Для моего поколения «Чернобыль» означает не самую страшную в новейшем времени техногенную катастрофу; не историю утаивания от народа жуткой опасности; не героизм тех, кто бросился гасить атомный пожар собственными телами, как муравьи тушат свой подожжённый муравейник.
Когда Чернобыльская катастрофа случилась, я был ещё слишком мал, чтобы понять её. Зато подростковый мой возраст пришёлся на расцвет жёлтой прессы, которая живописала ужасы покинутой зоны отчуждения, рассказывала о мутациях у людей и животных в соседних с Чернобылем районах Украины, Белоруссии и России – и под впечатлениями от этих легенд я и воображал себе Припять, ЧАЭС и прилегающие к ним земли.
Чернобылю – наравне с книгами Стругацких – я обязан и своей страстью к пост-апокалиптической литературе. Моё «Метро 2033» не было бы написано, если бы Чернобыль не случился. Заброшенные городские пространства, пустые квартиры, ржавое чёртово колесо и детский сад с оставленными в панике игрушками; кладбище «фонящей» военной техники, использованной при тушении ЧАЭС, и сама станция – дремлющий вулкан, затерянный где-то в украинской глуши, способный пробудиться и уничтожить половину Европы... Вот так я себе его представлял. И, конечно, я не мог упустить возможности туда поехать. Напросился в командировку и поехал.
Первое открытие было таково: от пятимиллионного Киева до зловещего зачумлённого Чернобыля ехать час с небольшим. Оказывается, взрыв произошёл совсем рядом с украинской столицей – киевлянам об этом ничего не сказали.
Потом пришлось удивиться тому, что в тридцатикилометровой зоне отчуждения, опоясывающей АЭС, за прошедшие с катастрофы годы природа расцвела. Буйная непролазная зелень, выбегающие на пыльную дорогу кабаны, прорастающие сквозь асфальт деревья... Отравить жирную и живую чёрную украинскую землю человеку оказалось не под силу.
Мы проехали через покинутые деревеньки, откуда военные насильно эвакуировали жителей – и обнаружили, что в каждой из них один или два дома обитаемы: людям негде было жить, люди не нашли себя в новой жизни, люди не хотели вечно сидеть на шее у родственников и вернулись в свои избы, к своим огородам, в свои сады и продолжили существовать как прежде: сажать картошку, собирать помидоры, варить малиновое варенье... Кто-то умер от рака щитовидки, а кто-то десятилетиями «ест» и «пьёт» радиацию, дышит ей – и жив.
Мы снимали в Припяти, городе-призраке, очищенном от населения за сутки: город был раньше почти полностью заселён семьями персонала АЭС. При эвакуации людям разрешали брать с собой только документы. Были в знаменитом детском саду, в замусоренных комнатах которого до сих пор валяются брошенные игрушки... А потом я прошёлся по пустым квартирам окружающих пятиэтажек. Все они были обнесены подчистую. Нигде не было даже мебели, не говоря уж о вещах. Люди забрали всё – и всё продали или расставили по своим новым жилищам.
Но по-настоящему порази-ло другое: Чернобыльская АЭС вовсе не была опечатана и замурована после катастрофы. Генерация энергии продолжалась ещё четырнадцать лет, до декабря 2000 года. И по сей день станция функционирует, а из 700 человек её персонала 300 трудились ещё на старой ЧАЭС до аварии. Просто переехали в Славутич, город-близнец Припяти, находящийся чуть в стороне, и продолжили работать.
Неистребимы жизнь, человеческое легкомыслие, безответственность и надежда на то, что всё обойдётся, – вот что мне показал Чернобыль. И ещё: мы себя переоцениваем. Если человечество погибнет, Земля этого даже не заметит.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
