В 1871 году я поступил вольноопределяющимся рядовым на двухлетних правах во 2-ю роту 1-го Туркестанского стрелкового батальона к строгому ротному боевому офицеру штабс-капитану Павлу Петровичу Калитину. Дядькою и преподавателем воинского артикула был назначен старый унтерофицер Никифоров. Учение происходило во дворе у брата. Я был очень маленького роста, игрушечный солдат. Я уже ходил в караул от гауптвахты у фронта и возил орудие в крепость, которое стреляло в 12 часов пополудни.
Однажды сидевший на гауптвахте старый юнкер Шишкин схватил меня в охапку с поста на фронте у гауптвахты и, несмотря на мои угрозы заколоть его штыком, принес и поставил в комнату караульного начальника. Чтобы я лучше мог усвоить солдатскую службу, я, по приказанию брата, жил в казарме 2-й роты на нарах и довольствовался из общего котла.
После экзаменов в штабе округа меня произвели в младшие унтер-офицеры. Несколько раз я сидел под арестом и назначался вне очереди дежурным по роте за наказания. Добрые солдаты меня утешали, говоря, что надо терпеть наказание от брата. И он наказывает своего родного брата для примера соседям, тем, что жили с ним вместе в казарме. Я узнаю всю солдатскую жизнь и потом буду хорошим ротным командиром, буду знать все солдатские нужды и всю службу.
Вместе со мною были мои товарищи вольноопределяющиеся унтер-офицеры Петр Белов и Дмитрий Дмитриевич Федоров. Командир батальона полковник Пищемука держал себя строго и с большим достоинством. В батальоне показывался редко. Смотр батальона делал разв году. Командующий Сырдарьинской областью генерал Николай Никитич Головачёв за несколько дней вперед об этом отдавал приказ, и начинали готовиться к смотру.
Денежный ящик, по обыкновению, всегда был разобран у офицеров по рукам. И все офицеры, которые были должны, скакали по купцам, занимали на несколько дней деньги и вносили их в денежный ящик на время смотра. После смотра деньги возвращались. Помню, что однажды даже жалованье Кауфмана, взятое у его адъютанта Фан-дер-Флита, попало на несколько дней в наш денежный ящик. Карточная игра была очень распространена между офицерами всех частей. Поэтому генерал Кауфман для примера должен был предать суду нескольких офицеров линейного батальона за проигранные казенные деньги. В 1-м батальоне пострадал поручик Сверчков. Иногда наши офицеры по случаю чьих-либо именин собирались компанией, ужинали и немного кутили или когда играли в карты. В большом ходу были вина, портер, эль и шампанское, любили напиток названием ≪Медведь≫ — смесь шампанского и портера. Торжественно справляли батальонный праздник, для чего нанимали всегда большой дом.
Батальон был боевой и имел отличия на шапках за штурм Ходжента, Ура-Тюбе и Джизака. Батальонные учения проходили за Кокандскими воротами на Кокандском поле. Пищемука выезжал на своем гнедом Ваське и держался молодцом и фертом.
Я застал еще линейные винтовки, заряжающиеся с дула. Этими винтовками был завоеван Туркестан. В конце 1871 года начали вводить скорострельную винтовку системы доктора Бердана. Сначала было прислано только несколько винтовок и правила обращения с оружием. Все основательно изучили офицеры и унтер-офицеры, а затем уже раздавали в роты. Были кожаные надульники и получехлы для предохранения от пыли. С винтовками обращались как с грудными детьми и буквально сдували с них каждую пылинку. Строго воспрещалось класть винтовку на землю, а обязательно держать ее в руках. Винтовки, сделанные в Америке, были образцом совершенства по отделке и точности в работе. Каждый винтик был образцом по отделке, только ложи из американского ореха были не особенно прочны, и впоследствии в России их заменили березовыми.
Стрельбою, как и подобает, стрелки очень увлекались. Стрельбище было за Саларом, куда переходили по Первушинскому деревянному мосту. Рядом со стрелковым полем на берегу Салара был Конский базар, где кроме лошадей продавали скот, баранов и верблюдов. В одной чайхане на почетном месте восседал на ковре знаменитый знаток лошадей и лошадиный барышник старый Гулимша, бывший старший конюх кокандского Моляхана, его шталмейстер. Он одинаково взимал дань с продавца и покупателя, обращавшихся к нему за одобрениемпокупаемого и продаваемого коня. Надо было видеть, как молодцы сарта-барышника бросались на конях с обрывистого берега в реку, нахваливая своего коня и искусно скрывая его брак и недостатки. Здесь же на Стрелковом поле и Лошадином базаре происходили бега с козлом, называемые сартами ≪улак≫.
Любимое конное ристалище всей Средней Азии это незаменимый конный спорт, где показывается умение управлять конем и искусство всадника. Во время скачки у одного из всадников был козел. Надо было вырвать козла и ускакать от преследователей. Начиналась погоня по всей окрестности, скачка через все препятствия: арыки, рвы, овраги, реку. Вырвав козла и уйдя от преследователей, которые за ним толпой, победитель всегда подскакивал к старшему игроку, судящему, и бросал козла к его ногам, получая за это от него халат, деньги и вообще какой-нибудь подарок. Скачки эти бывали всегда по случаю праздника, помолвки, свадьбы, обрезания мальчиков, рождения сына, возвращения из похода, в честь приезда знатного гостя.
В конце 1871 года прибыли 2-й, 3-й и 4-й стрелковые батальоны и 1-й Туркестанский стрелковый батальон вошел в состав Отдельной Туркестанской стрелковой бригады. Начальником бригады стал генерал-майор Николай Федорович Бардовский, гвардейский офицер, хороший человек, но большой заика. Чем больше он волновался, тем больше заикался. Однажды он разговаривал с одним заикой офицером и, не зная его недостаток, страшно рассердился, думая, что его передразнивают. Вышла очень комичная сцена, когда два заики начали сердиться друг на друга.
Насколько я помню, командирами батальонов были: 2-го — Веймарн, 3-го — Новомлинский и 4-го — Фриде. Встречи офицеров 1-го батальона были на квартире Андрея Петровича Чайковского, в доме Эгерта. Рядом с этим домом во дворе стоял какой-то важный проезжающий чиновник со своею супругою. Она громко кричала и не пускала своего мужа пройти через двор Чайковского, где был мостик через глубокий арык Шавла: ≪Не ходи туда, там пьяные офицеры≫. Чиновник в свою очередь начинает бранить офицеров, которые после обеда сидели за столиками во дворе. Возмущенные таким поворотом, Куропаткин и несколько офицеров взяли чиновника и, желая охладить его непристойную горячность, опустили несколько раз по горло в воду и предупредили, что если он не перестанет ругаться, они его высекут. Испуганный чиновник, мокрый, побежал жаловаться к командующему войском генералу Головачёву. Он сказал, что офицеры 1-го батальона обещают его высечь. ≪Это сказали офицеры, что они вас высекут? ≫ — спросил Головачёв. ≪Так точно≫. — ≪Ну так это верно, что высекут. Раз сказали — значит высекут. Это народ серьезный, и что обещали, то сделают непременно. Самое лучшее, уезжайте скорее от греха подальше подобру-по-здорову. Вот вам мой совет≫.
Летом 1871 года штабс-капитан А. Н. Куропаткин уезжал в Академию Генштаба. Проводы его очень торжественно справлялись в саду Д. Н. Шауфуса. Все очень хорошо покутили до раннего утра. Павлик очень напился и, лежа на столе, говорил мне: ≪Петька, ты у меня единственный! ≫ Я тоже напился и, кажется, требовал революцию! После все поехали верхом провожать его до избушки, и Транзе стрелял из револьвера.
Около Минь-Урюка, около высоких холмов Ук-Тюбе, по мысли сумасшедшего полковника Генерального штаба Глуховского построили лавки, где Ташкентская ярмарка, и при открытии ее гнали нагайками купцов со старого городского базара, но после открытия ярмарки, которой заведовал сам инициатор этого дела Глуховской, был парадный завтрак, на котором начальник окружного штаба генерал Мозель упал пьян, а Терентьев, шагая через него, говорил: ≪Перешел через Мозель≫.
Купцы, которые имели свои насиженные места, караваны, сараи и склады в старом городе, вскоре бросили ярмарочные лавки, и ярмарка прекратила свое существование. Впоследствии в этих лавках поселили приехавших меннонитов.
Осенью 1872 года я с Михаилом Терентьевым и маленьким Андрюшей Фриде уехал в Оренбург поступать в Оренбургское юнкерское училище. Командиром роты был строгий офицер капитан Петр Тимофеевич Редькин, офицер нашего 1-го Туркестанского батальона. В училище была суровая и бесчеловечная, до унижения скучная муштра. Педагогический состав училища был довольно грубый и не особенно приятный. Зимой я увиделся с Д. Н. Шауфусом. Он навсегда покидал Туркестан для командования пехотным Киевским гренадерским полком. Мы с ним нежно простились. Вскоре после Нового (1873-го) года была назначена Хивинская экспедиция. Из Оренбурга тоже направлялись войска. Я бросил училище, чтобы идти в Хивинский поход, и уехал с Н. А. Певцовым, ведшим штыковой обоз и экипажи великих князей Николая Константиновича и Евгения Максимилиановича. Я оделся в тяжелую шубу и валенки. В степи стояли страшные холода, ветры и бураны. В Орске нас нагнал ехавший курьером в Ташкент полковник Принтц. И я оставил Н. А. Певцова и поехал с Принтцем, кочуя, ехали в крытом возке. Дорогой на спиртовой лампочке мы варили пельмени и ели их со сливочным маслом. Один раз наши лошади пристали. Киргиз ямщик поехал в аул, чтобы их заменить другими, и обещал немедленно вернуться. Он исчез до утра, и мы целую ночь не вылезали из возка. Нас до половины возка занесло снегом. Мы ели масло, кипятили воду и пили чай, чем только и спаслись от замерзания. Почти сутки мы провели в степи, занесенные бураном. Ямщик явился с парой лошадей только к полудню следующего дня. По дороге мы встретили около Аральского моря генерала Головачёва на пятерке лошадей. Он остановился и поговорил с полковником Принтцем. Мы прибыли в Ташкент в самое горячее время сборов в поход. Оставшиеся завидовали уходящим. Из нашего батальона в поход шли 1-я и 2-я роты, Павлик и Ионов с полубатальонным командиром капитаном Иваном Николаевичем Плотниковым. Пищемука с 3-й и 4-й ротами оставался в Ташкенте.
В 1874 году наш строгий командир полковник Пищемука был произведен в генерал-майоры и уволился по своему желанию, по нездоровью, в отставку. Он купил себе хорошенький домик в Таганроге, где и скончался впоследствииот болезни, изъевшей его лицо. Я встречал его впоследствии на минеральных водах в Кисловодске. Из бравого молодца он, бедняга, превратился в совершенную развалину с изъеденным проказою и распухшим лицом. При нем была постоянно сестра милосердия, милая девушка, посвятившая себя уходу за больным. Уезжая с Кавказа в Туркестан, я посетил Михаила Алексеевича в Таганроге и гостил у него несколько дней.
При проводах в Ташкенте офицеры поднесли Пищемуке ценный альбом со своими портретами и сердечно чествовали его прощальным обедом и проводили верхом до избушки. Первый батальон после него принял полковник Гарновский — большой педант, но человек без военного духа, не пришедшийся по вкусу нашим офицерам, человек, не знавший туркестанской жизни и психологии офицерства.
Незадолго до похода Фриц Шауфус, живший в бывшем доме Павлика (который продал его солдату Лапину, денщику И. Н. Плотникова), долго хандривший от безнадежной своей любви к Н. Рукиной, смертельно ранил себя из маленького револьвера, и пуля попала в позвоночник. Он лежал в кровати с парализованными ногами и очень мучился. Во время похода по Голодной степи мы получили горестное известие, что Ф. Н. Фриц Шауфус скончался от своей раны позвоночника. Мы все очень жалели этого милого человека, погибшего из-за своего увлечения прекрасной женщиной, не могшей разделить его чувств, будучи замужем. Она тоже вскоре умерла.
В доме Шауфуса поселился Алексей Яковлевич Фриде, капитан Генерального штаба. Все идущие в поход купили себе кожаные сундуки и собственных верблюдов. Павлик купил верблюда и сделал вместительную палатку, подбитую толстым солдатским сукном и белой кашгарской кошмою. Люди имели бутылки для воды, обшитые кошмою, котелки и десятинные медные взводные котлы и баки. Заготавливались сухари, рис, ячмень, верблюжьи консервы. Предстоял далекий, трудный степной поход по песчаным безводным пустыням, по колодцам и не исследованным никем из русских неизвестным путям. Где-то далеко была неизвестная для нас Хива. На картах того времени была нанесена Аму-Дарья и желтое песчаное место в кружке, где было написано ≪Хива≫.
