На протяжении 45-летнего владычества СССР над Восточной Европой лишь три раза советская армия действовала не в виде скрытой угрозы вассальным странам — «Подумайте, дескать, что может случиться», — но напрямую вмешивалась в дела сателлитов.
17 июня 1953 года в Восточном Берлине — тогда сотрясавшие всю Восточную Германию волнения были прекращены с вводом советских танков на улицы немецкой столицы.
21 августа 1968 года — тогда Чехословакии была оказана «братская помощь» силами армий Варшавского договора, причём главную роль в «братской помощи» сыграли именно советские войска. Так завершился восьмимесячный эксперимент по установлению социализма с человеческим лицом.
И конец октября — начало ноября 1956 года в Венгрии. 60-летие «венгерского восстания»/«контрреволюционного мятежа», подавленного советской армией, отмечается именно в эти дни.
Из этих трёх операций венгерская оказалась самой кровавой. В Берлине 1953 года погибло 55 человек. В Чехословакии — 108 граждан страны и 12 солдат армии вторжения. В Венгрии — 3053 мадьяра и 720 красноармейцев. То есть неизмеримо больше. Впрочем, если учесть, что советскому вмешательству предшествовала гражданская война с жестокими расправами, а после вмешательства шли уличные бои в Будапеште с применением танков и артиллерии (было полностью уничтожено 4 тыс. домов), страшные цифры не удивительны. Всякий военный знает, что худший вид боя — уличный.
Так что по своей ожесточённости венгерская осень 1956 года — это не берлинские «волынки» (придуманный тогда советским агитпропом эвфемизм для непроизносимого слова «забастовка») 1953 года и не братская помощь 1968 года, в основном сводившаяся к демонстрации силы. Скорее она походила на афтершок Второй мировой войны, закончившейся всего 11 лет назад.
Отчасти это связано с национальным характером мадьяр — довольно жёстким. Мадьяры, до последнего дравшиеся в войне на стороне Германии, — всё что угодно, только не нация швейков. Войны и революции в Венгрии скорее заставляют вспомнить классическое «Говорил я тебе, что ты мадьяр не знаешь».
Но, кроме этих национальных черт — возможно, восходящих ещё к X веку, когда мадьяры наводили ужас на всю Европу, доходя со своими набегами до Испании и Франции, — есть ужасы, непосредственно предшествовавшие восстанию и сделавшие его таким брутальным.
Когда сейчас открыто хвалят Ялтинскую систему мироустройства — вплоть до того, что называют её «золотым веком», хвалители Ялты и Потсдама, наверное, правы в том, что прочерчивание чётких разграничительных линий (железный занавес тож) позволило уберечь мир от всех прелестей третьей мировой войны. «Золотой век» — это уж, пожалуй, слишком, но худой мир в самом деле лучше доброй ссоры.
Однако не стоит забывать, что СССР бывал, в послевоенное время во всяком случае, отнюдь не милостивым господином для так называемых стран народной демократии, а импортированная из СССР коммунистическая ортодоксия в самом своём жёстком варианте делала для стран-сателлитов послевоенное десятилетие (вообще-то в любом случае нелёгкое) особенно тяжёлым.
Не отличались мягкостью ни польский Берут, ни румынский Георгиу-Деж, ни восточногерманский Ульбрихт, ни чехословацкий Готвальд, и в решительном отмежевании стран Восточной Европы от России после 1991 года, наверное, сыграла свою роль и память об этих коминтерновских вождях, поставленных Москвой послевоенными наместниками.
Но из всей этой плеяды коминтерновцев, сказать по правде — вообще довольно мрачной, самым мрачным был венгерский правитель Матьяш Ракоши, правивший послевоенной Венгрией до 1953 года (со смертью Сталина был смещён целый ряд его восточноевропейских наместников). Он внедрял советскую модель экономики (коллективизация, форсированное развитие тяжёлой промышленности) со всей беспощадностью к страданиям и чаяниям народным — как то имело место в СССР в 30-е годы. То же и в области политической. Во всей Восточной Европе тогда сажали, и сажали хорошо и много, с показательными процессами и без таковых, но по размаху репрессий Ракоши оказался первым учеником. Это не извиняет, но во многом объясняет зверские расправы повстанцев 1956 года над сотрудниками госбезопасности, а за компанию — и над партийными активистами.
Довоенная хортистская Венгрия (равно как и вся Восточная Европа) никоим образом не была парадизом, режимы были довольно гадкие и могли выгодно смотреться только на фоне сталинского СССР. Но тем не менее при этих режимах человек, живущий растительной жизнью и чурающийся политики (сам Ракоши при Хорти её не чурался и потому много сидел), мог чувствовать себя вполне в безопасности и тихо строить своё мещанское счастье. При форсированном строительстве социализма всё изменилось.
С отстранением Ракоши от верховной власти в 1953 году новое руководство начало примирительную политику по отношению к своему народу. Осторожную, но всё-таки примирительную. Однако, как мудро указывал де Токвиль, «самый опасный момент для плохого правительства наступает тогда, когда оно начинает меняться, когда оно начинает реформироваться».
Этот опасный момент и наступил в октябре 1956 года, когда резьба была сорвана и политический процесс пошёл вразнос. Началась революция во всей своей красе. На улицах Будапешта зверски растерзывали прислужников прежнего режима, совершенно как в революционном Париже 1792 года.
Пока всё это творилось в Будапеште, в Москве колебались, поскольку и в те давние годы вооружённое вмешательство рассматривалось советским руководством как совсем уже крайнее средство, к тому же сильно противоречащее интересам советской пропаганды. СССР как путеводная звезда для трудящихся всего мира — и танковое подавление этих самых трудящихся. Сочетается плохо, и в Кремле до последнего надеялись, что как-то рассосётся и «здоровые силы» в Венгрии сами управятся.
Но отпустить Венгрию на вольную волю в Кремле, конечно, были не готовы. Хотя тогда ещё не было выражения «эффект домино», но эффект-то был известен. При этом хрущёвское руководство само недостаточно крепко сидело (Хрущёва едва не сняли на июньском пленуме 1957 года), а тут угроза была сразу с двух сторон. И оппоненты в Кремле в случае окончательного отпадения Венгрии получили бы сильный довод: «Смотрите, до чего он довёл», и оппоненты в советском народе могли бы захотеть взять пример с успешных мадьяр. Режим после смерти Сталина был далеко ещё не консолидированным и не чувствовал себя в безопасности.
Могли сыграть роль и военно-стратегические доводы. Мало того что с отпадением Венгрии сильно страдала бы общемировая стабильность, само географическое расположение Венгрии таково, что при её выходе из советской сферы влияния Варшавский блок был бы разрезан надвое. На юге Болгария и Румыния, на севере прочие члены блока, а между ними нейтральная (и это в лучшем случае) Венгрия. В советские позиции вбивается здоровенный клин. Подобные соображения, наверное, сработали и 12 лет спустя в случае с Чехословакией.
В итоге решение было принято, и войска маршала Конева — «По дорогам знакомым за любимым наркомом» — пошли на штурм Будапешта.
В Венгрии после подавления прошла новая волна репрессий, но затем новый вождь Кадар, подобно Цезарю, начал проводить политику clementiae — милосердия. Был построен так называемый гуляш-социализм.
Ракоши до самой своей смерти в 1971 году пребывал в СССР, причём скорее на положении ссыльного. Жить ему было предписано всё больше в глухих, неведомых местах.
А Советский Союз просуществовал ещё 35 лет.
