В главном педвузе страны – МПГУ – с приходом нового ректора начались реформы, вызвавшие широкую общественную дискуссию. О нововведениях мы поговорили с главой университета Алексеем Семеновым
В главном педагогическом вузе страны – МПГУ – с приходом нового ректора начались реформы, вызвавшие широкую общественную дискуссию. В частности, предлагается отправлять будущих учителей на практику с 1 курса и упростить содержание преподаваемых дисциплин, ориентируясь на среднего студента. Об этих нововведениях мы поговорили с новым ректором МПГУ Алексеем Семеновым.
Какие задачи сейчас стоят перед МПГУ? Нужно ли обновление вузу, или он и сегодня – лидер педагогического образования России? Расскажите о самых важных изменениях, которые произошли с вашим приходом.
– Нам приходится перестраивать работу университета. Из вуза, ориентированного на профессоров, мы делаем вуз, ориентированный на студента и на школу, – это главное изменение.
Так, оплата преподавателям должна идти по количеству учащихся, а не по штатному расписанию. Это – закон об образовании. Но у нас понимание закона, федеральных стандартов еще только начинается.
Один пример возможного изменения. Естественно объединять в один поток студентов, которым преподается один и тот же курс. Можно снизить нагрузку профессоров, предложив им читать курс для объединенных потоков, чередуясь через год. Но у преподавателей может быть другая установка: объявить больше курсов, каждый из которых читается в "авторской манере". У преподавателей получается больше "часов". В результате зарплата низкая, преподавателей много, курсов много, и все это работало неэффективно.
Сколько человек при таком варианте будут одновременно находиться в аудитории? Нет ли опасности, что преподаватель потеряет контакт с аудиторией, и будущие учителя не смогут научиться взаимодействовать с учениками?
– Это вопрос, как оптимально использовать рабочее время профессоров. Как перейти от аудитории в 70 человек к аудитории в 700 человек без сколько-нибудь существенной потери качества лекции.
В нашей девятой аудитории может поместиться почти тысяча человек. В ней читали свои лекции сотням студенток Московских высших женских курсов виднейшие ученые России. И сто лет назад они выступали без микрофона, микрофонов тогда не было. Я сам здесь иногда выступаю перед четырьмя сотнями людей без микрофона. Но сегодня в этой аудитории есть микрофон и приличный звук. Есть проектор, мы используем видеокамеру, если нужно – можно на отдельный экран проецировать лицо лектора. Технологически ситуацию можно улучшать, на это стоит тратить деньги. Стараемся их находить.
А контакт с аудиторией – очень тонкая вещь. Он в меньшей степени определятся тем, какого размера зал и сколько в нем человек. В большей – что и как ты рассказываешь, насколько это понятно и интересно.
Ваше назначение было вызвано диссертационным и коррупционным скандалом, связанным с предыдущим ректором: каким образом вы добиваетесь улучшения прозрачности работы вуза?
– Основные административные действия, относящиеся к диссертационному совету, были предприняты до меня – ВАКом и предшествующим руководством университета, мы продолжаем работу с коллективом. Но, конечно, проблема профессиональной добросовестности, открытости, честности и прозрачности шире.
Мы, например, сделали прозрачной систему поселения студентов в общежитие, и у нас исчезла очередь, в которой сотни студентов стояли годами. Мы стараемся сделать прозрачной систему финансирования. Раньше считалось, что зарплата преподавателям платится из средств, выделяемых на бюджетных студентов, а деньги от внебюджетных распределялись сложным образом – кому хотели, тому и давали. Сейчас мы считаем, что бюджетные и внебюджетные студенты – это одно и то же. Мы их одинаково учим, деньги, которые они приносят – тоже одинаковые. 70% денег, остающихся после уплаты налогов, идет на зарплату преподавателей. Это – очень высокий процент, ведь из остального нам надо оплатить и лаборантов, и ректора, и коммунальные расходы и текущий ремонт и оборудование.
С финансами мы как-то разбираемся. Намного сложнее проблема профессиональной добросовестности. Для многих профессоров важнее высокий научный уровень, фундаментальность их курсов, чем реальный результат прохождения этих курсов студентами. Если результат – слабый, то профессор закрывает глаза на отсутствие знаний у студентов, приходящих на экзамен, и они уходят с тройками. Именно профессиональная добросовестность диктует нам необходимость обучения в зоне ближайшего развития большинства обучающихся.
Этой зимой мы пригласили на экзамены 200 экспертов из вузов, из школ, из Академии наук, чтобы они посмотрели, что происходит, и написали отчет. Где-то сделали видеозапись. И потом обсуждали это с кафедрами. На некоторых экзаменах студенты показали отличные знания, не хуже, чем в МГУ, Физтехе и т.д. На других – не знали ничего совершенно. Мы говорим профессору: "Смотрите, у вас студенты ничего не знают на экзамене". Профессор отвечает: "Нам школа дает таких студентов". Мы говорим: "Но мы же хотим из этих студентов подготовить учителей. Если они после первого курса ничего не знают, и дальше вы читаете еще какой-нибудь хороший курс, а они снова ничего не получают из него, как они станут хорошими учителями?" А он отвечает: "Ну чего же делать, если такие студенты?" Я предлагаю: "Давайте читать им курс, который они воспринимают, который они понимают, который им нравится. Давайте честно оценивать, как они его освоили. Если студент не учится, давайте выгонять его из университета. Ваша зарплата не пострадает."
Получается, что сейчас преподаватели должны упрощать свои курсы, чтобы ориентироваться на эту зону ближайшего развития студентов?
– Я считаю, что обязательный для всех курс должен доходить до большинства студентов. Если мы приходим на экзамен и видим, что большинство студентов этот курс совершенно не восприняли, это неправильно. Что-то надо менять.
Приведите пример слишком научного подхода, непосильного для современного студента.
На факультете начального образования есть профиль – начальное образование и английский язык. Когда выпускники школы на него поступают, с них не спрашивают ЕГЭ по английскому языку. Это, по-моему, абсурд, я надеюсь добиться изменения этого порядка. Но пока он есть, до меня против него никто не возражал. На первом курсе этим студенткам читают курс лекций по истории английского языка. Курс сам по себе – вполне доброкачественный. Но студенты почти ничего в нем не понимают. Что-то разумное сказать на экзамене у них не получается, при этом все они получают свои тройки.
Выходит, что студентам будут ставить пятерки, резко снизив уровень требований?
– Мне кажется, что это будет не опасность, а счастье, когда у нас на экзамене будут и заслуженные пятерки, и заслуженные тройки. Это значит, что все студенты получили шанс курс освоить. А сейчас на тех курсах, о которых я говорю, большинство такого шанса не получает, а получает "утешительную" тройку ("а два – в уме"). Каких учителей мы хотим получить из таких студентов?
Расскажите про практику студентов в школе. Что изменится в ней – в частности, в связи с тем, что она будет начинаться с первого курса?
– Роль практики, какой она была в нашем вузе в 1980-ые годы и раньше, очевидна, сейчас она только возросла.
Евгений Ямбург (Заслуженный учитель РФ, академик РАО, директор Центра образования № 109 – ред.) недавно позвонил мне и сказал, что рядом с ним сидит дефектолог, психолог Забрамная и говорит, что мы возвращаемся в вузе к тому, как их учили в 50-е годы. Как она считает, хорошо учили. Была настоящая практика, на первом курсе все студенты проходили одно и то же, а потом кто-то шел в математику, кто-то шел в преподаватели русского языка.
Студент на практике в соответствии с заданием будет заниматься с отстающими, или наблюдать за уроком и на видеокамеру снимать то, что происходит. Учительница даст студенту возможность 10-15 минут что-то делать на уроке самому. Потом с учителем или профессором студенты будут обсуждать: что происходило на уроке с тем или иным ребенком. Новое здесь – только видеокамера.
Как смогут первокурсники – вчерашние школьники – авторитетно общаться со своими сверстниками?
– Мне этот вопрос несколько раз задавали, в конце концов я начал рассказывать о себе. В 16 лет я поступил в МГУ на математику. Примерно 4 сентября я пришел в девятый класс и там шесть часов в неделю вел занятия. Общался ли я со школьниками "авторитетно", не знаю, но нам было интересно.
Если уровень курсов снижается до зоны ближайшего развития студентов, как будущие учителя научатся выполнять олимпиадные задания?
– Надо все время выделять среди студентов лучших, тех, которые пойдут в исследователи, станут профессиональными филологами, химиками и так далее. Их – единицы. Мы надеемся, что чуть больше, скажем, 10% станут лучшими учителями. И главная задача – чтобы они захотели работать в школе. Как это происходит?
Они идут на практику. Им это нравится, детям это нравится, школе это нравится. Этими студентами мы будем заниматься отдельно и много, позаботимся о них. И олимпиадные задачки они будут решать. И в эту школу на 80 тысяч рублей их возьмут, хотя в Москве вакансий для учителей и нет.
Мы вводим рекомендации выпускников, построенные на портфолио будущего педагога, где представлены и образцы его работы на практике с разными категориями детей (видео), и примеры выполнения им олимпиадных заданий, видно соответствие профессиональному стандарту учителя.
Учитель – это массовая профессия. И 10% лучших, про которых я говорил, это такая хрустальная мечта, мы будем их индивидуально опекать, они пойдут в лучшие школы, где о них будет заботиться и школьное образование начнет подниматься. Для остальных устроиться на работу в школу может оказаться проблемой. Сегодня в Москве и ряде других регионов страны школа может выбирать себе учителя.
Сейчас выпускник школы, приходя в вуз, умеет решать задачки ЕГЭ на четверку. А выходя из вуза с математического факультета, он их решает на тройку, потому что в вузе он их не решал. Я хочу, чтобы он за четыре года научился решать их на пятерку.
А те, кому интересны олимпиадные задачи, должны их постоянно решать. И курс лекций по высшей математике им мало в этом поможет.
Сколько часов практики будет на каждом курсе?
– Сегодня мы учебные планы собираемся менять только на факультетах начального образования, дошкольном и дефектологическом. Суммарное количество часов практики, которое мы обсуждаем, порядка тысячи за пять лет обучения.
В интернете появилась информация о частичном переходе вуза на дистанционное обучение. Как оно будет осуществляться?
– Я не сторонних того, чтобы студенты не ходили на лекции, а тем паче – на упражнения. Но надо стараться, чтобы все лекции были в интернете. Нужно, чтобы студент мог найти расписание и домашнее задание в интернете, получить консультацию по скайпу и выложить свою работу в информационную среду. В этом и состоит применение дистанционных образовательных технологий, которое во всем мире становится правилом работы университетов.
Будет ли вуз как-то защищать авторские права преподавателей, которым предлагают выкладывать свои лекции в интернет? Материалы будут доступны для всех пользователей или только для студентов МПГУ?
– Авторские права принадлежат автору и неотъемлемы. И я считаю, что максимум информации, особенно той, которая возникла в рамках оплаченной государством работы, должен находиться в интернете и быть доступным для всех, как книги в библиотеке.
И последний вопрос. Реформы в вузе вызвали негативную реакцию многих преподавателей и студентов. Так, стала широко известна петиция профессора Камчатнова, собравшая уже более 9 тысяч подписей. Как вы можете прокомментировать эту ситуацию?
– Петиция бывшего профессора МПГУ А. М. Камчатнова меня мало интересует. Обсуждение в вузе и в интернете идет активно, и нам оно полезно, надо, чтобы решения формировались самими профессорами и преподавателями, факультетами. Ректор должен их утверждать и помогать выполнять, добиваться понимания стратегии Университета и ограничений, в которых она реализуется. По ряду вопросов в коллективе есть разные точки зрения. Выражать свое несогласие в дискуссии в форме петиции Президенту страны – не очень разумный и не очень интересный способ.
Евгения Гусева
