В начале 1985 года, в связи с семейными обстоятельствами, я переехал из Невского района в коммунальную квартиру на Васильевском острове. Комната, которая стала моим жильём, была примечательна тем, что старые обои в ней никогда не соскребали со стен, а просто наклеивали на них новые обои, иногда перемежая старый и новый их слой газетами. Во время ремонта я надолго застревал стоя на стремянке под потолком с почти окаменевшими кусками жёлтой бумаги в руках: самый нижний "археологический" слой относился к 1916 году. Газеты рассказывали об успехах русской армии на фронтах первой мировой войны. Следующие обрывки истории, попавшие мне в руки, относились к тридцатым годам - основной темой заметок были процессы над вредителями. Очередной ремонт мои предшественники затеяли спустя четверть века - я с удовольствием читал об освоении целинных земель и победах СССР на космическом фронте. Отодрав от стены последние жёлтые клочки, я обклеил комнату газетами перестроечной эпохи... Естественно, в процессе обновления жилища у меня возникло желание узнать, кто занимал его прежде. Предание, которое хранили обитатели коммуналки, гласило, что до революции весь этаж занимал некий лесопромышленник. С тех пор и меня и тех, кто въехал в квартиру позже, не покидала тайная мечта обнаружить где-нибудь припрятанное золотишко. Но увы... Зато поиски того, кто мог быть его владельцем, увенчались успехом.



“- В Петрограде мы жили на Васильевском острове. В начале.
– Вы помните где?
– В школе я не был… Да. На Двадцать Второй линии.
– Это ближе к Гавани уже.
– Н-ну д-да. Недалеко. Там был дом, где наверху делали мозаику. Были осколки мозаики везде.
– Вы не помните, какой проспект: Большой, Средний, Малый?
– Сейчас скажу… м-м-м… нет, Средний, по-моему.
– А вы потом приезжали туда или нет?
– Большой… Средний… Малый… Средний, Средний. Между Средним и Малым.
– Вы потом видели свой дом когда-нибудь?
– Видел.
– В сороковые годы?
– В пятидесятые. В пятьдесят шестом году.
– Вы специально ездили туда?
– Ездил. Я приехал в Ленинград на три дня. Дом остался, как он был. В самом низу жили какие-то жильцы – не те евреи, которые говорили: “Тут чинят шамовары”. Через “ша”. Понимаете – образ жизни. Единственная вещь, которую я помню первую,- это то, что я научился сам читать по-русски, по кубикам. Потом первая вещь, которую я помню в газете,- это была война, это я запомнил, это ничего для меня не означало, а потом смерть Распутина. В конце шестнадцатого года. Это я хорошо помню: большая такая штука над газетой – “Убит Распутин”, “Распутин убит”, “Нет Распутина”. Потом – пришел семнадцатый год. В феврале семнадцатого года мне было не совсем восемь лет. Мой отец меня разбудил, попросил пойти на балкон. Потому что там довольно интересно. Внизу ходила какая-то толпа с разными, знаете, флагами, стягами – на которых стояло “Земля и воля”, “Долой царя”, “Вся власть – забыл, как Дума называлась, “политическая” Дума или “правящая” – Думе”, во всяком случае.
– Государственной.
– Верно: Государственной Думе, да. Что еще? “Долой войну”. Они ходили туда и назад, и люди все эти флаги видали – вдруг: я вижу какие-то солдаты, на углу. Мой отец сказал: “Идем, идем. Тут будет резня. Неприятности. Ужасные вещи будут. В них будут стрелять”. Ничего подобного: они – братались, с этой толпой. Мой отец сказал: “Ах так?! Началась революция”.

(Анатолий Нейман. Сэр)



Сэр Исайя Берлин ошибся. С 1916-го по 1921-й год он, сын лесопромышленника, будущий профессор Оксфордского университета и президент Британской академии наук, выдающийся философ XX века, дипломат, переводчик русской литературы - и последний возлюбленный Анны Ахматовой, жил в доме №64 по Большому проспекту Васильевского острова. Именно в мансарде этого дома была мозаичная мастерская Фроловых и здесь же сохранился старинный балкон, с которого маленький Исайя наблюдал рождение революции. В 1921 году семья вернулась в Ригу, где на фасаде дома, в котором она жила, укреплена памятная доска. С Анной Ахматовой Исайя Берлин познакомился в ноябре 1945 года, уже будучи британским дипломатом. Ему она посвятила целый ряд замечательных стихотворений.

Не дышали мы сонными маками,
И своей мы не знаем вины.
Под какими же звездными знаками
Мы на горе себе рождены?
И какое кромешное варево
Поднесла нам январская тьма?
И какое незримое зарево
Нас до света сводило с ума?

(11 января 1946 года)

В этом доме я прожил двадцать лет. Не могу с уверенностью сказать, как и в какой степени повлияли на меня его стены, но всё-таки согласитесь: подобное к чему-то обязывает...