8 февраля - День российской науки: 295 лет назад распоряжением императора Петра I была учреждена Российская академия наук
8 февраля - День российской науки: 295 лет назад распоряжением императора Петра I была учреждена Российская академия наук. Сегодня, в результате реформы , затеянной в 2013 году и фактически разрушившей естественную связь Академии с исследовательскими институтами, РАН находится в беспрецедентно странном положении. А главная проблема, как отмечают сами академики, включая президента РАН Александра Сергеева , - невостребованность результатов фундаментальных исследований российским бизнесом, реальным производством. Тогда как в Китае и Японии доля предпринимательства в финансировании исследований составляет порядка 75%, а в США и Германии - 65%. Проблемы российской науки мы обсудили с Валерием Козловым - вице-президентом академии наук, членом президиума РАН и Совета по науке и образованию при президенте России. В послужном списке Валерия Васильевича - должности заместителя министра образования РФ, директора академического Математического института имени Стеклова РАН. Выдающийся математик, Козлов награжден многочисленными премиями академии, Государственной премией РФ. Именно Валерий Васильевич исполнял обязанности президента академии наук в марте - сентябре 2017 года, между первыми, несостоявшимися, и вторыми, успешными выборами нового главы отечественного академического сообщества. На днях в Екатеринбурге вместе с коллегами-академиками Владимиром Минкиным и Валерием Тишковым Валерий Козлов был удостоен еще одной престижной награды - Демидовской премии. А после прочитал лекцию лауреата студентам и преподавателям Уральского федерального университета, в стенах которого и состоялась наша беседа. Академия наук пока не заняла устойчивого положения - Валерий Васильевич, есть две точки зрения на проблему финансирования фундаментальных исследований (а это основная функция Российской академии наук). В академии говорят об очевидном недофинансировании, о том, что приходится работать на оборудовании, которое не менялось по 25-30 лет, о низких зарплатах. Государство же указывает, что с начала 2000-х финансирование науки возросло почти в 4 раза, а гражданской науки - без малого в 24 раза. Кому же верить? Является ли государство активным заказчиком и эффективным источником финансирования фундаментальных исследований? - Названные вами цифры вызывают сомнения и вопросы. С 2004 по 2016 год я был директором Математического института РАН, все происходило на моих глазах. Финансирование фундаментальной науки заметно росло с 2005 по 2008 год и далее. То есть по сути до 2013 года, когда началась так называемая реформа академии наук. Я помню, как на совместном заседании Госсовета, Совета безопасности и президентского Совета по науке было принято решение об увеличении финансирования научных исследований, был утвержден график увеличения по годам. При этом были хорошо понятны принципы наших взаимоотношений с государством: мы знали, что треть общей суммы уходила на финансирование фундаментальных научных исследований, которые проводились институтами Российской академии наук и могли сами планировать расширение наших исследований. А чтобы увеличение финансирования было еще заметнее и значимее, мы смогли поджаться , сократить наш персонал на 20%. Сокращение каждого пятого сотрудника - серьезный вопрос, где-то сокращения прошли безболезненно, за счет вакансий, имевшихся в институтах, но зачастую приходилось, как говорится, резать по живому. Кроме того, мы обязались провести реструктуризацию системы наших институтов. В начале 90-х за счет дробления, часто искусственного, количество наших научных учреждений выросло, и мы распыляли средства и возможности без концентрации на основных задачах. В течение пяти лет после решения об увеличении государственного финансирования фундаментальных исследований мы путем укрупнения сократили количество наших научных учреждений на 20%. Причем в основном безболезненно, потому что мы всегда находили консенсус внутри академии, я не помню, чтобы наши сотрудники выражали какое-либо недовольство. Все делалось гласно, деликатно, без какого-либо давления. В отличие от последующей работы Федерального агентства научных организаций (ФАНО) в 2013-2018 годах. Оно при проведении реструктуризации не смогло сформулировать принципы и перспективный облик академического сообщества, системы институтов, к которому должны были привести преобразования, затеянные агентством. Из-за этого у наших ученых возникло ощущение хаотичности и несправедливости. Особенно чувствительно действия ФАНО восприняли в региональных научных центрах РАН, где происходило слияние совершенно разнопрофильных институтов. Неэффективность этих шагов была очевидна. - Бюрократизация науки Федеральным агентством научных организаций, его некомпетентное вмешательство в научный процесс вызвало тогда открытую и острую критику со стороны академиков, в том числе и нынешнего президента РАН Александра Сергеева. В прошлом году ФАНО не стало, вместо него появилось Министерство науки и высшего образования, его возглавляет тот же человек - Михаил Котюков. Что-то изменилось в отношениях РАН и государства в лице министерства? - Мне представляется, что каких-то существенных изменений пока не произошло. Может, прошло недостаточно времени. Но главная причина в том, что принципы взаимоотношений академии наук, шире - научного сообщества, с созданным министерством ничем не отличаются от того, что было раньше. Если до этого наши институты подчинялись ФАНО, то сейчас - министерству. И выполнить задачи, которые ставят перед академией - проводить экспертизу всех научных результатов в стране, - силами одной только РАН, без активного участия исследовательских институтов весьма затруднительно. Определенные подвижки есть, они связаны с принятием поправок в 253-й федеральный закон ( О Российской академии наук, реорганизации государственных академий наук , со вступления в силу этого закона в 2013 году и началась пресловутая реформа РАН . - Прим. ред.). Поправки были внесены президентом, и Владимир Владимирович назначил меня своим представителем при проведении этих поправок через Госдуму. Принятые поправки дают академии наук больше полномочий, например, в кадровых вопросах (теперь министерство обязано согласовывать с нами кандидатуры врио директоров институтов), делают конкретным содержание научно-методического руководства академии научной работой исследовательских институтов, высших учебных заведений. Все это, безусловно, правильные решения. Но академия наук пока не заняла устойчивого положения. Мы еще в начале пути, только-только начали совместную работу с министерством, нам еще предстоит пройти процесс урегулирования наших отношений с государством. - В ходе так называемой реформы РАН звучала мысль: а нужна ли вообще академия наук? Сейчас необходимость РАН не подвергается сомнению? - Я думаю, не подвергается. Сужу об этом по тому, что высшее руководство страны в лице президента демонстрирует заинтересованное отношение к академии и возлагает на нас определенные надежды, в первую очередь в развитии фундаментальных исследований, а также технологической базы. Я не помню, чтобы реальный сектор экономики ставил серьезные задачи - Валерий Васильевич, есть опять же две принципиальные точки зрения на то, какой диапазон научных проблем должна охватывать деятельность академии наук. Одни считают, что максимальный, как в СССР - чтобы не пропустить ничего из тех изменений, которые происходят с человечеством. Другие убеждены, что необходимо сосредоточиться на определенных направлениях, сконцентрировать ресурсы и таким образом обеспечить глобальное научно-технологическое лидерство России. Каково ваше мнение? - Не только в советское время, но и до 2013 года, пока исследовательские институты находились внутри РАН, академия наук придерживалась точки зрения, что мы должны стараться проводить фундаментальные исследования с широким, насколько это возможно, охватом научных проблем, чтобы иметь компетенции по всем современным направлениям мировых научных исследований. Сейчас, в период санкций, стало затруднительно приобретать чувствительные для страны, для нашей экономики импортные технологии, и вопрос о необходимости обладать широкими компетенциями звучит особенно остро. На сегодня проблема заключается в том, что мы ушли от проверенной, действовавшей с еще петровских времен модели организации фундаментальной науки, когда академия наук и исследовательские институты составляли единое целое, а ни к чему устойчивому не пришли. В то же время Китай, например, который наращивает эффективность своей науки, использует именно нашу прежнюю модель и не собирается от нее отходить. - Критики академии наук аргументировали ее реформу тем, что РАН перестала быть двигателем отечественной экономики и на протяжении многих лет не предъявляла конкретных результатов свой деятельности в виде новых прорывных открытий, разработок, технологий. Справедливая критика? - Конечно, идеальная картина выглядит так: академия наук, институты, которые раньше входили в ее состав, в ходе фундаментальных исследований находят новые технологические решения и предлагают их для применения в реальном производстве, а бизнес тут же их подхватывает и внедряет. Но это, повторю, в идеале. Главная причина, почему это сегодня нереально: потому что бизнес, производство не проявляют заинтересованности в наших разработках. - Академии нечего предложить или бизнес не вкладывается в научные исследования и не востребует их результаты? - Второе. В течение долгого времени после начала 90-х наша экономика действовала по принципу: деньги есть, все купим на Западе, в готовом виде, в красивой обертке. Я не помню, чтобы реальный сектор экономики ставил перед академией какие-то серьезные, масштабные задачи. Были какие-то разрозненные, точечные контакты, например по водородным двигателям. У нас были разработки по этой тематике, и сначала этот проект получил хорошее развитие. Но положение бизнеса неустойчиво: сменился собственник, разразился экономический кризис - и все сворачивается. Поэтому системного взаимодействия не получилось. Академия наук несколько раз систематизировала данные о своих актуальных и перспективных разработках, информировала о них наши ведущие кампании и правительство. Но эти инициативы воспринимались вяло, без интереса и внимания. А сейчас, под санкциями, оказалось, что не все так просто, что не все можно купить за рубежом. - А в каких направлениях наша академия действительно конкурентоспособна на фоне других мировых центров науки и технологий? - С советских времен у нас сильные заделы в ракетно-космической отрасли, в атомной промышленности. Если брать мою сферу, есть интересные наработки, связанные с математическим моделированием различных сложных процессов, в том числе социальных. Серьезное продвижение - в области системного программирования как основы информационной безопасности. Сегодня мы говорим о становлении цифровой экономики. Но проблема в том, что развитие всех перечисленных направлений, особенно математического моделирования, требует вложений в необходимые для этого инструменты, например в создание суперкомпьютеров. Наиболее производительный суперкомпьютер - это Ломоносов в МГУ, есть компьютеры высокой мощности в атомной промышленности. Но и они уже на порядок уступают западным образцам. А у нас в академии с этим тем более скромно. Может, начать с вопроса о том, достаточно ли нашей науке финансирования? - Органы власти утверждают, что единственным объективным критерием научной активности является показатель активности публикационной, то есть количество научных статей наших ученых, опубликованных в престижных международных базах данных Scopus и Web of Science. Насколько, по-вашему, справедлив этот подход? - Этот вопрос приобрел особую остроту. В начале года сформировано государственное задание для исследовательских институтов, и основной показатель в нем, действительно, количество опубликованных научных статей. В майских указах президента, в соответствии с которыми Россия должна войти в пятерку самых развитых стран в области науки и технологий, основной упор тоже сделан на публикации. Нам постоянно говорят, как много денег вложено в науку, а мы при этом пишем слишком мало статей. Статьи, публикации в ведущих научных журналах - важный момент, но это конечный этап исследований. И если ставить во главу угла написание статей и их публикацию в Scopus и Web of Science, когда же думать и заниматься собственно научными изысканиями? Возьмем тот же Математический институт имени Стеклова: мы вышли на уровень 2,5 публикации на одного сотрудника в год. Это много, потому что математика - наука фундаментальная, не прикладная, больше двух хороших статей в год математик написать не сможет, хоть озолоти, выше головы не прыгнешь. Но от нас настойчиво требуют, чтобы статей было все больше и больше. Причем не согласовывая госзадания по количеству публикаций с академией, с ее профильными подразделениями, которые могли бы дать свою профессиональную оценку. К чему это ведет? Мои коллеги, чтобы выйти из этого абсурдного положения, предлагают: давайте дробить и вместо законченных, крупных статей публиковать отдельные эпизоды . Ученые вынуждены принимать правила игры и отвечают на формальность формальностью. И ради чего все это? Ради отчетности? Но это тупик. Далее. Чистый математик в сложном оборудовании, возможно, не нуждается. Но в других областях, особенно там, где основным методом познания является эксперимент, чтобы провести исследования, написать и опубликовать статью, без такого оборудования не обойтись. Доступ к современным информационным базам, библиотекам, к тому, что делается в мире, на Западе, наконец приличная зарплата, чтобы ученый думал не о том, как выкроить на продукты, а о науке - на все это нужно соответствующее финансирование. Каждая статья, которая публикуется американскими, немецкими, японскими учеными, стоит в разы дороже, чем у нас. Ведь это о чем-то говорит. Поэтому, может быть, начать с вопроса о том, достаточно ли нашей науке существующих объемов финансирования? И еще одна проблема. В рамках программы повышения глобальной конкурентоспособности наших высших учебных заведений 5-100 перед ними поставлена задача подниматься в международных рейтингах университетов и, значит, также увеличивать публикационную активность. Университеты, которые участвуют в этой программе, конкурируют за дополнительное государственное финансирование. И это приводит к тому, что они переманивают к себе наших ученых и платят им только за то, чтобы они писали статьи и в качестве аффилиации (места работы. - Прим. ред.) указывали эти университеты. Так что всплески публикационной активности в таких университетах - не результат подъема собственной вузовской науки, как хотелось бы думать и как это подается, а просто-напросто эффект приспособления вуза под заданные сверху требования и условия. Достойно ли такое поведение? Считаю, что нет, и многие мои коллеги считают так же. Наш великий хирург, выпускник Московского университета, член Императорской академии наук Николай Иванович Пирогов любил повторять: Наука, взятая сама по себе, и светит, и греет, а образование в отрыве от науки и не светит, и не греет, а только блестит . Получается, что вместо органичного объединения академической, фундаментальной науки и образования мы, бывает, имеем лишь ложный блеск. Ни в каких обсуждениях нацпроекта Наука мы не участвовали - Национальный проект Наука , который стартует в этом году, предполагает создание так называемых Научных центров мирового уровня (НЦМУ) и Научно-образовательных центров (НОЦ). Не выйдет ли так, что эти новообразования потеснят академические институты? - Очень правильный вопрос. На знамени академии наук когда-то гордо красовался лозунг об интеграции науки и образования. Был даже принят соответствующий федеральный закон (правда, сразу после этого интеграцию стали сворачивать). Выскажу точку зрения, которую разделяю не только я, но и мои коллеги. Национальный проект Наука действительно предусматривает создание в этом году десяти НЦМУ, в том числе четырех - по математике и трех - по геномным исследованиям. Отчего вдруг так полюбили математику? А дело в том, что в 2012 году вышло поручение президента о развитии в стране математического образования, оно предписывало создать четыре международных математических центра - на базе нашего Математического института имени Стеклова, нашего филиала в Петербурге, а также в Казанском и Новосибирском федеральных университетах. В Казани и Новосибирске эти центры открылись, а у нас нет, потому что в концепцию этих международных центров была заложена образовательная составляющая, а мы - чистая наука и денег на образование так и не нашли. А потом (министром образования был еще Ливанов) об этой задаче стали как-то забывать. - Валерий Васильевич, процитирую вашего коллегу, академика и члена Президиума РАН Александра Литвака: К сожалению, определяющую роль в формировании проекта Наука играли сотрудники правительственного проектного офиса, далекие от науки . Речь о келейном характере подготовки основных документов нацпроекта. Согласны с такой оценкой? - То, что сказал академик Литвак, правда. Разработка национального проекта Наука , как и других национальных проектов, пришлась на пересменку правительства, период, когда было создано Министерство науки и высшего образования. Наслоилась масса организационных проблем плюс надо было разрабатывать эти нормативные документы. В результате нам их все-таки показали, но только после наших настоятельных обращений в министерство и зачастую в готовом и даже утвержденном виде. Можно сказать, нас ставили перед фактом, ни в каких обсуждениях, дискуссиях мы не участвовали. Это тоже говорит о том, насколько еще несовершенны взаимоотношения нашей науки с государством. Надеюсь, что деятельность профильного министерства, обладающего большими полномочиями, чем у ФАНО, принесет науке реальную пользу. - В нацпроект Наука заложено много всего хорошего: существенное увеличение финансирования и повышение зарплат ученых, обновление не менее половины приборной базы ведущих научных организаций, создание сети уникальных научных установок класса мегасайенс . Но проекты этих установок отобрали еще в 2011 году, а близок к реализации только один - по запуску ректора ПИК в Гатчине, да и тот начали строить еще в Советском Союзе. У вас есть уверенность, что нацпроект Наука будет осуществлен? Не превратится ли и он в пустую декларацию? - Очень бы не хотелось. Принципиально важно найти баланс между задачами, которые ставятся в рамках нацпроекта, и его ресурсным обеспечением. На мой взгляд, здесь еще не все вполне ясно. По крайней мере во время формирования национальных проектов, и в частности проекта Наука , параметры бюджетного финансирования варьировались, к сожалению, в сторону уменьшения. Поэтому как бы действительно не получилось так, что мы не сможем в полной мере реализовать все, что заложено в национальный проект. Полагаю, в одиночку, без участия научного сообщества и академии наук, министерство вряд ли справится со всеми задачами, поставленными национальным проектом. Я рассчитываю на нашу плотную совместную работу, чтобы распорядиться ресурсами по-хозяйски и с максимальной отдачей для нашей науки, состоявшихся и молодых ученых, на пользу стране, экономике, производству. Фото - Карина Голованова (Уральский федеральный университет). Интервью подготовлено при участии Юрия Гребенщикова. Благодарим за организацию интервью Алексея Фаюстова, Дмитрия Бенеманского (Уральский федеральный университет)
