Певица побеседовала с обозревателем m24.ru накануне своего большого сольного концерта в Crocus City Hall
Певица Ирина Богушевская – одна из самых ярких музыкантов на отечественной сцене, доказывающих, что даже самое "неформатное" творчество, в конечном счете, найдет своего слушателя. Выпускница МГУ и актриса университетского театра, практически не имеющая ротаций на радио и эфиров на ТВ, Богушевская занимает на российской эстраде свою абсолютно особую нишу. Она обходится без навязчивого агрессивного пиара, пошлости и желания "достучаться до сердца каждого", Богушевской вполне хватает тех, кто находится с ней "на одной волне". Записываются новые песни, гастрольные графики расширяются... Накануне большого концерта в Crocus City Hall 29 ноября Ирина Богушевская побеседовала с обозревателем m24.ru.
– В первый раз я увидел ваше выступление на презентации альбома "Несчастного случая" Mein LieberTanz. Это случилось пятнадцать лет назад в Театре Станиславского. То, что происходило с вами за все эти годы, хотя бы в чем-то совпало с тем, как вы себе представляли?
– Как интересно! Знаете, я вообще никак не предполагала развития своей карьеры. Для меня самым, наверное, важным был переход из категории художественной самодеятельности в категорию профессионального артиста. На мне долгое время висел комплекс человека без высшего музыкального образования; у нас с "Несчастным случаем" общая родовая травма – у нас у всех есть девичьи профессии, и они все не музыкальные. Мы учились в университете и не собирались себя затачивать под сцену. А в итоге все на ней и оказались.
Для меня сначала это все было просто хобби. Я себя представляла примерно в том же формате, как Татьяна и Сергей Никитины: днем занимаются наукой, вечером сидят с гитарой на сцене. Предполагала, что, скорее всего, буду как-то так совмещать две эти деятельности. Потом выяснилось, что это абсолютно невозможно. Наука тебя требует всего целиком и уж тем более музыка тебя требует с потрохами, если ты хочешь как-то полноценно этим заниматься.
Понимаете, у меня никогда не было ощущения, что я рождена звездой. Не было никаких предчувствий на эту тему. Есть люди, которые рано ощущают свое предназначение и встречаются с ним. А я все-таки долго себя искала. Но однажды благодаря стечению обстоятельств все-таки вступила на этот путь. Полностью отказавшись от всяких поддержек, подпорок, одной из которых долго-долго была работа на радио.
Это был 2000-й год, переломный; до этого я себя подстраховывала. Работа на прекрасном "Радио-101" и потом на других радиостанциях давала финансовую стабильность, что важно, когда у тебя есть дети. Но в какой-то момент эти костыли пришлось отбросить, и было дичайше страшно. Особенно, учитывая, что я выпустила тогда альбом "Легкие люди", который трудно было назвать успешным. И у меня случился кризис, из которого я выскочила каким-то чудом. Знаете, я, когда оглядываюсь назад, вижу какие-то походы "по долинам и по взгорьям" – такой непростой путь, очень изломанный. Но, в общем и целом, вектор направлен вверх. Во всяком случае, я над этим работаю, я над собой очень работаю.
– Что касается "Легких людей", насколько я помню, для вас это действительно был серьезный момент в жизни. Я не очень понимаю, почему его не приняли эфирные воротилы. Та же "Городская чайка" отлично бы вписалась в форматы, еще не полностью ограниченные попсой.
– Знаете, при этом мне самой кажется, что для меня он был слишком попсовый. То, что я пыталась сделать, называется "прогнуться под изменчивый мир". Мы старались адаптировать аранжировки к эфирам, а этого делать не стоило. Как и другие альбомы, те же "Нежные вещи", "Шелк" и "Куклы" надо было делать так, как ты считаешь нужным, просто быть собой. Пускай это 300 раз не какой-то там современный саунд, но зато это я! Это та совокупность звуков и вибраций, которая характерна именно для меня. А на "Легких людях" как раз была попытка войти в мейнстрим, и она с треском провалилась. Теперь это можно воспринимать как прекрасный урок от дорогого мироздания. А тогда я чуть не сломалась.
– Получается, что с компромиссами у вас не очень выходит. Ну, а неужели за все это время не было какого-нибудь продюсерского: "Ира, надо дать попсовенького и все будет в ажуре, – эфиры на "Русском радио", "Шансоне", гастроли в Анапе"?
– Мои песни были на "Шансоне", но я оттуда ушла после одного случая. Я принесла на эфир свежие мастера альбома "Шелк". Все было хорошо, и мы поставили песню "Шелк" в конце нашего разговора с прекрасным ведущим. А встык ей пошел "Владимирский централ", и во мне что-то прямо оборвалось. Я поняла, для меня это соседство непереносимо. А вот из "Книги песен", с первой моей пластинки, много чего крутилось на "Нашем Радио"; "Прощай, оружие" там постоянно ставили. И тогдашний его глава, прекрасный Миша Козырев, сказал мне: "Ты же можешь написать, чтобы повторялись все время строчки в припеве. Неужели так трудно написать еще 12 таких же песен?" Миша на самом деле был абсолютно прав. Но это же надо уметь! Все время повторять одинаковые строчки – это целое искусство, я не шучу.
– Вы представитель, можно сказать, следующего поколения за рок-музыкантами, не испытывавшего серьезного идеологического прессинга. Тем не менее "попсовый" и "форматный" прессинги были для вас не менее сложной штукой?
– Вы не совсем правы, мы с "Несчастным случаем" это застали, отдавая свои тексты на так называемую "литовку" в МГУ. Представляете, это были машинописные листы, и наш художественный руководитель Ирина Александровна Большакова шла с ними на какие-то высокие этажи главного здания – и там ставился штамп, или он там не ставился. Как бы для нас эта вся ситуация: вот "они", а вот "мы" – очень понятна.
Но мы сформировались в тот момент, когда казалось, что это все рухнуло раз и навсегда, и никаких "они" и "мы" больше нет, а есть свободное счастливое общество, которое сейчас построит ту страну, которую всегда мечтало построить – цивилизованную, открытую, демократичную и так далее. 90-е, про которые недавно был этот прекрасный флешмоб, это, конечно, время совершенно сумасшедших надежд – когда тебе двадцать, и в стране такое происходит, конечно, это было большое счастье.
– Но все эти перемены не слишком касались постановки ваших песен в эфиры и на ТВ.
– Я не знаю, какие базовые принципы вселенского закона я нарушила, где и когда. При всем при том, что я сама работала на радио и бесконечно люблю эту область деятельности – просто как будто рок висит над моими песнями, не в смысле "русский", а в смысле "фатум". Я часто езжу во всяких такси, слушаю то, что слушают водители, и примерно представляю, что звучит в эфирах, и не хочу сказать, что мои песни прямо такой мусор, что их нельзя поставить на радио. Не знаю, я теряюсь в догадках, хоть к каким-нибудь астрологам иди. Кто-то мне объяснял, что "ваши песни разрывают стройность эфира, потому что они нестандартные". Ну да, у них действительно есть какие-то особенности – паузы или игра с какими-то темпами. При этом тот же самый "Несчастный случай" делает гораздо более сложную музыку, и они в эфирах есть. Я еще раз говорю, я не знаю, каким богам молиться, какие жертвы принести, чтобы мои песни были в эфирах, потому что все-таки люди радио слушают.
– И при этом вы выступаете практически в главном зале страны. Может быть, играет роль ваша этакая "столичность", не совсем понятная слушателю за МКАД-ом?
– Не думаю. Во мне нет этого московского снобизма в принципе. Мы катаемся по стране довольно активно – при том, что сейчас беда с прокатом – и постоянно общаемся с публикой в разных городах. Я себя идентифицирую как человека, который думает, пишет и поет по-русски, и в этом смысле никаких абсолютно расхождений у меня с моей аудиторией нет. Другое дело, что ко мне приходит определенная публика. Это в основном интеллигенция и средний класс – сейчас его становится меньше, он как-то вымывается, и для нас в этом есть некая проблема. С другой стороны, он перемещается за границу, и мы начинаем ездить туда. Наша публика – это люди, которые пишут записки на прекрасном русском языке, например. Люди, которые живут свою жизнь осознанно, пытаются развиваться. У них бывают какие-то кризисы, они ищут пути выхода, говорят о том, что мои песни им в этом очень помогают. Я ощущаю абсолютное единство с аудиторией – что в Красноярске, что в Краснодаре, что в Калининграде. Мы говорим абсолютно на одном языке и друг друга, к счастью, понимаем.
– Эфиров у вас не много, да и альбомов всего пять. В этом есть какая-то зависимость?
– Я все-таки еще считаю и детские альбомы, потому что каждый из них – это все равно полгода в студии. И поскольку я на них была продюсером, то на мне были все решения буквально про каждую ноту. Были еще дуэтные проекты: альбом песен Вертинского совместно с Сашей Скляром. И "Утро карнавала", босса-новы по-русски, с Алексеем Иващенко у нас записан роскошный альбом с оркестром, и это тоже была очень большая работа. Ну, а мои сольные альбомы выходят по мере того, как накапливается материал – раз, и средства – два, потому что мы делаем живую музыку, а это довольно дорогая вещь. Кстати, я понимаю, почему в стране в 90-е и в начале 2000-х для детей записывали на этих расческах-самоиграйках всю музыку. Потому что это рентабельно. А вложить 1 миллион 200 тысяч рублей в запись детского альбома, а потом продавать его по 200 рублей –нерентабельно. Я теперь отлично понимаю всю эту математику. У нас было так: если у тебя есть что сказать, и если дорогое мироздание дает тебе шанс – мы пишем альбом. Что будет сейчас, не знаю, потому что у наших спонсоров тоже есть определенные сложности, как и у многих, кто занимается большим бизнесом. Поэтому мои музыканты говорят: "Давайте объявлять краудфандинг", а я этого страшно боюсь. Это надо быть БГ, чтобы таким образом собрать сумму на альбом.
– Может, стесняетесь просить денег? Многие музыканты именно поэтому не признают подобных схем сбора.
– Ну не знаю. Мне всегда было очень сложно, я говорила: "Да, ребята, конечно, все это круто, но…" А вдруг человек тебе перечислил, допустим, 500 рублей, а потом ты переслал ему альбом, а ему он не понравился, типа "за мои 500 рублей могла бы сделать и получше". Всегда же найдется въедливый зритель. В общем, с краудфандингом история неочевидная. Но боюсь, что да, наверное, придется и нам на это пойти. Просто потому, что я дико мечтаю записать программу с оркестром, которую мы делали в Доме музыки, в Светлановском зале, и в Зале Чайковского. На самом деле лучшие события в моей жизни – эти концерты с оркестром. Когда Вячеслав Сержанов взялся за аранжировки, выяснилось, что мои песни отлично для этого подходят: там есть что оркестровать, извините за нескромность. Там есть мелодии. И все получается красиво, плотно, органично и волшебно. Очень хочется получить это все в студийном качестве, а не в концертном.
– На одном из ваших концертов я услышал, как вы поете Hallelujah Леонарда Коэна. Это один из великих певцов современности и одна из главных песен в его репертуаре. Почему вы решили перевести и перепеть эту песню?
– В январе прошлого года я оказалась в Тель-Авиве, а перед этим мы долго мерзли в Хайфе. Называется, приехали погреться на солнышке! А там случился просто погодный катаклизм – шторма, ураганы, в Иерусалиме вообще выпал снег. Мы сняли роскошную квартиру с видом на море, а она при ноле градусов оказалась, в общем, непригодной для жилья, потому что никак не отапливалась. И там, чтобы лечь в кровать, сначала надо было сушить белье феном, потому что все отсыревало. Ставни все время грохотали, окна текли, по балкону ползал перевернувшийся мангал, выйти на улицу было невозможно. Когда это все немножко стихло, за пару суток до отъезда мы взяли и уехали в Тель-Авив. И вот просыпаюсь в гостинице, солнце бьет прямо в окна. Я их открываю, а там теплынь, синее небо. И у меня под окнами площадь, на которой уличный музыкант как раз поет "Аллилуйя". И меня так вштырило! И он еще так отлично пел, этот черный парень с превосходным голосом. И все, эта мелодия прямо так вошла ко мне в мозг, что я потом весь день ее пела. Потом не вынесла, полезла в Интернет, стала смотреть слова, читать историю, как Коэн ее писал. Прочла о том, что когда он писал этот текст, сидел у себя в нью-йоркской гостинице и бился головой об пол и об стены; написал семь куплетов. И это одна из самых страшных песен вообще, которые я знаю. Потому что она ни разу не про то, что "телепузики, давайте обнимемся, намажемся розовыми соплями". Нет, это песня про страсть и предательство: "Все, что я узнал про любовь, это как убить того, кого ты любишь". Это про Самсона и Далилу, про то, как она его предала, как она его обрила, про то, как она его выдала врагам, потому что она была наемной шлюхой, как выясняется. Такая песня для взрослых. В итоге я тоже начала биться головой о стены, потому что как это все упихнуть, наши длинные русские слова, в эти коротенькие английские строчки – совершенно непонятно. И все, что я испытывала по поводу всей ситуации, которая у нас сейчас в стране происходит, тоже там, конечно, отразилось. "Боже, все пошло не так, и каждый поднял черный флаг, и начал бой, поправ любовь святую. Ведь если целый мир больной, любовь становится войной, и шлет проклятья вместо "Аллилуйя…" Но кончается эта песня у Коэна совершенно фантастическим куплетом про то, что, да, я знаю, что мы все грешные, нехорошие, мы все поступаем плохо, и вообще вся жизнь – фигня и тлен, но когда я предстану перед Господом, я скажу ему только одно слово – "аллилуйя". И вот эта песня душераздирающая кончается вдруг таким выносом вверх, в космос. Если бы не это, такое мощное, переживание, я бы не рискнула, наверное, к ней приблизиться, потому что такая вершина вершин, классика-классика, все ее знают, все ее поют.
– Вернемся к вашим альбомам. "Куклы" вышел сравнительно недавно, и публика отлично приняла песни с него. Зная, что вы никогда не довольны результатом – вам он как?
– Знаете, я не ожидала от него какого-то особого эффекта. С ним вообще странная история. У меня лежали в запаснике песни типа блюза "Балчуг и Арбат", когда ты их заканчиваешь петь, ты себя по клочьям собираешь обратно на сцене, а иначе это спеть невозможно. И потом еще дописалось несколько таких вещей, потом пришла песня "Подруга", история моих ближайших друзей – и это тоже история разрыва и предательства. И вот я понимаю, что у меня есть эти 10-12 отчаянных произведений. Плюс, у меня есть заглавная песня "Куклы", которая написана была в Риге, когда я туда приехала – это был 2009 год – очень больная, очень уставшая, и у меня там на сцене отказали связки. Я только что похоронила отца, у меня температура 39… В общем, какой-то беспрестанный ад. А все равно надо играть концерты, потому что ты же не можешь подвести людей, которые заранее, за год делали эти гастроли. Ты не можешь просто сказать: "Знаете, ребята, я сейчас тут сдохну за кулисами". Ты все равно должен выходить, и у тебя сидит в гримерке фониатор, тебе делают горячие уколы, адреналин вводят на связки. В общем, вся эта история хорошо знакома всем артистам, которые много концертируют. И вот написалась эта заглавная песня про страшненький такой театр. Думаю: "Соберу их все в одну корзину, запишу и забуду как страшный сон, потому что все, я больше не хочу писать про страсти-мордасти и всякие несчастья". Мы очень тяжело записывали этот альбом, с большими перерывами... А потом я себе сказала: "Все, хорош. Вот научусь новое писать – хорошо, не научусь – плохо, конечно, но эта тема больше не вернется". И это сработало каким-то совершенно удивительным образом, вся моя жизнь развернулась на 180 градусов.
– Один мой товарищ сказал: "Я пойму, что в столице что-то изменилось, когда на Ленинградском вокзале вместо Газманова с его "колоколами" будут звучать Богушевская и Кортнев" Как ваши ощущения – меняется ли столица, и если – да, в какую сторону?
– У меня был период печали по поводу нашего города, было такое чувство, что он оккупирован какими-то силами, которым он безразличен абсолютно, его просто использовали как средство заработать денег и ехать дальше. И на какой-то момент Москва превратилась в такой большой-большой вокзал, где все толкаются. Никто ни с кем не вежлив, да, люди здесь как бы временно, чего ждать от людей с философией временщика? Но как ни странно, последнюю пару лет у меня это ощущение безнадежности исчезло. Потому что поверх всего, что здесь происходит плохого, как грибница, проросли какие-то горизонтальные человеческие связи, и началась какая-то своя жизнь. Здесь все-таки есть люди, которые занимаются волонтерством, организовывают благотворительные фестивали, я вот тоже являюсь попечителем фонда "Галчонок". Бесконечные какие-то ярмарки, лекции, издательства что-то постоянно делают. То есть здесь на самом деле невероятно все шкварчит. И у меня сейчас нет никакого пессимизма, при всем при том, что вроде в стране кризис, и все не очень радостно, но у меня есть ощущение нормальной жизни. Здесь все-таки есть слой людей, которые любят этот город и хотят что-то делать для него и для других.
– Сейчас в музыкантской среде часто возникают споры вокруг музыкальных ТВ-проектов. У вас на концерте будет участвовать Оля Олейникова из "Голоса", стало быть, тоже какой-то интерес к проекту испытываете?
– Мне невероятно нравилась эта программа, особенно тот сезон, где была Тина Кузнецова, Ольга Олейникова, Антон Беляев. Я считаю, что то, что они сделали тогда в этих живых эфирах, это какой-то пока непревзойденный уровень мастерства. У Димы Билана в команде были какие-то фантастические ребята. Это все было живьем, с оркестром, в эфире, и мне казалось, это вообще другая планета. Я не знаю, зачем посадили в жюри Лепса и Басту? Решили прикончить проект? Потому что при том, что Баста, как оказалось, очень милый человек, я не знаю, чему он может научить именно вокалистов с профессиональной точки зрения? А то, как вел себя Лепс на первом выпуске, мне кажется, вообще было катастрофой. Сейчас, к счастью, канал с этим что-то сделал, Григорий начал общаться с людьми и даже говорить кому-то комплименты, это прекрасно, потому что, посмотрев начало четвертого сезона, я подумала, что все, проект умер. А он не умер, там жизнь происходит. Не знаю, что там сейчас, в начале сезона были интересные люди, а дальше постоянно отсматривать не получается, как пятница – у нас работа.
– Сами слушаете что-нибудь?
– Как ни странно, у меня основной источник впечатлений – это Facebook, потому что там у меня куча музыкантов в друзьях, они периодически выкладывают свое или то, что им нравится. А еще часто возвращаюсь к старым любовям, например, недавно переслушивала вдруг Джони Митчелл. Или, допустим с моим сыном Даниилом, которому сейчас тринадцать лет, мы недавно сели вместе и целый вечер смотрели Queen на YouTube.
Из наших, когда появилась группа Tinavie, меня абсолютно они поразили, просто в самое сердце. И я помню, что написала, что это моя новая любовь, они прекрасны. Или Guru Groove Foundation и Таня Шаманина, я обожаю этих людей. И мне ужасно интересно, Тина Кузнецова возобновит ли свой проект Zventa-Sventana, потому что это была самая крутая фолк-история, наверное, на нашей сцене. Пелагея интересно работает, но то, что Тина делала в Zventa-Sventana с русским фольклором, это запредельно круто, абсолютно мирового уровня музыка, которая легко могла бы звучать у Питера Гэбриела на фестивале. Чем мне дико нравится Тина, тем, что она универсальная вокалистка, все может спеть – безбашенная, витальная, очень харизматичная. Жалко, что сейчас она пошла в сторону попсы. Понятно, для чего это делается, но, тем не менее, кажется, ее призвание – это вот этот проект. Я это слушаю, и мне не перестает это нравиться.
– А что будет на концерте в "Крокусе"? Уж вы мне кажетесь последней из артисток, кто заявит "юбилей творческой деятельности" и подобное действо.
– Я ужасно не люблю все эти "25 лет на горшке", это все, мне кажется, такие немножко искусственные поводы раздуть интерес у публики. Мне очень нравится, как Борис Борисович просто пишет на афише "Аквариум", и народ приходит, потому что он знает, куда он идет, и кого он будет слушать.
Да, много было всяких идей, "а давайте сейчас сделаем большой сборный концерт и всех позовем", но мы тут немножко вылетели из логистики, потому что все-таки на такие истории надо за полгода людей приглашать.
И еще, мне пока все-таки ужасно хочется петь самой. Хочу сделать концерт как некое цельное художественное высказывание. В первом отделении все песни… такая черно-белая ретро-история – "Рио-Рита", "Прощай, оружие!", мы 300 лет не ее играли, но я считаю, песня не теряет актуальности и достойна того, чтобы звучать сейчас. Я отобрала туда песни для меня какие-то знаковые. Мы сделаем это отделение черно-белым, у нас будет обалденный видеоарт, и это все, что я могу пока сказать, потому что иначе мы всю интригу продадим.
А во втором отделении будут, во-первых, новые песни, а во-вторых, будет наша коллаборация с хором Ольги Олейниковой. Я абсолютно в них влюбилась! Ольга Олейникова – звезда программы "Голос" и руководитель коллектива, который поет госпелы. Мы с ними поработали первый раз как раз над песней "Аллилуйя!" весной в Доме музыки. Мне очень нравится, как они звучат, и у нас будет большой блок концерта с этим хором.
Я примерно представляю, что когда я умру, можно будет по моим песням собрать прекрасный фестиваль; я знаю, кто какую песню споет хорошо. Я там для Хелависы присмотрела песенку, для Тины Кузнецовой, для Guru Groove тоже, для Михалны, для Иры Суриной, Этери Бериашвили – если они захотят, конечно! И можно было бы эту историю всю уже как бы и при жизни осуществить. Но сейчас, пока еще у меня полно сил, я не хочу восседать за столом, заваленным букетами и подарками, и так умиленно взирать на эту всю историю. Пока у меня есть такая возможность и здоровья хватает, я хочу петь сама.
