— ее отсутствие.
В отечественном экспертном сообществе уже который год не утихает дискуссия о том, нужна ли России промышленная политика. Корнями она уходит в начальный период рыночных реформ, которые были призваны ликвидировать структурные диспропорции, присущие советской экономике.
Итоги социалистического эксперимента сложно назвать успешными. Политика форсированной индустриализации, основанная на беспощадной эксплуатации крестьян, привела к тому, что к 1970-м гг. Россия из крупнейшего в мире экспортера зерна (им она была накануне Первой мировой войны) превратилась в его крупнейшего импортера. При этом продукция обрабатывающих отраслей была неконкурентоспособна на внешних рынках, из-за чего в структуре экспорта доминировали нефть, газ и металлы. С либерализацией экономики одно за другим стали вымирать промышленные предприятия, продукция которых не находила спрос в рыночных условиях, что поставило на грань выживания миллионы граждан.
В этой связи неудивительно, что в первые годы после распада СССР среди экономистов преобладало негативное отношение к промышленной политике. Причем это касается не только российских экспертов, но и зарубежных. В 1990-е гг. кризис переживали многие экономики с высоким уровнем государственного участия — это и страны Восточной Европы, начавшие одновременно с Россией переход к рынку, и государства Латинской Америки, привлекавшие доходы от денежной приватизации для наведения порядка в государственных финансах, и Япония, впавшая в 1990 году в затяжную стагнацию, и Южная Корея, приступившая к реструктуризации чэболей после финансового кризиса 1997-1998 гг. На этом фоне расхожей стала фраза американского экономиста Гэри Беккера, которому в 1992 году была присуждена Нобелевская премия: «Лучшая промышленная политика — ее отсутствие».
Некорректно, впрочем, было бы говорить о том, что в 1990-е гг. у российского правительства промышленной политики вовсе не было. В те годы государство стимулировало выход с рынка нерентабельных предприятий и при этом передавало в частные руки потенциально прибыльные активы — это касалось не только экономики в целом, но и конкретных отраслей. Например, угольной промышленности, которая на старте реформ получала немалые бюджетные дотации: в 1993 году они составляли 1,22% ВВП (подсчеты ВШЭ). Снизить зависимость от федеральной казны можно было только за счет закрытия убыточных добывающих предприятий: за годы реструктуризации было ликвидировано 188 шахт и 15 разрезов, с которых было высвобождено 202 тыс. шахтеров.
Результатом стало сокращение дотаций, уже к 2001 году снизившихся до незначительных 0,07% ВВП, а также более чем шестикратный рост производительности труда — за 1995-2008 гг. выработка одного работника увеличилась с 200 до 1350 т угля (данные Международного энергетического агентства). Приватизация в отрасли (за 1993-2002 гг. доля частных шахт в российской угледобыче выросла с 5,5% до 74,1% — данные агентства «Росинформуголь») позволила преодолеть почти двукратный спад добычи: если за 1988-1998 гг. добыча угля снизилась с 425 млн до 232 млн т, то к 2015 году она увеличилась до 371,7 млн т (данные Росстата). При этом Россия впервые в истории РСФСР/РФ стала нетто-экспортером угля: в 2015 году за рубеж было поставлено 155,5 млн т (данные Агентства энергетической информации США) — больше экспортировали только Индонезия (467,7 млн т) и Австралия (394,7 млн т).
На схожих принципах базировалась и политика в отношении угольной отрасли. В 1990-е гг. на базе активов союзного Миннефтепрома был создан целый ряд вертикально-интегрированных нефтяных компаний («Лукойл», «ЮКОС», «Сургутнефтегаз» и др.), которые затем были приватизированы. К началу 2000-х в руках частных собственников оказалось сосредоточено уже более 80% нефтедобычи (оценка IndexBox), результатом чего стал ее бурный прирост — с 305 млн т в 1999 году до 457 млн т в 2004-м. Правда, в последующие 10 лет в отрасли проводилась национализация: в состав госкомпаний вошли активы «ЮКОСа», «Сибнефти», «ТНК-ВР» и «Башнефти». Как следствие, сокращение темпов прироста нефтедобычи: если в 2000-2004 гг. они составляли в среднем 8,7%, то в 2005-2009 гг. — 1,6%, а в 2010-2014 гг. — 1,3% (подсчеты IndexBox).
С середины 2000-х основным содержанием промышленной политики правительства стала национализация. Под государственный контроль перешли не только нефтяные мейджоры, но и коммерческие банки («Гута-банк», «Глобэкс», «Связьбанк»), инвестиционные компании («Тройка диалог», «КИТ-финанс»), девелоперы («Система-Галс») и металлургические предприятия («ВСПО-Ависма»). Параллельно с этим создавались государственные корпорации («Ростех», «Внешэкономбанк», «Роснано») и росли бюджетные расходы на экономику (с 730 млрд руб. в 2007 году до 2,9 млрд руб. в 2015-м). Как итог — увеличение доли госсектора в ВВП с 35% в 2005 году до 70% в 2015-м (оценка ФАС) и снижение средних темпов прироста ВВП (с 7,1% в 2004-2008 гг. до 2,8% в 2010-2014 гг.).
Чтобы вывести экономику из кризиса, правительству нужно возвращаться к методам приватизации и демонополизации, с помощью которых был преодолен затяжной спад 1990-х. Именно это, по сути, и должно быть центральным элементом промышленной политики, полагают специалисты IndexBox. Другим ее важным компонентом должна стать косвенная поддержка экспорта: в частности, правительство может посодействовать снижению барьеров для экспорта российской сельскохозяйственной продукции в страны ЕС. Создание же госкорпораций и наращивание бюджетных расходов ни для роста, ни для экспорта эффекта никогда не дадут.
