Голос неизбывен, непреходящ. В этом Голосе боль и радость. Чем дальше от событий, тем ближе. Не верите?! Когда мне было пять, и я ехала на шее у папы, то, страшась угольных терриконов, представляла, что они и есть война. В семь лет вечерами мама читала вслух «Повесть о настоящем человеке» и плакала, потому что вспоминала военный госпиталь и обожжённых танкистов с чёрными зубами. В третьем классе я зачитывалась «Брестской крепостью» Сергея Смирнова. А сегодня эхо войны, её дальний, но не пропавший голос звучит всё громче и настойчивее. Я слышу его в семьях знакомых, друзей, родных.
А зачем это всё нам нужно?! Отвечу. Ничего, что было прежде нас, до нашего рождения, не происходило без нас. Мы были всегда в генах наших предков. И наше будущее – в детях. Именно поэтому мы не можем жить Иванами, не помнящими своего родства.
Однажды в городской библиотеке собирали выставку, посвящённую Дню Победы. За неделю из семейных архивов сотрудников собрали столько документов, фотографий, предметов быта, что сами ахнули.
Из окон витрин на посетителей смотрели артиллеристы Иван Болотин и погибший в 1944 году Михаил Прошков, морской офицер Олег Покровский, фронтовой шофёр Николай Бубырев, прошедший Финскую, дошедший среди мин и снарядов до Вены, а затем бороздивший засушливые монгольские степи за освобождение Манчжурии. Это и летчик Юрий Яровой, дважды горевший, но оставшийся в живых, а также капитаны медицинской службы Тамара Бушак и ее муж, «полковой Гиппократ» Владимир Лазницкий, посвятившие медицине после войны всю свою жизнь.
Чем дальше от событий, тем ближе. Теперь вы верите в это, не правда ли? Перебрав семейные фотоальбомы, ящики столов и папки, мы обнаружим много интересного. Так, на выставке в библиотеке были представлены из семейных архивов погоны, армейские ремни, боевые награды, планшеты, химический карандаш, треугольники писем, махорка, опасная бритва и, конечно же, фотографии военных лет. Не было на выставке деревянного армейского чемодана с грубой из сермяжной кожи ручкой, уж больно велик. Чёрный, грубый, мама в нем хранила ткани для модистки, как говорили в годы моего детства. После ухода родителей на дне чемодана под старой газетой обнаружили надпись, выполненную кистью и чёрной краской: «Л-т Шапочка». Тогда стало ясно, что это армейский чемодан отца, что он, вероятно, побывал в Монголии, Китае и сопровождал его в дни демобилизации в 1946-м году.
Войну 19-летний Алексей Шапочка встретил в год окончания Ейского аэроклуба. В летное училище не попал, вскоре был призван в ряды РККА и отправлен в эвакуированное в Новокузнецк (бывший Сталинск) Кемеровской области Виленское пехотное училище, которое и окончил в 1942 году. Жизнь курсантов сводилась к одному: напряженная учёба в кабинетах и беспрерывные тренировки на местности: многокилометровые марши, боевые стрельбы из всех видов стрелкового оружия. Курсанты окапывались, ходили в атаку, по-пластунски исходили все поле перед училищем и это притом, что основное время учебы пришлось на осень и зиму 1941–1942 года. Папа рассказывал, что тогда им больше всего хотелось есть, спать и скорее попасть на фронт бить фашистов. На мой вопрос о смерти, боязни быть убитым ответил, что тогда об этом не думали.
Алесей Шапочка, парень из Донбасса, и сибиряк Евгений Савейко попали в одну учебную роту. Курсанты учились воевать, вместе проводили свободное время, вместе в 1943–1945 годах вели дневники. Обеспечение училища была настолько скудным, что когда подошло время выпуска, лейтенантские кубари вырезали из жести консервной банки. Шинели двадцатилетним лейтенантам «сшили из тонкого тёмно-жёлтого сукна. Жестяные квадратики сами красили и прикрепляли к воротникам». О кубарях, выкроенных из банок, стало известно из переписки с Евгением Адамовичем Савейко, который в мирное время жил в городе Ачинске Красноярского края. После кончины отца в августе 1999 года мне удалось воскресить оборвавшуюся переписку. Из писем стали известны некоторые эпизоды армейской жизни. В том числе, как решалась судьба молодых офицеров: перед строем на плацу зачитали списки, кто едет на запад, а кто – на восток. Евгений и Алексей попали в «дальневосточники»: «Нам оборудовали грузовые вагоны, где настелили доски, и мы поехали на восток. Доехали до станции Шарасут Читинской области. Меня и Алексея повели в штаб, где мы получили назначение в одну роту ПТР (противотанковых ружей) в составе 36-й армии Забайкальского фронта. Мне поручили командовать первым взводом, а Алексею – вторым. Мы проводили занятия со своими бойцами: учили их стрелять из пулемёта и ружей по макетам танков, бросать гранату. Алексей всё рвался освобождать Украину. Два раза писал рапорт, но его не отпускали».
Три года испытывали дружбу суровое Забайкалье и неспокойный рубеж. Воинская часть, в которой служили друзья, стояла в непосредственной близости от маньчжурской границы. В начале лета 1945-го друзья приняли командование стрелковыми ротами. Дальнейшие события описаны в письме Евгения Савейко так: «Мы пересекли границу Монголии с Китаем, заняли боевую позицию и стали ждать приказа об объявлении войны. После приказа началась война. Кто не сдавался – тех расстреливали. Остальных отправляли в тыл. В Ачинске было много пленных японцев, которые строили гражданские объекты. Позже, когда разгромили японцев, нас отправили обратно в Чойбалсан, чтобы демобилизовывать солдат из армии. <…> В Чойбалсане, перед отъездом Алексея, мы побратались. Наша дружба, братство продолжались в письмах. Он писал стихи, присылал их мне».
Из армейского дневника лейтенанта Алексея Шапочка:
«6.07.45 г. В 6.00 меня вызвал на совещание З. Приготовиться к снятию, готовность 17.00. В 20.00 транспорт ушёл своим ходом. 9.07 в 19.30 мы погрузились на студебеккеры и покинули Харанор. 10.07 в 2.00 пересекли М<онголию>. Опять степь, но настроение малость повышенное. После обеда нас окатил град, я такого ещё не видел.
12.07.45 г. Вечером стали на якорь. Настроение – скорее бы начало развязки. Натянули палатки.
13.07.45 г. Солдаты отбивают, точат лопатки. Только и разговоров: быстрее б. Вкопались в землю. Мы с Женей играем на гитаре и толкуем о предстоящем. Мнение одно: сделать всё, что от нас потребуется.
16.07.45 г. Приступили к занятиям. Я сел заполнить дневник, т.к. считаю, что в эти дни, назревающие важными событиями, неплохо кое-что записать, что представит в будущем некоторый интерес».
На этом записи обрываются. Известно, что во время активных боевых действий вести записки, дневники было запрещено. 9 августа 1945 года части Забайкальского фронта начали военные действия под проливными дождями, шли и ехали по труднопроходимой местности. На левом крыле Забайкальского фронта, где наступала 36-я армия, развернулись наиболее ожесточённые бои.
Части передового эшелона стали форсировать реку Аргунь. После дождей все броды, отмеченные на карте, оказались непроходимыми, но боевую задачу выполнили и стремительно продвигались вперед к Большому Хингану. На правом фланге Забайкальского фронта стрелковая рота лейтенанта Шапочка в составе 209-й дивизии преодолевала бескрайние просторы пустынь Гоби и Чахар. Всюду выжженная трава, безжизненные солончаки, а до ближайшей реки – пятьсот километров. Кстати, лейтенант Шапочка был награжден медалью «За боевые заслуги» и Благодарностью за успешное преодоление безводной пустыни без потерь людей, техники и лошадей. Операция против Квантунской армии шла настолько успешно, что официально была завершена в 24 дня. Гибель родителей и неустроенность шестилетнего брата Юры заставили Алексея Шапочка досрочно возвратиться в родные места.
Служба в Монголии и пребывание в Китае оставили неизгладимые впечатления. В литературном архиве отца сохранились строки: «В памяти и сейчас всплывают живые картины безбрежной монгольской степи с ее голубыми реками и синими озерами, с её то злыми и колючими ветрами, то на удивление тихой погодой». Или: «Со всех сторон к нашей автоколонне, остановившейся на привал, устремились на низкорослых грудастых скакунах всадники. У многих в руке длинная жердь с ременной петлей на конце: «Это укрюк, – говорит бывалый солдат, – для ловли коней». После войны отец увлекся литературной работой, писал стихи. Монгольский цикл «Где волны катит Керулен» был для него в числе заветных.
Пока мы говорим и пишем, пока идёт Бессмертный полк – солдаты войны живы, а значит – они с нами. Иди, иди Бессмертный полк!
Алексей Шапочка
Из монгольского цикла
«Где волны катит Керулен»
ДОРОГА
Степь, неужто правда, ты без края?
Нет селений, сколько ни смотри.
За бортом грузовика мелькая,
Тарбаганьи кружатся бугры.
Куст татарника под солнцем жарким
Головой колючею поник.
Ему снятся блеющие ярки
И прохладный утренний родник.
Только мы, солдаты, не устали
Песен забайкальских хором петь.
Нам сродни степей монгольских дали,
Нам знакома трав пожухлых медь.
Там вдали, за зыбкою каймою,
Из распадка у пологих гор,
Машет нам незримою рукою
Станция с названьем Харанор.
До свиданья, милая сторонка,
Провожай, но только без тоски.
Слышь, поют о дружбе песни звонко
Забайкальской выучки стрелки.
9 АВГУСТА 1945 ГОДА
Еще рассвет дремал за сопкой
И звезд далеких огоньки,
Почуяв день, светили робко
На забайкальские полки.
В распадке сонном, в полумраке
Монгольской конницы бойцы,
Давно готовые к атаке,
Коней держали под уздцы.
От ожиданья сохло в глотке.
Бледнел заметно небосвод…
Вдруг, вздрогнув, танки, самоходки –
Все разом двинулось вперед.
Навстречу солнцу шли солдаты,
Там, впереди, Большой Хинган.
Неотвратимый час расплаты
Несли клинки и автоматы
За Халхин-Гол и за Хасан.
ПАМЯТЬ
Не забыть во веки мне страны
С ветром шалым и поземкой злою.
Там коней гривастых табуны
До травы копытят снег зимою.
А весною, синь вдохнув в себя,
Громко ржут жеребые кобылы,
И сосут молозиво, сопя,
Жеребята, набираясь силы.
Ночью выйдет сонная луна,
Чтоб воды из озера напиться,
И застынет в гриве скакуна
Нежная, как вымя кобылицы.
Где-то даст автомобиль гудок –
Кони в гурт собьются поплотнее.
И проснувшись, тихий ветерок
Ржание тревожное развеет.
Не забыть во веки мне страны
С первозданной, нежною красою.
Там коней гривастых табуны
До травы копытят снег зимою.
БОГ ВОЙНЫ
Гарь железа и тавота,
Танки корчатся в огне.
Он спросил: «Давно пехота,
Брюхом пашешь на войне?»
Я сказал артиллеристу,
Опираясь на лафет:
«Душу рвет железным свистом
И воды ни капли нет.
Вон, гляди, прицел разбитый,
Дальше вряд ли устоим,
Как-никак мы с фрицем квиты.
Отходить пора к своим».
Страшно брови он насупил:
«Что? Объелся белены?!
Ни на шаг мы не отступим!
Или я не бог войны?!»
В полосатую «пантеру»
Ствол нацелил, бил на глаз.
Я в тот миг ему поверил –
Не пройти им через нас.
Подавал снаряды «богу».
«Бог» вершил свой правый суд.
Торопил: «Еще немного…
Наши скоро подойдут».
Ночь спускалась. Степь умолкла.
Он шептал кровавым ртом:
«Ты, братишка, раны толком
Затяни-ка мне бинтом».
Гарь железа и тавота,
Губы жесткие как жесть.
Я сказал себе: «Пехота,
Хорошо, что боги есть».
СНАЙПЕР
Никто не знает сколько раз
Плечом, припав к прикладу,
Прищурив снайпер меткий глаз,
Огонь вел из засады.
Но каждый раз, как падал враг,
Он брал свой острый ножик
И вырезал зарубку-флаг
На гладком теле ложи.
Горел повергнутый Берлин,
Растаял выстрел с гулом.
Промолвил снайпер: «Сто один», –
Ладонью вытер дуло…
Лежит в музее под стеклом
Винтовка, рядом ножик.
Читаю повесть о былом
На сером теле ложи.
Тридцать четверка – бронь Урала…
Тридцать четверка – бронь Урала
На пьедестал из речки встала.
Глядят орудия на Запад,
Откуда слышно гари запах.
Поют фанфары, плещут флаги,
Плечо к плечу полна отваги
В колоннах юность, как и та,
Что в бой водила этот танк.
В руках цветы и в небе солнце,
И все для них, тех юных хлопцев,
Что здесь когда-то в сорок третьем
В бою погибли на рассвете.
Все помнит речка. Было так:
Траву к земле клонили росы,
Из рощи вышел грозный танк,
Врагов вминая под колеса.
И промелькнув сквозь дыма столб,
Там, где обрыв, не сбавив ходу,
В упор ударил «Тигра» в лоб
И с ним скатился вместе в воду,
Чтоб встать потом на пьедестал,
Чтоб вечно жил под небом чистым
Уральской выплавки металл
И вечно юный дух танкистов!
КРАСНОФЛОТЦАМ ПЕСНЬ МОЯ
Волны. Море. У эсминца
На флагштоке свастика.
Желчно-сморщенные лица
Злобно смотрят с мостика.
Дым и пламя. Кое-где
Чайки к морю ластятся,
Севастополь весь в огне,
Сам огнем зубастится.
Море рдеет на закате,
Видно с кровью смешано.
Краснозвездный юркий катер
Волны режет бешено.
Взрыв за взрывом. Тучей дым
И огней сверкание.
Не вернутся братцы в Крым,
Как и те – в Германию.
Краснофлотцам песнь моя,
Что дрались со славою.
Как медузы, на морях
Бескозырки плавали.
ДЕЛЬФИНЫ. РАЗДУМЬЕ
Дельфины в море, как и люди,
Умеют мыслить, говорить.
Контакт общенья с ними будет –
В руках ученых тайны нить.
Об этом пишут, много спорят.
И есть уже такой закон:
Убой людей, живущих в море,
Как акт охоты запрещен.
Когда взрываясь бомбы, мины
Планету рвут, в крови трава,
Что думают тогда дельфины,
О нас, разумных существах?
Яблоко
Гнет деревья мокрый,
ошалевший ветер,
Кажется промозглым
все на белом свете.
Лишь на тонкой ветке
крапинкою солнца
Одиноко в небе
яблоко смеется.
На охоте
Пуст ягдташ, но нет, я не в обиде,
Выходной денек прошел не зря.
На Миусе я сегодня видел,
Как в воде купается заря.
Елизавета ШАПОЧКА
